— Ку-ку, — цокаю я своему калачу, — ты зачем встаёшь, когда не следует? Нам предстоит смотреть на прыгающих с башни, это — дело серьёзное, и чудачеств не терпит.

Действительно: вялая котлетка. Мне с друзьями условлено смотреть на прыгунов со стеклянной башни, и я испытываю по этому поводу двойственное чувство: с одной стороны — неясный холод внизу живота, позывы к дефекации, сопровождающиеся рефлекторным напряжением мышц подрагивающего утробными спазмами тела; кабель ощутимо вздрагивает в такт мысли, сверкающей и колющей осколками хрусталя:

— Зачем тебе это? зачем тебе это? зачем тебе это? Ведь это не ты, это — не настоящий ты. Настоящий ты, поэт и мечтатель, наивный штуцер со слепой душой, давно отравлен ядом отречения, и стремительным вихрем носится дух твой над выжженной равниной страсти, питаясь лишь болью, да падалью сердечной. Сатанология не терпит беспочвенных утверждений. Ответ на вопрос должен быть прямым и конкретным.

Однако этот визгливый шум мягко и глубоко заглушает невнятный, но настойчивый голос неутомимой воли:

— Ты должен продолжать, ибо у тебя нет выбора. Начав однажды, с пути не сойти: всё равно, даже бессознательно будешь двигаться. Но подобная предопределённость вовсе не означает достижения без усилий: каждый реальный шаг делается только на пределе возможного. В предстоящем испытании для тебя нет ничего сверхъестественного: ты уже посещал латунную площадь у башни и не раз был свидетелем того, как самые храбрые — или самые отчаянные — совершают последний прыжок с высоты хрустальной иглы. В полёте каждый из них надеется, что, слившись с потоком звёздной энергии, сумеет сохранить себя для предстоящей Битвы Титанов. Ты — можешь лишь наблюдать. Но и этого ты боишься? В чём же гнездится твой страх? Ты боишься очутиться в океане Вечности, который ты ощущал, вдыхая горячий дым…

Мы соскальзываем в отстойник и, прислонившись к стене, восстанавливаем дыхание: в поезде ты неподвижен, а тело тем временем конвертируется в пространстве. Когда ты обретаешь другой мир как цель своего маршрута, телу бывает сложно приспособиться к другому миру, и несколько секунд оно душит тебя вязким приступом ужаса. Вышедшие из капсулы беззащитны как котята.

Постепенно привыкаешь к этому страху: изучаешь его, словно лабораторную крысу, выказывая ему презрение: я, дескать, изучаю тебя как крысу. Чем теперь ты меня напугаешь? Смертью? Её я жду, как ждут большой любви. Хе-хе-хе. Шучу, конечно: смерть — это бяка. Фу на неё! Брысь!

Я улыбаюсь и показываю Пентаклю как переливается звёздный луч в розовом кварце распределителя: если мы способны воспринимать красоту, значит, не всё потеряно!

Володар задумчиво смотрит на скользящую вдоль платформы женщину, кончики усов его выписывают замысловатые петли.

— Не спишь с болтом — не дёргай рельсу! — мерцает Пентакль, а я показываю «смедч» фигурой из 18-и пальцев.

Светящиеся зелёные точки в области солнечного сплетения.

Медленное вращение ярко-зелёных светящихся точек.

Я вспоминаю о своих навыках — не разумом, но телом: дух вспоминает. Дух не никогда спит — даже если уснуло тело, дух бодр, а потому жизнь во сне есть жизнь наяву. Сознание должно оставаться ясным во время Луны и в период Солнца — одинаково — и только в этом — истинное достижение: homo спит всю жизнь, мы — бодрствуем.

Светящиеся зелёные точки открывают дверь в мир непрерывных мутаций. Я смотрю на себя изнутри и со стороны одновременно: я — молодой штуцер нефте-газовой эры, я передвигаюсь в аппарате с бензиновым двигателем, радиоактивный пепел не омрачал ещё неба, и лазурь его пышет.

…- Мёртворождённый лишенец, доктор @ имеет сетчатые руки и кабель, который можно использовать как антенну.

…кто это говорит?…

Я не сразу осознаю произнесённое самому себе, потому что всякий раз произношу по-своему.

— Доктор @ высокого о себе мнения, причём мнение своё он формирует, разглядывая себя из-под капюшона подростковой кувалдо-жести.

…вот опять этот голос…

Створ внешнего контура бесшумно отъехал, открыв вход в овальный тоннель с зеркальными стенами. Острый фиолетовый свет приторно сочился из невидимых человечьему глазу отверстий, пропиленных в виде направляющих дорожек дренажным лазером.

Румберт всосался, вяло перебирая пальцами в складках плаща из чёрной местами кучерявой кожи, проскользил к пропускному клапану, зажал в кулаке радиевый код-шарик, представил левое щупало.

Щупало углубилось в отверстие. Пропускное устройство сканировало шарик. В случае несоответствия специальный механизм либо отсекал конечность, либо зажимал гидравлическими тисками, так что вырвать её никогда уже не представится возможным.

Выкрикнуло сигнал о-п, и Румберт извлёк жирно вспотевшее щупало из пропускного клапана.

Зеркальная плита за спиной свернулась спиралью, впуская на Грибной этаж: стены из танталовых плит с арт-полировкой; хромированное кружево пола пульсирует утверждающим пси-излучением.

Когда пистоны в расщепителе кончились, Антос Гвоздичило плавно вернул летающие жало-истребители на базу, попутно проверив надёжность ядо-заслонок и боевых поршней. К исходу фазы в 23-ем секторе Центральной Некро-клиники проходила перекличка, а затем щупы-сканнеры считывали с поголовья homo базовый заряд, в просторечии именуемый «чистагоном».

Антос отвечал за утилизацию «независимых»: так называли отбраковываемый процент человечьего стада, не подходящий под высасывание по каким-либо параметрам. Он отфильтровывал их при помощи обратной пункции, а затем раз в фазу разрушал души, выпуская партию летучих отравленных жал. Частенько попадались интересные экземпляры; встречались симпатичные гайки. Некоторых Антос не убивал, а оставлял у себя жить для коллекции. Как правило, они были способны к домашней работе. Неспособных он обучал лично, используя систему поощрений и штрафов в виде химических премий и разрядов электричества соответственно.

Скоро у Антоса образовался целый zверинец.

Среди прочих была неплохая блядь, откликавшаяся на имя «Zинка». Атос любил размалывать с ней липкие пункты е-блока («Zинка-корзинка», звала она сама себя). Корзинка доходила иногда до копро-дегустации, таковые случаи Антос решительно пресекал, используя дистанционный ошейник-удавку.

И вот 2 фазы назад заметил он на Zинкиной спине снизу странные, синюшные расчёсы, напоминающие неудачную татуировку просвечивающих сквозь рёбра внутренностей. Договорились с медицилом Аркадием Свищемордником насчёт осмотра.

Прослыв среди сограждан маститым учёным, Алексей Дрищибол пользовался приоритетным правом на внеочередной антикорр. Он посещал также латунный кремль, был завсегдатаем поролоновых скачек; его замечали среди приглашенных к известным семьям на некро-крикет, в радио-сводках то и дело косвенно касалось его имени (поговаривали даже, что один из земляных баронов покровительствовал ему во время больших мужских соревнований).

Сам Алексей светских раутов не избегал, но лаконично отклонял слишком уж двусмысленные предложения, ссылаясь на ржавчину и недомогание.

Почётный титул «сухарик-непрогнистул» давал ему зелёный свет на получение так называемого «гранта полупроводников», а выкупленный ещё прадедом реактор позволял не напрягаться по поводу оплаты личного хранителя кокона.

Одним из таких хранителей нанялся к нему Андрей Плоскогубцев.

Это был атласный румбо с короткими, но невероятно живыми конечностями; щеголеват, подтянут, с чуть раскосым кабелем и голосом как кипящее олово. Старшая жена Дрищибола АВ00012788 перекупила его на бирже труда с невероятно лестной рекомендацией от самого Гоп-бурсило; верно также и то, что Андрей приглянулся ей.

001642/0.41+

Я, Антос Гвоздичило, начинаю запись на полумесяце.

Блеклое небо ясно, только накрапывает мелкий дождь. Лень даже выставлять анальную защиту: эдакой моче меня не затронуть, даже жир с тела не смоет.

А люди вот, представьте себе, не мажут тела жиром, а укутывают их в тряпки. Причём тряпок этих у них — великое множество. И каждая — что-то обозначает.

И там есть у них градации по этим тряпкам: есть довольно твёрдые такие чехлы, которые для конечностей. Натягивают чехлы на конечности и защищают их таким образом.