— Так я ж говорю, — навалившись на стол продранными локтями, прохрипел мужичок с головой безволосой и желтой, как репка, — городок наш так называется — Мари. А ты — баба, баба… Понимать надо! — наставительно добавил он и постучал грязным кулаком по своей «репке».

— А я и понимаю, — не стал спорить парень, долговязый, костлявый и рыжеволосый, по виду — откуда-то с самого Запада. — Чего ж тут не понять! Ты закусывай давай, а то уже хорош…

— Хорош, — приняв упрек за похвалу, самодовольно повторил репоголовый и икнул так сильно, что стол, за которым они сидели, подпрыгнул, громыхнув всеми кружками, мисками и кувшинами. — Я б закусил, так это… кончилось оно… — Он демонстративно опрокинул вверх дном свою кружку и с презрением глянул в миску с огурцами. — Нечего закусывать… Мы ж не пожрать тут собрались.

Рыжеволосый парень свистнул, подзывая трактирного служку, копошившегося под стойкой. И, ожидая его появления, в который раз быстро и цепко оглядел зал. Время для выпивки еще не настало, и трактир был почти пуст. Несколько местных забулдыг уныло гундели над своими кружками. Вторя их бессмысленной беседе, под потолком жужжали жирные мухи. На улице колыхалась удушливая вечерняя жара, как и всегда в разгаре лета на Юге, и в зале трактира, несмотря на открытые окна, было душно и полутемно. Ни одного светильника еще не зажигали.

Парень перевел взгляд на пьянчужку, с которым вот уже, наверное, час вел разговор.

Громкие крики выбросили Кая из сна. Он вскочил и зажмурился от яркого солнца, ударившего ему в глаза через распахнутую дверь сарая. Мгновенной чередой пробежали перед ним события завершения вечера. Вот они вместе с менестрелем и огром вернулись домой. Вот матушка, набросившаяся было на Кая с упреками, увидев огра, раскрыла рот и застыла на месте, а рыжий Корнелий, согнувшись в каком-то диковинном полупоклоне, начал разливать длинную медовую речь и разливал ее, пока не упал.

Потом они — матушка, Корнелий и Кай, — оставив огра на пороге, долго сидели в комнате. Корнелий пел, наигрывая на своем инструменте, похожем на гуся без лапок, и то и дело прикладываясь к кувшину вина, который матушка поставила на стол. Сначала менестрель пел о рыцарях давних времен, и тесная полутемная комнатка осветилась сиянием доспехов, всполохами пламени из пастей невероятных чудовищ, брызгами искр от ударов стали о сталь. Потрескивание масляного светильника заглушил грохот битв и восторженные вопли толпы на турнирах и рев драконов.

Несколько старинных песен-легенд спел менестрель, малопонятных из-за обилия древних слов, о Великой Войне. О войне между людьми и эльфами, о войне за право обладания миром, о войне, в которой когда-то люди ценой чудовищных жертв и разрушений все же одержали безоговорочную победу, навсегда изгнав жалких недобитков Высокого Народа в зачарованные чертоги, скрытые от глаз любого человека.

Потом Корнелий запел другие баллады. Вроде тоже о рыцарях, но место чудовищ заняли прекрасные дамы, с которыми рыцари не сражались, а совсем наоборот. Глаза мальчика стали слипаться, и матушка велела ему идти спать на сеновал, добавив, что господин Корнелий скоро присоединится к нему…

Как того и следовало ожидать, Корнелий был уже крепко выпивши. Очевидно, он все-таки разыскал в городе таверну, хозяин которой не являлся таким скупердяем, как толстозадый Горн, и в отличие от него следовал обычаям, по которым менестрель платит за выпивку исполнением песен и баллад.

Огр, устало рыкнув, опустился на землю и вытянул громадные ножищи. А рыжий Корнелий брякнулся на крыльцо и хлопнул по плечу Кая, немедленно присевшего рядом.

— Ну как дела, сэр Кай Гибельный Клинок? Скольким ограм сегодня удалось пронзить поганые сердца и прочие части тела? Вижу по глазам… — тут менестрель громко икнул, — что для десятка-другого злодеев этот день вряд ли может считаться счастливым. А?

Кай не успел ответить. Корнелий вдруг шумно втянул ноздрями воздуха, покрутил рыжей башкой и, наткнувшись взглядом на открытое окно, непонятно для мальчика рассмеялся:

— Ох уж эти кумушки! Всегда одно и то же… — и на мгновение сладко зажмурился.

В Лесном Чертоге Алмазного Дома, в Поющей Башне Хрустального Дворца, принц Орелий Танцующий-На-Языках-Агатового-Пламени давал бал.

Посреди громадного зала, стены которого подпирали изваяния из красного янтаря, а с потолка, настолько высокого, что его вовсе не было видно в дымке солнечной пыли, свисали серебряные цепи со спящими птицами Тиу, кружился человек в одежде из золотой паутины, переливающейся множеством цветов. Человек был тучен, плешив и немолод. Заходя на очередной поворот, он неловко взмахивал руками; выкидывая замысловатое коленце, надувал щеки и натужно пыхтел, но все же старательно вел диковинный узор древнего эльфийского танца, неимоверными усилиями изученного в течение тысячи периодов бодрствования, поступательно прерываемых тысячью периодами сна. Человек помнил, что его имя — Барлим. Помнил он и то, что когда-то его называли наследным принцем королевства Марборн, но сколько прошло лет (а быть может, веков… или недель?..) с того времени, он и сам сказать бы не смог.

Сложнейшими переливами звенела мелодия в сверкающей бальной зале Поющей Башни — так могут звучать не видимые человеческому глазу струны водяных нитей, когда их касается белый луч полной луны или трепещущие от дуновений южного предутреннего ветерка нежные лепестки пурпурной росянки, расцветающей на одно лишь мгновение в свете последней ночной звезды.

Птицы Тиу время от времени сонно встряхивали хохлатыми головами, и тогда золотые отблески от их сияющих перьев скользили по залу радужным пламенем, выхватывая из серебряного сумрака неподвижные фигуры, возлежавшие вдоль стен на тонконогих скамьях с причудливо изогнутыми спинками. Позы лежащих на скамьях были непринужденно небрежны, но вместе с тем исполнены неуловимого изящества. Лица их скрывали маски из блестящего металла, украшенные драгоценными камнями, и одежда из золотой паутины безмолвно вспыхивала под отблесками сияющих перьев Тиу.

Барлим танцевал в одиночестве, обливаясь потом. Мысли, такие же несуразные и неловкие, как он сам, обгоняя друг друга, подпрыгивали в его голове.

Извилистая Лиска была вообще холодной речкой, а уж на Валунах вода ее становилась совсем ледяной. Это все из-за ундин. Скользкие безмолвные полурыбы-полулюди жили ниже по течению в подводных пещерах. Говорят, они специально отваливали донные камни, освобождая родники, чтобы люди пореже совались в места их обитания. Настоящие ундины — вовсе не зеленоволосые красавицы из сказок, которые непременно в тебя влюбятся, наградят даром дышать под водой и уведут к своему папаше — речному князю, настоящие ундины — они другие. Они, как знающие люди говорят, похожи на морских змей, только с лапками на передней части туловища и с почти человеческими лицами, но вооруженными мощной пастью, утыканной острыми и прозрачными, как стекло, зубами. Вот эти твари недавно утащили у Кривого Яна лошадь. Да и самого бы Яна уволокли, если бы тот вовремя не прочухался от пьяного сна и не задал деру. А Ян — мужик здоровенный, не то что Кай, которому в его почти одиннадцать лет и десяти никто не даст.

Холодный весенний день быстро пропитывался вечерним сумраком. Кай вытащил удочку, мельком глянул на крючок, на котором болтался осклизлый комок наживки, и снова закинул лесу в воду. Что-то плеснуло и зашуршало дальше по берегу, в зарослях камыша. Кай мгновенно вскочил, схватив лежащую рядом палку с отточенным и обожженным на костре наконечником. Крадучись, он прошел несколько шагов по направлению к предполагаемому источнику шума. Дойдя до камышей, стеной возвышавшихся над ним, он опустился на корточки, стараясь разглядеть хоть что-нибудь сквозь стебли. Это не могла быть рыба — какая рыба гуляет по камышам? Да и шум был явно произведен существом гораздо крупнее местных рыбешек. И это не мог быть человек — после той истории с Кривым Яном никто из Лысых Холмов в этом месте реки, на Валунах, не осмеливался появляться.

Плеск, сопровождаемый шуршанием, повторился — на этот раз он звучал явственней и громче. Кай крепко стиснул свою палку. Неужели на самом деле ундина? Так близко к берегу — это было бы большой удачей!.. Снова плеск, будто кто-то с силой шлепнул по поверхности воды чем-то плоским. «Наверное, хвостом, — подумал Кай, почти уверенный, что ему удалось наткнуться на настоящую ундину. — И здоровый, должно быть, хвост…» На мгновение в его груди похолодело, но, рассердившись на себя за этот испуг, он прогнал холод. «Это всего лишь ундина. В Северной Крепости рыцари сражаются с чудовищами гораздо страшнее каких-то паршивых ундин! Если ты хочешь быть достойным службы в Ордене рыцарей Порога, страху не место в твоем сердце. Иди смело!.. Тварь не видит тебя, иначе она не стала бы плескаться так открыто…»

Кай медленно продвигался вперед, шаг за шагом погружаясь в заросли камыша. Он старался не шуметь и замирал всякий раз, когда до него долетал какой-нибудь посторонний звук.

Что-то большое и темное мелькнуло впереди. Кай поднял палку, как копье, и, уже не скрываясь, рванулся вперед.

Издавна повелось, что маги устраивали свои жилища в высоких башнях. Башня являлась символом средоточия энергии мира. Корни ее черпали энергию из недр земли, а верхние этажи пропадали в течениях энергетических потоков небес.

Икоон, архимаг Сферы Смерти, быстро шагал по подземному коридору подвала Дарбионской королевской башни Сферы Смерти, направляясь в Нижнюю библиотеку, чтобы лично проверить сохранность свитков. Архимаг был крепким пятидесятилетним мужчиной с твердым скуластым лицом, на котором блестели крупные темные глаза. Буйная черная шевелюра безо всякого признака седины выбивалась из-под мехового колпака, а длинный балахон, расписанный охранными рунами, не скрывал ладно скроенной, мускулистой, не успевшей еще обрюзгнуть фигуры.

Икоон не являлся самым знающим и талантливым магом в Сфере Смерти. Он не создал ни одного выдающегося заклинания и не мог отправляться в ментальное путешествие в Темный Мир более чем на пять — десять минут. Он обладал другим талантом: Икоон был способен

видеть

людей — причем без какой-либо магической помощи. Он умел разговаривать с людьми так, что они, вроде бы не соглашаясь с ним и споря, все равно поступали так, как хочется ему, Икоону. У него были обширные связи в Дарбионе, в Ордене Королевских Магов и, как говорили, даже при дворе его величества Ганелона, поэтому маги его Сферы никогда не испытывали недостатка в золоте, и лучшие из них довольно часто навещали королевский дворец, дабы продемонстрировать его величеству свое искусство.

Икоону осталось пройти еще два поворота, когда в лицо ему дохнул ледяной ветер, и факелы, укрепленные по стенам коридора, вмиг погасли. В первый момент архимаг не испугался. С чего ему было бояться? На его запястьях, на груди, на поясе под балахоном и даже в волосах прятались бесчисленные амулеты и обереги, долженствующие спасать жизнь и рассудок хозяина. Кроме того, рядом находился его главный советник — Митра, маг еще молодой, но, как признавали многие из Сферы Смерти, необыкновенно даровитый. К своим тридцати годам Митра достиг такого уровня знания, какого иные не достигали и к восьмидесяти. К тому же, помимо всего прочего, Митра отдавал предпочтение боевой магии: в его памяти надежно хранились десятки заклинаний, с помощью которых живые люди мгновенно превращались в куски холодной мертвой плоти, а демоны в ужасе бежали в свой Темный Мир.

Архимаг и его советник остановились. Икоон услышал, как Митра тихонько загудел Песнь Хаоса — простейшее заклинание, помогающее магам, практикующим магию Смерти, концентрировать в себе энергию. Икоон и сам почувствовал, что неподалеку от них находится нечто, не принадлежащее этому миру, и стиснул Коготь Зорга, висевший на его груди под балахоном.

До конца своих дней не помнил Кай, что произошло дальше в тот день. А в деревне говорили всякое. Много оказалось очевидцев произошедшего.

Сали припоминала, что солнце еще на вершину небосвода не взобралось, а уж Кай вернулся из леса в «Золотую кобылу». Говорила, что шел он, тряся головой, без мешка, без силков и, уж конечно, без добычи. И руки странно растопыривал перед собой — будто то ли обнять хотел кого-то, то ли схватить. Служанка харчевни, естественно, удивилась: чего это такое происходит? Уж не на ведьму ли пацан нарвался в лесу? Окликнула его, даже метлой шлепнула по затылку, когда он, не поглядев на нее, мимо прошел. Кай не отозвался. Будто и не услышал, и не почувствовал ничего. Она за ним хотела пойти, да тут Шарли ее окликнула — надо было кур щипать. А после курятника закрутилась и уж думать забыла про сироту-приблуду.

А Лыбка рассказала, что зашла на кухню воды испить, а там Кай сидит и здоровенный кухонный нож, которым туши разделывают перед варкой, на точильном камне точит. Ну точит и точит, делов-то. Она мимо него пошла, да, видать, не протиснулась толстой задницей, начала кричать: чего, мол, раскорячился на всю кухню! А Кай, говорит, как зыркнет на нее, а глаза у него, точно у быка, кровью налитые, страшенные. Она и выскочила из кухни, от греха подальше. И сколько ее впоследствии ни спрашивали, ничего, кроме повторений об этих страшенных бычьих глазах, от бестолковой бабы добиться не могли.

А Шарли, которая в тот день стряпала, как обычно, на кухне Кая не видела. Точильный камень — да, валялся прямо посреди кухни, она еще споткнулась об него, а Кая не было. Видать, наточил нож да и спрятался куда-то. До поры до времени.

А вот Кривой Ян и Бад Сухорукий о том дне много чего могли порассказать. Они как раз с утренней рыбалки в «Золотую кобылу» пришли. С уловом им тогда повезло, да так, что обменяли они свою рыбу на пару медных монет, да еще по кружке пива досталось обоим. Так вот сидели они, потягивая пиво и размышляя на тему: вернуться ли в деревню, где можно приобрести у Рабки кувшин-другой крепкого самогона, но есть опасность нарваться на собственных супружниц, или же шикануть и спустить весь заработок на пиво? В трапезной еще торговец, направлявшийся в Мари, жрал цельного гуся, а двое его слуг развлекались игрой в кости. Вот что Кривой Ян рассказывал:

Каю снился странный сон. Будто бы и не было вовсе ничего ужасного, что приключилось с ним в последние дни. Будто бы он снова оказался в харчевне «Золотая кобыла», но не на дворе, не в конюшне или на кухне, а в трапезной. Он сидел на скамье за одним из столов, и какой-то человек, по виду старый, с седой бородой, но сильный и обладающий ясным голосом, в котором не слышалось ни нотки старческого козлиного дребезжания, поддерживал его. И пуста была трапезная. Кроме самого Кая, старика и еще какого-то молодого мужчины с длинными темными волосами, ниспадавшими ниже плеч, никого в трапезной не было.

Вот подошла Лыбка. Не обычная, растрепанная и крикливая Лыбка, а какая-то новая — очень тихая, глядевшая в пол.

— Бульона с гренками, — приказал ей длинноволосый и добавил, обращаясь к старику: — Не меньше двух дней у него и крошки во рту не было.

— Три, — уверенно сказал старик.

— Так у нас… господин… — едва слышно выговорила Лыбка, — бульона-то отродясь… не бывало.