— Староста Амир! Староста Амир!

Здоровенный косматый мужик в застиранной длиннополой домотканой рубахе и коротких портах, заслышав тонкий детский голосок, остановился и, подняв косу, стал неторопливо вытирать ее пучком свежескошенной травы.

— Староста Амир! — вновь закричал пацаненок, подбегая к остановившемуся косарю. — Меня послал дядька Губал. Там это, пришлые… двое, один ну дюже здоровый, а второй худой и лицом черен. И с дитей. Совсем грудная. Говорят, хотят в общине жить.

— Мгум, — задумчиво хрюкнул мужик. — Двое, говоришь?

— Ага! — закивал пацаненок.

— Трой, эй, Трой, ты где?

Звонкий девичий голос далеко разносился под сенью огромных сосен.

— Трой, немедленно отзовись, негодный мальчишка!

Однако ответом на этот сердитый окрик вновь была тишина.

— Трой, я немедленно иду к дяде Тристану!

— Аклх… — Наверное, человек, привязанный к пыточному щиту (если ЭТО еще можно было назвать человеком), попытался в очередной раз просипеть проклятие, но на этот раз у него ничего не вышло. Его легкие уже были заполнены кровью, и поэтому вместо слов раздался только хрип и бульканье. Палач наклонился над телом и пару мгновений придирчиво всматривался в искаженное мукой лицо. Да нет, не притворяется, все верно. Он повернулся к хозяину, по своему обыкновению на время допроса уютно устроившемуся в своем массивном деревянном кресле, установленном в дальнем углу пыточной, и молча поклонился. Герцог Эгмонтер неторопливо поднялся из кресла и, сделав два лениво-изящных шага, в свою очередь склонился над телом, распятым на пыточном щите. Распятый отходил. Впрочем, это было понятно. Если бы в пыточной присутствовал кто-то посторонний, обладающий к тому же достаточно крепкими нервами и привычкой к пыткам (ибо, чтобы выдержать даже лишь шестичасовое созерцание подобных пыток, одних лишь крепких нервов было бы явно недостаточно), то он был бы изрядно поражен тем, как долго это продолжается. Впрочем, однажды так и случилось. Правда, не в этот раз. Полтора года назад барон Грондиг был удостоен чести присутствовать при пытках главарей банды, разбойников, которые на протяжении нескольких месяцев изрядно беспокоили земли герцога и барона. Главарей было двое — мужчина и женщина. Он был ремесленником, горшечником из Буавилля, а она — мельничихой из Дальних холмов. Оч-чень романтическая история… могла бы быть… если бы ему не перевалило за пятьдесят и он не был бы одноногим горбуном и бывшим солдатом, а она — сорокалетней бабищей весом под десяток пудов и матерью семерых детей. Причины, по каким они подались в разбойники, тоже были далеки от романтических и даже от сколь-нибудь разумных.

У нее стая оборотней сожрала всю семью, включая шестерых внуков, и эта дура не нашла ничего лучшего, как обвинить в этом барона Грондига. Дескать, крестьяне подали челобитную еще за семь недель до того, как оборотни напали на Дальние холмы и устроили пиршество. Ну, естественно, барону было не до того, чтобы просматривать всякие там писульки от черни. К тому же иногда оборотни посылают в так называемый «поход за мясом и силой» свой молодняк, и обычно дело ограничивается лишь разорением пары-тройки домов да умерщвлением двух-трех десятков крестьянских душ. Совсем не повод поднимать солдат и гнать их в какую-то глушь. Все равно эта чернь плодится как кролики. А знаете, сколько стоит ПОДГОТОВЛЕННЫЙ солдат? Да три десятка крестьян не окупят расходы на возмещение потерь и за пять лет! Ну а горшечник просто вел «неправильные» речи. Дескать, в столице нет таких ограничений на торговлишку и житье, как с него требуют. За это и поплатился. На примере этого самого горшечника герцог еще раз убедился, что милосердие — вещь крайне вредная, проблем после нее только становится еще больше, и зарекся когда-либо впредь его проявлять. Стража бургомистра всего-то и сделала, что разнесла горбуну лавку да побила все его горшки. И дурака, считай, почти не покалечили — только сломали два пальца на левой руке.

То есть мог бы взяться за ум и спокойно доживать свой век под милостивой дланью герцога Эгмонтера. Так нет же — собрал в котомку свой скарб и ушел в леса. И потом почти четыре месяца тревожил Королевский тракт налетами. Да так, что герцогу и барону пришлось ЛИЧНО, отложив в сторону другие дела, озаботиться поимкой смутьянов. Барон к тому моменту успел потерять десяток солдат, так что, как ни крути, его стремление к экономии ни к чему не привело. Если бы сразу отправил солдат на поиски стаи — вероятно, потери были бы такими же, а может, даже и меньше. Все ж таки оборотни ограничились только мельницей и еще парой крестьянских домов, так что это, скорее всего, был-таки поход молодняка, и полурота солдат справилась бы с ними без всяких проблем, а так… Ну вот, когда палач герцога закончил, барон не преминул выразить герцогу свое восхищение талантом этого самого палача и признался: он ожидал, что пытаемые отдадут богам душу часа на полтора-два раньше, чем это произошло на самом деле…

— Хорошо, Хлыст, только в конце ты сработал грязно. Рот пытуемого должен до самого последнего мига быть готовым извергнуть слова, а он у тебя захлебнулся собственной кровью. Если еще раз такое случится, будешь наказан.

Палач подобострастно закивал головой и скорчил виноватую мину: мол, все понимаю, исправлюсь, впредь никогда… но герцог не обратил на его ужимки никакого внимания. Он просто развернулся на каблуках и вышел из пыточной. Отдавать какие-то особенные распоряжения Хлысту необходимости не было. Он был достаточно вышколен и сам знал, что делать, поэтому герцог не сомневался: несмотря на то, что пока у него нет никаких планов относительно новых допросов, к полуночи весь пыточный инструмент будет вычищен, пыточный щит и полы начисто вымыты, очаг убран и заполнен свежим углем. Пыточная — это такое помещение, которое всегда должно быть в полной готовности. Мало ли как повернутся дела?

Новый день в лесу начинается заметно позже, чем в поле. Там, на открытом пространстве всякая живность, предпочитающая свет дня ночной темени, уже вовсю заливается веселым гомоном, приветствуя дневное светило, а здесь, под густой полог ветвей едва пробирается блеклый сумрачный свет. Ночные твари, уже не торопясь, направляются в свои норы, сытно отрыгивая и щеголяя раздувшимися от теплого мяса животами, но дневные пока еще не смеют высунуть нос наружу. Здесь ночь еще не кончилась… к тому же не все из тех, кого кличут ночными, действительно охотятся только ночью. И что с того, что они успели насытиться, с них вполне станется придушить неожиданную добычу да и прикопать где-нибудь до более скудных времен. А если к тому времени добыча частью сгниет, то так даже лучше, ночным тварям гнилое мясо вроде деликатеса. Недаром многие зимой любят откочевывать к городам людей — и свежее мясцо побеззащитней, и могилы бедняков на городских кладбищах не в пример мельче (мерзлую землю копать куда как тяжелее). Так что лес всегда оживает позже поля, а чаща — позже опушки. Это Рргыхнак усвоил еще тогда, когда сам был властелином леса и ему не приходилось на ночь закапываться в кучу прелой палой листвы, наметенную в яму под корнями старого, гнилого соснового пня. Сам ствол рухнувшей сосны лежал неподалеку, вернее, то, что от него осталось. Лес — место битвы, битвы за жизнь, и тот, кто ее проиграл, не очень-то долго будет напоминать окружающим о своем былом существовании. Тела зверей, загнанных на охоте, быстро исчезают в желудках охотников, а то, чем они брезгуют, достается острым зубам гадальщиков. Трупы же рухнувших деревьев быстро исчезают под островками растительного падальщика — мха и быстро превращаются всего лишь в часть той смеси из палых листьев, веток, перегнившей травы и прошлогоднего мха, что ровным ковром покрывает землю, которую делят между собой и едва приподнявшийся над землей мох, и кусты, и гигантские лесные исполины, и ядовитый плющ, присосавшийся к стволу приютившего его дерева.

Рргыхнак проснулся уже давно, вернее, он вообще не спал. Ну разве можно назвать сном ту зыбкую грань между дремотой и бодрствованием, когда при каждом подозрительном звуке напрягаются мышцы лап, а верхняя губа рефлекторно взлетает вверх, обнажая желтые, но все еще острые и крепкие клыки. Этот старый каррхам когда-то был вожаком сильной стаи. Под его началом ходило почти два десятка самцов и около полусотни самок, а в лучшие годы во время весенних игрищ в стае собиралось до двухсот пастей. Он был силен, стремителен и свиреп. В его личном прайде было шесть самых красивых, гибких и выносливых самок, каждую из которых любой из вожаков другой стаи с гордостью назвал бы первой женой. Ни одна из них ни разу не принесла помета менее чем в четыре щенка, и на весенних играх каждая не раз пробовала на вкус нежную кровь и плоть щенка из помета соперницы. Он был вожаком почти двадцать лет… А потом один из щенков его последнего помета вырос и все закончилось.

Каррхамы взрослеют рано и живут долго. А это значит, что природа отвела им много времени на старость. Но никто никогда не видел старых каррхамов. Потому что, как только каррхам становится слишком слабым и теряет подвижность, его горло тут же ощутит острые клыки претендента на его место в стае из молодой своры. Поэтому, когда в короткой стихийной сваре у тела поверженного кабана-секача вожак вдруг почувствовал, как зубы молодого самца полоснули его по бедру из-за того, что его зубы на долю секунды опоздали, он понял, что его время пришло. Но, на его счастье, это не сразу поняли остальные самцы стаи. А ранивший его сопляк был слишком ошарашен этим обстоятельством, чтобы сразу же врубиться в ситуацию. Поэтому Рргыхнаку удалось громким рыком восстановить порядок и, ухватив зубами положенную вожаку долю — нежнейшую кабанью печень, величественно отойти в сторону, допустив до трапезы самцов. Он был старым и умным вожаком и потому подождал, пока они насытились до отвала, подождал, пока насытились самки, и лишь когда на остатки добычи набросились щенята, стремительным прыжком порскнул в чащу и побежал. Он не притронулся к печени, милостиво одарив деликатесом Крарру, самую сильную и красивую самку в его прайде, поэтому бежал легко, с пустым желудком, а его стая мчалась за ним с набитыми брюхами. И с каждым прыжком он все больше и больше удалялся от них, лишая стаю законной и почетной добычи. Только тот молодой самец, чьи клыки оставили у него на бедре эту отметину, мчался за ним почти не отставая. Его глаза горели азартом, а из пасти свешивался горячий язык. Он ЖАЖДАЛ вцепиться в глотку вожаку, потому что чувствовал, что сильнее его. И эта жажда гнала его вперед лучше любого охотничьего рога. Но он забыл, что вожак не только стар, но и опытен и умен…

Пока все остальные набивали брюхо, вожак лежал и обдумывал ситуацию. Поэтому, когда он бросился в чащу, у него уже был готов план действий. Охота на старого вожака случается чрезвычайно редко. Обычно, когда вожак терял силу, его приканчивали там же, на месте, — претенденту достаточно было нанести решающий удар, и на бывшего вожака набрасывалась вся стая. Мало кому удавалось вырваться из кольца оскаленных пастей, в предвкушении исторгавших клочья пены (стая знала, что в конце схватки им все равно достанется теплая плоть — либо бывшего вожака, либо неудачливого претендента). Но когда какому-либо вожаку все же удавалось вырваться и стае приходилось становиться на след, это лишь поднимало престиж стаи. Ну как же — ее столько лет водил на охоту и в набеги такой умный, сильный и свирепый вожак, что даже сумел вырваться… Вот только эта последняя охота для старого вожака все равно кончалась одним. Однако на этот раз все было по-другому. Вожак знал: сделать то, что он задумал, будет очень трудно. Но он хотел ЖИТЬ. Пусть не так, как раньше, когда ему доставался лучший кусок и самые горячие самки, пусть в одиночку, впроголодь, но жить, а не хрустеть косточками в молодых пастях. Поэтому он решил рискнуть…

К закату солнца погоня ворвалась в длинное, узкое ущелье. Преследователи, к тому моменту отставшие от своей цели почти на пол-лиги, возбужденно завыли и защелкали челюстями. Это ущелье было знакомо всем, и все знали, что в его дальнем конце находится довольно глубокое озеро, питающееся ключами и подводной рекой. Река эта вытекала из пещер, занимавших весь левый отвесный берег. А дальний конец озера заканчивался водопадом. По всему выходило: деваться добыче некуда. Рргыхнак, к тому моменту успевший немного оторваться и от того сопляка, слегка сбавил темп. За спиной тут же послышался довольный рык, щенок решил, что старый вожак устал… или осознал безвыходность своего положения и вот-вот готов прекратить бег и, повернувшись к стае, попытаться дорого продать свою жизнь, и потому тут же наддал, торопясь застолбить свое право первым схлестнуться с ослабевшим вожаком. Молодости свойственна самонадеянность, и он не сомневался, что сумеет справиться с ослабевшим и уставшим старым каррхамом. Рргыхнак удовлетворенно оскалился: сопляк сам шел в расставленную ему ловушку.

— Да, мой лорд!

Беневьер поклонился еще раз и, толкнув задом массивную дверь кабинета, выскользнул наружу. Оказавшись в узком, коротком коридорчике, ведущем от лестницы к кабинету герцога, пройдоха перевел дух и привычным жестом взвесил на руке кошель. Не бог весть что, но это всего лишь на пару дней. Вряд ли герцог позволит ему прохлаждаться дольше. Последнее время он стал уж больно нетерпелив. Впрочем, если предположения Беневьера верны, герцога поджимает время. Здоровье старого императора изрядно пошатнулось, а все знают, что если дворянин начал болеть, то его годы близятся к закату. Конечно, уж кто-кто, а император вполне может протянуть еще не год или два, а, как минимум, десяток лет, прежде чем его душа отойдет к богам, но хозяин Беневьера собирался встретить этот знаменательный момент во всеоружии. А, судя по всему, основное у хозяина все никак не вытанцовывалось. Вот он и заставлял Беневьера, как проклятого, мотаться по империи, выискивая неизвестно что и неизвестно где. Впрочем, иногда и у Беневьера выдавался приятный и спокойный вечерок, каким несомненно будет сегодняшний… Пройдоха довольно ухмыльнулся, подбросил на ладони зазвеневший кошель и спорым шагом двинулся в сторону лестницы…

С герцогом Эгмонтером Беневьер повстречался почти пятнадцать лет назад. И, как ему показалось сначала, день этой встречи должен был оказаться самым страшным днем в его жизни. Дело в том, что Беневьер был вором. И не просто вором, а вором талантливым, умелым и находящим вкус и интерес в своей опасной, но такой захватывающей жизни. Кроме того, он обладал некоторыми способностями к магии. О, совсем небольшими, но ведь он был простолюдином, а способностями к магии обладали ТОЛЬКО дворяне. Во всяком случае, так считалось официально. Поэтому эта способность не только не облегчала существование простолюдина, а, наоборот, еще больше затрудняла. Вернее, так было бы, если бы Беневьер, которого тогда звали несколько по-иному, решил вести жизнь добропорядочного простолюдина. Но поскольку ему даже и мысли такой в голову не приходило, то открывшимися у него способностями он пользовался полной мерой. К двадцати трем годам Беневьер, у которого ко всем его талантам добавлялась еще и тяга к перемене мест, успел объехать почти все графства и герцогства империи. И вот, наконец, он добрался до герцогства Эгмонтер. Герцогство не было одним из наиболее богатых доменов империи, но, насколько сумел разузнать Беневьер, в этом герцогстве практически отсутствовала преступность, А это значило, что люди там должны были совершенно потерять нюх. Что обещало богатую добычу. Он давно уже точил зубы на Парвус, столицу герцогства, но до сих пор превратности воровской жизни и слепой случай мешали Беневьеру прибыть сюда. В первый раз его планы нарушил разъезд стражи барона Грондига, так некстати попавшийся ему на дороге. Этот разъезд имел его описание, и Беневьеру пришлось тогда улепетывать во все лопатки, чтобы не попасть в известную по всему западу империи пыточную камеру барона. Во второй раз ему по некоторым причинам пришлось спешно покинуть Эстогон, столицу графства Леконсур, причем при выборе маршрута все дело решало расстояние до ближайшей границы. А от Эстогона до границы с герцогством Эгмонтер гораздо дальше, чем до любой другой. Но сейчас все изменилось.

Беневьер въехал в ворота Парвуса за час до полудня. Он специально заночевал в придорожной корчме, расположенной в полулиге от ворот Парвуса, чтобы с утра иметь возможность, не торопясь, подготовиться к появлению на новой авансцене. Это очень важно — ПОЯВИТЬСЯ ВОВРЕМЯ. Немного раньше — затеряешься среди крестьянских повозок, немного позже — не успеешь оглядеться. Так что он встал не особо рано, дав возможность хозяину трактира посудачить с крестьянами, везшими товар на городской рынок (пока волы, не торопясь, тащат крестьянские телеги мимо забора, можно успеть обсудить очень много интересного), придирчиво осмотрел вычищенный трактирным слугой костюм, с аппетитом позавтракал и двинулся в путь.

— Эй ты, урод, а ну иди сюда!

Трой, тихонько дремавший в теньке у старой конюшни, узнал голос и понял, что это обращаются к нему, но не пошевелился и даже не открыл глаз. Именно потому, что узнал голос.

— Ты, урод, я к тебе обращаюсь!

Трой шевельнул головой, устраиваясь поудобнее, и снова замер, нарисовав на лице наслаждение легким ветерком, так славно овевающим лицо.

— Ах ты…

— Прошу простить, госпожа, но я настоятельно рекомендую вам вернуться в лагерь. Обед уже давно готов.

Лиддит досадливо сморщилась и, повернувшись к камердинеру, который посмел давать ей советы, зло махнула рукой.

— Заткнись, Левкад, или я отрежу тебе язык!

Но тот в ответ на столь грозное предупреждение демонстративно выудил из сумки походные раскладные солнечные часы, воткнул в центр планшетки штырь и уставился на него с видом оскорбленной невинности. Лиддит возмущенно фыркнула и дала лошади шенкеля. Алэрос оскорблено всхрапнула и, своенравно вскинув голову, прыгнула вперед, подвзбрыкнув крупом. Конечно, она не надеялась сбросить с себя ЭТУ всадницу, но безропотно снести столь вопиющее, с ее точки зрения, оскорбление было выше ее сил. Панцирники в количестве ста копий, сопровождавшие принцессу в этом походе, суетливо пришпорили коней, но тяжелые битюги, увешанные кованым железом ничуть не меньше своих всадников, тронулись с места без какой бы то ни было спешки. Что ж, это было вполне объяснимо, как говорится, всякому овощу свой срок. В атаке на открытой местности тесно сбитая колено к колену лавина закованных в толстое железо монстров суммарным весом под две тысячи стоунов каждый крушила любой строй. Однажды, во время Второго лунзайского конфликта, Третий императорский конный панцирный полк в составе пяти сотен «железнозадых» (как их обычно называли) нашпилил на копья, порубил в капусту и стоптал конями почти три сотни троллей. Потеряв при этом всего семь десятков своих. И решив этой атакой весь исход битвы. Да и кампании в целом.

Впрочем, в тот раз все уж больно к месту сложилось. Тролли вышли из леса и оказались на открытом пространстве. Поле, по которому они шли, было очень ровным. Ну а полк стоял в полной готовности в сотне шагов от того, места, где были замечены тролли. Так что командиру даже не потребовалось давать команду на перестроение, а оказалось достаточно всего лишь протрубить атаку. Ну а бойцам — набрать скорость и опустить копья. Вот если бы до троллей оказалось на пару сотен шагов дальше или они появились бы в стороне, то, пока полк разворачивался бы и выравнивал строй, даже тролли, при всей их медлительности, успели бы дойти до места боя… Впрочем, совершенное все равно впечатляет. Обычно, если люди сталкивались с троллями, соотношение потерь бывало никак не меньше пять-один в пользу последних. А, скажем, в сшибке у Каменного моста полсотни троллей положили чуть ли не семь сотен лучников и легких пехотинцев. Но вот что касается скорости…

Тяжелая арбалетная стрела с гулким хлопком сорвалась с тетивы и, дрожа от горячечного возбуждения стрелка и напряжения распрямившихся воловьих жил тетивы, устремилась вперед. Спустя мгновение она вонзилась в «бычий глаз» — черный кружок, намалеванный в центре круглого среза толстого дубового ствола, обычной мишени для арбалетчиков, и огорченно загудела. Она-то собиралась вонзиться в тугую плоть! И была уверена, что непременно сделает это, ибо мало найдется доспехов, способных остановить арбалетную стрелу. Недаром эльфы считали арбалет «нечестным оружием». Ибо для стрельбы из арбалета требовалось намного меньше умения и искусства, чем при стрельбе из лука, а результат зачастую был гораздо страшнее… Толпа взревела. Герцог Эгмонтер, уже давно вертевший в руках платок (его эти состязания стрелков уже изрядно утомили), наконец выпустил его из рук, позволив тонкому куску материи плавно спланировать на выкошенный газон, в этот воскресный день ставший полем состязаний. Это означало их окончание. Теперь осталось лишь дождаться, пока глашатаи прокричат имя победителя на всех четырех углах стрельбища, и торжественно вручить победителю приз — стрелу с вызолоченным наконечником и… яловую телку. Вторая часть приза всегда интересовала победителей больше, чем первая. Во всяком случае, большинство из них.

— Измиер опять подтвердил свою славу лучшего стрелка, милорд.

Герцог чуть повернул голову и легким кивком подтвердил, что сказанное Беневьером услышано и он с ним согласен. Кроме того, этот кивок означал, что герцог оценил деликатность своего слуги, прибывшего уже некоторое время назад, но не осмелившегося побеспокоить герцога, пока тот выполняет официальные обязанности, а также что он понял: этому слуге есть что сообщить своему господину.

— Жаль только, что он выступал вне конкурса, поэтому приза ему не видать, — вступил в разговор купеческий старшина Парвуса, сидевший рядом. Герцог благосклонно кивнул, но вновь ничего не ответил. Старшина покосился в сторону, откуда раздался голос, но и там тоже никого не было, и купец сник. Герцог не был склонен вести беседу, а тот, кто ее затеял, исчез, так что самым благоразумным было умолкнуть.

Награждение победителей прошло, как и ожидалось, скучно. Спустя полчаса победитель — худой парень с несколько лисьим лицом, одетый в цвета герцога Эгмонтера (совершенно законно, поскольку являлся его лесничим), закинув в колчан стрелу с золоченым наконечником, потащил, дергая за веревку, призовую телку к выходу с огороженного выгона, а еще двое, те, что заняли второе и третье место, обнявшись, направились в другую сторону. За второе место полагалась марка серебром, а за третье — полмарки медью, и эти деньги по традиции следовало пропить в таверне.

— Господин Трой! Господин Трой! Вас срочно желает видеть господин сотник!

Трой оторвал руку с шлифовальным камнем от лезвия меча и поднял голову. К нему со всех ног летел Дифлин, молодой наемник, вступивший в сотню всего неделю назад. Впрочем, Дифлин был года на четыре старше его и не особо уступал в плечах и росте. Но его называли молодым, а Трой уже считался ветераном…

В той Битве у реки, как ее начали величать (в основном из-за того, что на поле боя случайно оказалась сама принцесса Лиддит), сотня полегла почти полностью. Впрочем, Даргол не слишком прогадал. Основной костяк его сотни, с которым он возрождал ее из небытия уже не один раз, — шестеро сержантов и гном — уцелел, а того золота, которое ему отвалили за спасение принцессы, хватило бы для безбедного содержания полнокровной сотни в течение трех лет. Тем более что виконт Дамельер, командир панцирников, не стал считаться и разделил захваченные трофеи не по числу выживших (в этом случае Дарголу досталось бы менее десятой части), а ровно пополам (его просто трясло при мысли о том, что сделал бы с ним император, если бы рядом с принцессой не оказалась вовремя эта шальная сотня наемников).

Так что орочьего сплава досталось довольно много, и гном быстро приспособил его к делу. А тут еще слух о том, что принцесса взяла сотню Даргола под свое высокое покровительство… Короче, к Дарголу валом повалили охотники, каковых в этих опаленных войною краях оказалось немало. И сотник с сержантами придирчиво занялись отбором, решив создать не просто сотню, которая не посрамит уже завоеванное славное имя. Нет, их планы шли дальше — сколотить такую сотню, нанять которую сочли бы за честь купцы и графы от западных гор и до восточных морей, омывающих империю. А может, и кое-кто за ее пределами. Даргол был уже стар и мудр, он знал, что судьба не слишком часто дает ТАКОЙ шанс и использовать его надо по максимуму. Тем более что ЭТОТ был оплачен полной мерой. Впрочем, жизнь наемника (как и любого военного) — лотерея, в которой, конечно, можно улучшить шансы — умением, хорошим оружием, броней и т. п., но не намного. Ибо лучшим достаются и более сложные задания, где вероятность окончить свою жизнь в пасти гхарка или каррхама либо сложить свою голову под ятаганом орка или дубиной тролля — всегда одинаково велика. А хочешь жизни поспокойней и шанса окончить ее в своей постели с рыдающими родственниками и взмыленным лекарем у изголовья — тогда не морочь никому голову и расстанься с мечтой нацепить на рукав шеврон, а на каску или берет кокарду своего полка или сотни…

Сотник ждал его у коновязи. И не один. Рядом маячила коренастая фигура гнома. Трой коротко доложился, сотник молча уставился на него острым взглядом. Пару минут Трой молча стоял, ощущая себя жуком на булавке, потом сотник повернулся к гному:

— Ну что, граф, какие новости? — спросила Лиддит, входя в штабную палатку. Граф Замельгон торопливо вскочил на ноги и несколько неуклюже поклонился. Следом за ним поклонились остальные, находившиеся в палатке. В столь ранний час их было не так много — пара сотников, трое старших магов и еще двое, которых принцесса не знала… Граф практически всю свою жизнь сиднем просидел в своем графстве, разбирая дрязги крестьян и купцов, охотясь на стаи оборотней, гоняя каррхамов и отбивая орочьи набеги. За все время он лишь четыре раза покидал свое графство, причем три раза вместе с дружиной, чтобы принять участие в каком-либо походе объединенной армии на северных или западных границах империи и один раз — на коронацию императора. Поэтому появление в армии дочери императора повергло его в некоторое смятение. Однако Битва у реки, во время которой принцесса Лиддит (теперь уже все называли ее Грозная Лиддит) показала себя с лучшей стороны, а также то, что она особо не вмешивалась в дела командования армией, несколько успокоили графа. И все же присутствие члена царствующего дома в палатке командующего стесняло его. Тем более что этот член оказался необыкновенной непоседой и никак не желал сидеть в лагере и наслаждаться заслуженной славой.

— Э-эхм, госпожа, ничего… — промямлил граф.

— Вот темные боги, куда же они подевались! — чертыхнулась Лиддит. Граф побагровел. В его речи нередко проскакивали и более сильные выражения, но, когда при нем чертыхалась Лиддит, он приходил в крайнее смущение.

— Э-эхм, не знаю, Ваше Высочество.

— У вас есть какие-нибудь задачи для меня, граф?

— Эй, десятник!

Гном обращался к одному, конкретному лицу, но так зычно, что рев его могло услышать не только это лицо, но всякое живое существо в радиусе двух-трех лиг. Конечно, если оно не было глухим.

— Эй, просыпайся!

К реву гнома добавилась хриплая перекличка каррхамов, донесшаяся откуда-то из глубины леса, и недовольный клекот клювокрылых брагов, противоестественной помеси грифов и ящериц, в изобилии обитающих в здешних местах.

— Да вставай ты, лежебока! Горы!

— Как это произошло?

— У брода… нас зажали… дождались, пока почти все переправятся, и обрушили откос… а как пошла волна…

Трой стиснул зубы и, схватив стражника за рубаху, рывком подтянул к себе.

— А ты, ты-то как выбрался, а?

Стражник судорожно сглотнул и попытался подбородком ослабить ворот рубахи, зажатой в кулаке этого бешеного. Он не чувствовал за собой вины. Простой человек не может противостоять колдовству, а там, на берегу, им противостояло именно колдовство, поэтому, когда шаманы Каменных лбов начали свое заклинание, он почти инстинктивно понял, что сейчас произойдет что-то ужасное, и, не дожидаясь команды и забыв об остальных, кинулся в воду. Он едва успел добраться до противоположного берега ручья, казавшегося раньше таким узким, когда за спиной послышался гул дрожащей от могучих заклятий скалы, затем грохот, и огромная масса воды, удерживаемая запрудой, сложенной гномами по заказу рудничной администрации, рухнула вниз, отрезая полтора десятка стражников и наемников, не успевших перебраться через ручей. Среди этих полутора десятков были эльф и крестьянин, напросившийся в вылазку к дальней шахте.

— Да, принцесса.

— …и скажите спасибо, что я не приказала палачу заняться вашей дурной башкой.

— Благодарю вас, принцесса.

Лиддит сердито фыркнула. Этот слизняк никогда не вызывал у нее никаких чувств, кроме брезгливости, так что, даже когда ей доложили о том, что этот червяк облегчил императорскую казну на ОЧЕНЬ кругленькую сумму, вместо праведного гнева ее охватил всего лишь еще более острый приступ брезгливости.

— Левкад, проводи господина казначея купеческой гильдии и… проследи, чтобы он сделал все, что обещал.

— А ну, посторонись!

Дюжий, мордатый стражник остервенело работал древком алебарды, распихивая в стороны густую толпу, валом валившую через Бронзовые ворота. Его лицо раскраснелось, а на лбу от напряжения вздулись толстые жилы. Трой созерцал эту картину с легкой усмешкой. Стражник, как и трое других, старательно отрабатывал свои золотые, некоторое время назад перекочевавшие из кармана старшего приказчика в их карманы.

В величественных стенах, окружавших столицу, было пять ворот. Через двое первых — Золотые и Серебряные — могли проходить только дворяне, остальные трое — Бронзовые, Оловянные и Медные — считались общедоступными. Поэтому, чтобы пробиться сквозь прущую через них толпу, надо было очень постараться. И что произойдет с повозками, пока они будут протискиваться сквозь «игольное ушко» (хотя это «игольное ушко» имело ширину в пятьдесят пять ступней), никто угадать не брался. Среди купцов и приказчиков были в ходу истории о том, как местные воры специально устраивали заторы и поломки в воротах и, пока толпа рассасывалась, а сломанные повозки оттаскивались в сторону, добрая половина груза исчезала в неизвестном направлении. Так что когда после очередного поворота дороги впереди вознеслись белые стены Эл-Северина, Садир Туран, старший приказчик, кивнув Трою, подхлестнул коня и помчался вперед — договариваться со стражниками…

— А ну, осади!

Мордатый зло саданул кулаком по морде тощую лошаденку, тянувшую, выпучив глаза, воз, груженный деревянными бадьями, и, вскинув алебарду, вытер потное лицо. Проход был освобожден. Садир Туран настороженно огляделся по сторонам: вроде все повозки, которые могли бы устроить коварный затор, находятся далеко в стороне, и махнул Трою. Десятник привстал в стременах и вскинул руку. Возницы засвистели, защелкали бичами, и восемь тяжело груженных повозок, одна за другой, отчаянно скрипя, въехали в ворота величайшего города мира, столицы империи, великолепного Эл-Северина…

— Ну и что?

Трой тяжело вздохнул и, досадливо поморщившись, махнул рукой.

Бенан Ицхор покачал головой и, повернувшись к гному, печально произнес:

— Мальчика надо лечить!

Гмалин утвердительно кивнул, и это был один из редких случаев, когда гном и старый идш были полностью согласны друг с другом. Все остальное время они, как правило, были непримиримыми противниками, до хрипоты споря друг с другом. Трой мрачно покосился на них и, сгорбившись, двинулся вверх по лестнице…

— Ну что, трясешься?

Трой нервно оглянулся. Ну конечно, чего еще дождешься от этой ехидной рожи? Гном стоял у колонны, ухмыляясь во весь свой широченный рот. Трой сердито нахмурил брови, но затем поежился. Его действительно слегка трясло. Гном стер с лица ехидную ухмылку и вздохнул:

— А оно тебе надо?

Трой зло оскалился:

— Не начинай!

— Значит, ты считаешь, что мне стоит дать этому юноше личную аудиенцию?

Граф Лагар, опора трона и первый министр империи, молча склонил голову, давая утвердительный ответ на вопрос императора, — он очередной раз выказывал ему свое уважение. Император нахмурился.

— Ну что ж… хотя я по-прежнему считаю, что это лишь пустая формальность. Неужели ты думаешь, что он сумеет вступить в права владения, даже если принять во внимание то, что ему увеличили майоратный срок?

Граф Логар пожал плечами:

— Во-первых, сир, ритуалы, сами по себе — вещь чрезвычайно важная, и не стоит пренебрегать ими. Ну а во-вторых… — Граф на мгновение замолчал и сделал легкое движение пальцами.

Трой выехал из-за деревьев и, натянув поводья, остановился, восхищенно замерев. Зрелище действительно заслуживало того, чтобы им любоваться. Прямо перед ним протянулся луг, покрытый мягкой душистой травой, через который, слегка изгибаясь, бежала дорога. Сразу за лугом начинался огромный обрыв, тянущийся на многие и многие мили в обе стороны. А вдалеке, в легкой дымке, виднелась огромная гора. Ее склоны были настолько круты, что на них не росло ничего, кроме упрямых лиан, да и те забирались только на десяток-другой ярдов вверх от подножия. По существу, это была скала, но настолько огромная, что притворялась столовой горой. На самой вершине этой горы стремились к небесам стройные башни, казавшиеся с этого места тонкими пальцами воздетых к небесам рук. Это был знаменитый университет. По слухам, его основал сам Марелборо. Хотя насчет основания им университета можно было спорить.

О том, сколько башен тянется к небесам в овале его стен, доподлинно не было известно. Хотя, казалось бы, чего проще? Возьми да посчитай. И считали. И отсюда, с этой стороны скальной стены, откуда, казалось, все башни как на ладони. И из самого университета. И еще с десятков других мест. И всякий раз выходило иное число. Так что, в конце концов, плюнули и перестали. Так с тех пор и говорили: «башни университета».

Снаружи стен и чуть ниже, ближе к отвесным склонам, утопал в кипарисах и акациях небольшой городок. А прямо перед ним, чуть левее, не закрывая башен, сверкал и переливался Столп. Тот самый, из-за которого университет располагался не в Эл-Северине, блистательной столице империи, а здесь, на ее, по существу, дальних задворках.

Что такое Столп, так до сих пор никто объяснить не может. Ни мудрые эльфы, ни основательные гномы, ни даже тролли и орки, которые, по слухам, в незапамятные времена также пытались обосноваться поближе к Столпу. Больше всего Столп напоминал призрачную радужную колонну. То есть именно напоминал, потому что колонна — это колонна, радуга — это радуга, а Столп — это ни то, ни другое и ни третье. Столп — это Столп. Поэты и ученые давали ему различные определения — иногда возвышенно-поэтичные (причем этим грешили и ученые), иногда сугубо приземленные, но никто так и не смог приблизиться к пониманию того, что такое Столп. Кто обнаружил его первым — неизвестно, но на памяти светлых рас это сделали эльфы. Они изучали Столп почти одиннадцать тысячелетий. До сих пор вокруг университетской горы взмывают вверх стволы деревьев величественного эльфийского леса. Только вот самих эльфов там нет. Ни одного. Почему они оттуда ушли, никто не знает. А сами эльфы хранят молчание. А может, уже и забыли. Однако ни на памяти гномов, ни на памяти людей ни один эльф более не приближался к университету…

Следующими эстафету приняли гномы. Гномы появились у Столпа еще в конце эпохи эльфов. Согласно легендам, именно они воздвигли башни университета. Для эльфов. А те вплели в их стены какое-то свое колдовство. Но и первые, и вторые хранили о сем молчание. Так что насколько эти легенды соответствуют действительности, — никто не знал. И то, кто действительно являлся строителем башен, было окутано мраком…

Трой взбежал по узкой витой лестнице и вошел в высокий чертог, потолки которого уходили ввысь на высоту четырех, а то и пяти человеческих ростов. Вдоль правильной окружности его стен тянулись полки, уставленные тяжелыми книгами в кожаных переплетах, тубами со свитками и картами, кожаными футлярами с неоконченными рукописями и набросками. Ну а вокруг всех этих полок полого змеилась узкая лесенка без перил, растянутая между двумя огромными бронзовыми кольцами, одно из которых было прикреплено к полу, а другое к потолку. Так что если надо было взять какую-нибудь книгу, то достаточно было потянуть лесенку, и она послушно подъезжала к нужному стеллажу. Эта лесенка явно была созданием не людских рук. Во-первых, люди сделали бы ее заметно шире и непременно приделали бы перила, поскольку удержаться на ступеньках шириной в полступни было нелегкой задачей, а упасть с лестницы, которая доходила почти до потолка, еще то удовольствие. Ну и, во-вторых, совершенно было непонятно, как мастера сумели заставить узкую змею лестницы, кольцом обвивающую библиотеку по периметру, не прогибаться. Однако здесь, в университете, было так много вещей, сделанных явно не человеческими руками, что Трой уже давно перестал удивляться.

Он провел в университете уже полгода. И даже не заметил, как прошло это время. Первоначально Трой рассчитывал задержаться здесь не больше чем на пару недель, максимум месяц. То есть, конечно, задача обучить какого-нибудь из магов университета каррхамскому языку за месяц на первый взгляд выглядела невыполнимой. Но идш все уши ему прожужжал о том, что существуют заклинания, способные обострить память человека практически до предела, так что он будет намертво запоминать все, что только ни услышит… или просто перестанет забывать, потому что на самом деле человек и так намертво запоминает все, что услышит, увидит, понюхает… только большую часть информации сразу забывает. А помнит только малую часть… Короче, Трой не совсем разобрался в мудреных объяснениях идша, но главное понял. А именно — с помощью заклинаний можно в совершенстве выучить совершенно незнакомый язык за пару недель. Вот на эти пару недель он и рассчитывал. Но вышло по-другому…

К тому моменту, когда Столп поднял их до верхнего пандуса, все уже немножко освоились с таким необычным способом передвижения. То есть, конечно, по-прежнему было жутковато медленно плыть вверх в призрачном радужном сиянии, прекрасно видя сквозь него, как уплывают вниз стены замка, верхушки могучих деревьев, а затем и тот обрыв, с которого они недавно спустились, а под ногами — ничего… но с этой жутью уже как-то свыклись, а тут новое испытание — шагнуть вперед, оперевшись ногами на это самое ничего. Тут-то и стало понятно, почему пандус имеет три витка, а не один. На первом витке все как один замешкались. На втором Трой, собравшись с духом, сделал-таки шаг вперед и оказался уже ПО ТУ СТОРОНУ, снаружи Столпа. Все остальные вывались из Столпа на третьем, последнем витке. Все как один были мокрыми, как мыши, с вытаращенными глазами и сбившимся дыханием, будто только что преодолели эти несколько сотен ярдов вверх, не вися в сиянии Столпа, а карабкаясь по отвесной стене. Трой, выглядевший явно не лучше своих товарищей, но сейчас уже немного оклемавшийся, сразу после того как покинул Столп, окинул свое войско насмешливым взглядом и снисходительно кивнул:

— Ладно уж, пошли…

Сразу за пандусом их встретила небольшая толпа людей.

Герцог Эгмонтер был вне себя от бешенства. Всем его столь долго и тщательно разрабатываемым планам грозил полный провал. И почему? Потому что сопливой девчонке, которая до того времени столь послушно следовала в отведенном ей его планами русле, вдруг вздумалось взбрыкнуть и проявить характер. Где, где он успел упустить момент? Нет, конечно, он был вынужден на некоторое время покинуть столицу. В конце концов, домен требовал внимания к себе, да и поиски, теперь, после того как он лишился… столь полезных вещей, отнимали гораздо больше времени и усилий, но ведь он все предусмотрел, заранее удалив от нее тех, кто мог бы помешать его планам. Умело рассорив с ней одних, прозрачно намекнув другим и максимально развенчав в ее глазах третьих. Более того, он позаботился о том, чтобы на все время его отсутствия она была максимально занята интригой с графом Лагаром, умело создав напряжение между ними… казалось все, все было предусмотрено — и вот какой результат!

Герцог широкими шагами мерил свой кабинет, который он устроил в арендованном доме, расположенном на северо-востоке Эл-Северина, в одном из самых престижных кварталов столицы. Все началось так прекрасно, в полном соответствии с разработанными планами. Он годами собирал сведения о каждой из будущих фигур его грандиозной партии. Он изучал их — выявлял, чем привлечь одну, что ждать от другой, как затянуть в свои сети третью, как повернуть дело таким образом, чтобы четвертая нейтрализовала пятую и шестую, причем даже не догадываясь, что выполняет его волю. Ведь люди неодинаковы. Одни родились, чтобы властвовать, другие — чтобы повиноваться властителю. Иногда сознательно, иногда — нет. Причем не так важно, какой формальный пост занимает властитель. Властитель — рожден, дабы властвовать. И он всегда будет властвовать, даже если формальные полномочия, косность одних или интриги других будут препятствовать этому. Ибо он рожден для власти, а власть предназначена для него… Нет, конечно, чем больше пост, тем больше возможностей, но… для каждого поста важно созреть, сплести паутину, устроившись в центре которой, можно будет, не опасаться происков врагов. А позже можно двигаться выше, к новым возможностям. Осторожно управляя нитями паутины и создавая условия, когда новый пост и новые возможности сами упадут тебе в руки…

И вот такое фиаско! Причем из-за чего?! Ладно бы его переиграли! Ладно бы иной, не менее умелый властитель, коему право властвовать принадлежит по праву рождения, сумел бы реализовать тонкий план, своим мастерством приведшем бы герцога Эгмонтера в восхищение. Он бы смирился и даже, возможно, поблагодарил бы искусного противника за хорошую школу. Мысленно… Так нет же! В его планы вмешалась обыкновенная… похоть, зов плоти… то, что возвышенные романтические натуры столь наивно именуют любовью…

— Господин?..

Герцог резко развернулся. На пороге кабинета стоял Беневьер. Герцог Эгмонтер нахмурился. О боги! Неужели он настолько разнервничался, что забыл установить охранные заклятия? Герцог сердито сверкнул глазами (с удовлетворением заметив, как Беневьер подался назад, а в глубине его глаз появился отблеск страха), указал вошедшему рукой в сторону небольшого дивана, раздраженно сорвал с левой руки перстень и, надавив на выступающий камень, бросил его на стол. Свернутое внутри камня мощное охранное заклинание развернулось и, мгновенным броском преодолев расстояние до пола, стен и потолка, ужом ввернулась между мельчайшими частицами, которые составляли саму их основу, оно растянулось невидимой сетью и замерло, поджидая неосторожную жертву. Беневьер, сквозь которого пролетело это заклинание, почувствовал его холодную и безжалостную силу и внутренне содрогнулся, представив, что может случиться однажды с тем, кто неосторожно подвернется под раздраженную руку герцога. А поскольку среди нескольких сотен тысяч жителей и гостей блистательной столицы империи кандидатов на таковое наблюдалось раз-два и обчелся, у Беневьера противно засосало под ложечкой.

Пока об их прибытии и возникшей коллизии сообщали по слуховым камням и рассылали посыльных в те поселения, где слуховых камней не было, Трой жадно впитывал информацию.

Слуховые камни как раз были первым необычным явлением, с которым Трою и его друзьям пришлось столкнуться, здесь, в Теми. По преданиям, они были творением гномов Крадрекрама, поместивших таковые во всех шести городах и крупных поселениях Арвендейла. В четырех из них люди жили и поныне. Это были Нильмогард, Хольмворт и Калнингхайм, самые крупные поселения людей в Теми, а также Зимняя сторожа одно из самых мелких, но едва ли не самое важное. Оно располагалось на месте бывшей столицы герцогства, и было ближайшим поселением людей, по отношению и к захваченному орками замку и к иным их поселениям, расположенным дальше на запад. Орки хозяйничали и на востоке, и на юге, но, как правило, появлялись там только большими отрядами, часто с целью набега либо просто пройтись и показать, кто, мол, в доме хозяин, а вот на западе жили люди. Так что Зимняя сторожа подвергалась осадам орков чуть ли не по три раза в году. И от того, как она отобьет эту осаду, зачастую зависело — двинутся ли орки дальше, к иным поселениям людей, либо откатятся назад — зализывать раны и копить силы и готовиться к новой битве. В истории Теми люди трижды теряли Зимнюю сторожу, и все три раза оказывались на грани уничтожения. Поэтому после многочисленных осад Зимнюю сторожу отстраивали всем миром, вновь заполняя ее закрома продовольствием и арсеналы оружием и, ежели что, отсылая дружинников в пополнение ее гарнизону и ополчению.

А впрочем, каждое поселение людей подвергалось набегам орков едва ли не раз в год. На более крупные, как Нильмогард и Хольмворт, они нападали реже, осмеливаясь подкатываться под их стены только совсем уж многочисленными ордами, а Калнингхайм страдал от близости к Проклятому лесу. Впрочем, страдал — это еще мягко сказано. Орды орков, конечно, подходили к его стенам чаще, чем ко многим другим, но зато городские ополчения Зимней сторожи и Калнингхайма считались самыми боеспособными во всей Теми. Ну а дружины, по прикидке гнома, вообще не уступали в вооружении и подготовке императорским гвардейцам, а в боевом опыте даже превосходили их. Уж гному в этом деле можно было верить…

Пока шли все оповещения и согласования, Трой пристрастился ходить по вечерам в гости к олдермену Калнингхайма, мастеру Титусу и пить у него местный липовый чай с медом. По правде, его привлекал не столько чай, сколько рассказы мастера о традициях и обычаях Теми, об истории этого, затерянного в море мрака края, населенного людьми, на протяжении сотен лет упорно отстаивающими свое право на жизнь. А олдермену Калнингхайма было жутко интересно, как и чем живут люди по ту сторону Проклятого леса, чем дышат и какие ремесла у них развиваются. А особенно как живут те, кого он до сих пор знал только по изустным сказаниям и считал давно уже исчезнувшими с лица земли, а именно — эльфы и гномы, легендарные Высокие и Могучие из древних сказок. Так что часто на эти посиделки Троя сопровождал гном, а иногда к ним присоединялся и эльф, который, впрочем, не столько сидел с ними, сколько отправлялся бродить по ратуше и разглядывать гобелены. Они, как и предполагал Трой, оказались эльфийской работы. Сразу после того, как орды западных орков, разгромив и уничтожив войско герцога Арвендейла, двинулись дальше на восток, кто-то из смельчаков, чьи имена история не сохранила, рискнул пробраться в Эллосиил, город эльфов. Самих эльфов они там не нашли, только их обглоданные кости, а вот кое-что из того, что не забрали захватчики, с собой прихватили. И среди этого кое-чего оказались и гобелены. Впрочем, поскольку внятной истории об этом походе не сохранилось, похоже, смельчаки решили повторить попытку, да в ней и сгинули. Так что откуда эти гобелены — из дворца самого князя либо из жилища какого-то знатного эльфа, и что на них изображено — так и осталось тайной. За неделю до назначенного срока в Калнингхайм прибыл старшина Зимней сторожи. В принципе, для того чтобы заехать в Калнингхайм, ему пришлось сделать изрядный крюк, но он решил лично познакомиться с новоявленным владетелем Арвендейла и из первых рук разузнать о том, как живут люди там, на востоке. Так что два вечера подряд они беседовали вчетвером: Трой, гном, мастер Титус и мастер Игелой. Трою пришлось рассказать о своем детстве, о службе в сотне Даргола, а также о встрече с императором и об университете. Взамен мастер Игелой рассказал о двух последних осадах Зимней сторожи, с уважением выслушав мнение Троя и, особенно гнома. Впрочем, гном во время рассказа по большей части только уважительно крякал и кивал головой, тем самым показывая, что и он бы не сделал лучше (а зная его характер, такая реакция была выше всяких похвал). Своими соображениями он и поделился с Троем, когда они возвращались домой после вечернего чаепития.

— Ты понимаешь, парень, что это за народ? Да здешнее ополчение может всю императорскую гвардию, ежели она на них полезет, расколошматить и хоть бы что.

— Ну что, завтра с утреца тронемся? — Бон Патрокл требовательно уставился на Троя, нетерпеливо постукивая перчаткой о ладонь. Гном нахмурился. Ох уж мне эти местные — никакого понятия об этикете. Трой улыбнулся:

— Да, завтра с утра.

Бон Патрокл расплылся в довольной улыбке, хотя этот ответ не был для него уж очень серьезной неожиданностью, и, повернувшись в сторону таверны, в которой за столом уже расселись все семеро местных бойцов, решивших сопровождать Троя в его путешествии обратно в империю, а также остальные побратимы.

Прошло уже почти пять месяцев с того дня, когда они появились в Теми. И все это время они путешествовали по ней, живя здешней жизнью, останавливаясь когда в тавернах, а когда в частных домах, рассказывая жадным слушателям о большом мире и слушая местные легенды и сказания. Сюда, в Зимнюю сторожу, они приехали как раз перед очередным орочьим набегом, так что вполне успели показать себя в бою, еще больше смягчив сердце сурового старшины Игелоя. Так что если бы Большой Совет состоялся сейчас, на стороне Троя было бы гораздо больше народу, и вполне возможно, ему не выставили бы столь суровых условий. Однако что произошло то произошло.

Когда Трой объявил, что собирается возвращаться в империю, чтобы приступить к выполнению выставленных условий, к нему решили присоединиться охотники, которым не терпелось повидать места, где живут гномы, эльфы и такое количество людей, что самые многочисленные города Теми на их фоне покажутся маленькими заштатными деревеньками. Охотники в таком большом количестве создавали проблемы, но гном, уже не раз проявляющий невиданную прозорливость в придворных делах, нашел очень простой выход, объявив, что «господин герцог пока не считает вправе принять на себя ответственность за жизни людей Теми, кроме тех, кто уже готов признать его своим сюзереном и принести вассальную присягу». Это сразу же отсекло большую часть охотников, поскольку, во-первых, подобное решение ввергало их в конфликт с решением Большого Совета, а во-вторых, вассальная клятва ставила их в зависимость от воли сюзерена. Ну а поскольку большинство из охотников были вольными птицами, не обремененными ни семьей, ни скарбом, то подобное ограничение их свободы им совсем не понравилось. А опыта СЛУЖЕНИЯ в этих краях, распрощавшихся с благородным сословием еще во времена Великой тьмы, когда оно практически подчистую было выбито на поле брани, тоже не имелось. Так что, в конце концов, вассальную клятву приняли лишь семеро. Да и те постоянно попадали впросак со своими привычками. Нет, что такое дисциплина воинская, все знали прекрасно, но вот то, что воля лорда теперь значима для них как в делах сугубо житейских, так и в личных, это было для них внове. Так что первое время каждый пытался встревать во все разговоры, обсуждения и постоянно высказывать свои (с их точки зрения чрезвычайно умные и своевременные) мысли. Впрочем, после нескольких обсуждений, когда ребята невпопад вылезли со своими предложениями, они кое-что поняли, и Бон Патрокл, как-то постепенно ставший лидером местной семерки, подошел к гному и спросил:

День они провели в небольшом закутке, приблизительно на середине тайной тропы. Потому что спуститься до рассвета они не успевали, да и у самого подножия горы не было никаких укрытий, а рысить полчаса до ближайшего проселка, рискуя быть увиденными не только со стены, но и вообще с любой из четырех сторон света Трой не рискнул. К счастью, гномы, устраивая подобные тайные тропы, предусматривали там места для наблюдателей и даже небольшой стражи. А поскольку орки так и не обнаружили эту тропу, то и вырубленный в скале небольшой закуток, в котором вполне вольготно могли разместиться два-три стражника, также не был ими обнаружен. Два-три человека действительно могли разместиться в этом проеме, но их-то было пятеро, к тому же один из этих пятерых распространял вокруг себя отнюдь не ароматы лаванды, да еще в такой концентрации, что поначалу даже резало глаза. Как бы там ни было, день они перетерпели. А с закатом начали готовиться, чтобы пуститься в обратный путь.

К лагерю в Сумрачной чаще решили пройти напрямик, гном страстно желал поскорее добраться до воды, хотя вроде бы вонял уже не в пример меньше — может, выветрилось, а может, просто им так казалось, здесь на ветерке, после нескольких часов, проведенных вместе с ним в замкнутом пространстве…

За одну ночь дойти не успели, поэтому остановились на дневку в небольшом перелеске, миль за пять до опушки Сумрачной чащи. Это их и спасло…

Когда они уже подходили к лагерю, эльф, как обычно шедший впереди, подал знак остановиться. Трой подождал пару минут, а затем приказал всем оставаться на месте, а сам тихо двинулся вперед. Картина, открывшаяся его взору, едва не заставила его зарычать от бешенства… Арил, идш, Глав, крестьянин и один из местных валялись на траве связанными. А поляна, на которой был разбит их лагерь, кишмя кишела орками. На ней было сложено четыре больших костра, над которыми шипели и подрумянивались умело насаженные на грубые вертела выпотрошенные тела четверых его вассалов… Вернее, он даже зарычал и рванулся, но эльф вцепился ему в плечо с неожиданной силой и дернул назад, повалив в траву.

Когда они вернулись к остальным, Троя так колотило от ненависти и бешенства, что он едва сумел рассказать, что увидел. Гном, выслушав его немного бессвязную речь, понял, что ничего путного от Троя сейчас не добиться, поэтому тихонько похлопал его по плечу и кивнул Бон Патроклу и разведчику:

— Все это так необычно и удивительно, что заслуживает самой великой песни, каковую до сих пор не сложил ни один скальд! — с крайне величественным и озабоченным видом произнес Эрик Два Топора, затем вздохнул: — Я, конечно, как и любой благородный воин, оседлавший «коня морей», умею рифмовать слова, но… столь великие подвиги достойны прославления гораздо более знаменитыми и умелыми скальдами, чем я.

Они сидели на палубе драккара, ходко шедшего под парусом. На рулевом весле стоял Ингвар Тяжелая Рука, старый седой кормчий, ходивший еще с отцом Эрика. Да и воин славный, ибо заслужить прозвище Тяжелая Рука среди северных варваров, по слухам, разрубающим человека одним ударом от макушки до паха, многого стоило. За спиной Троя примостились все его побратимы и трое вассалов. Остальные дружинники Двойного Топора расположились вокруг побратимов и сзади своего вождя.

— Радует, что язык и обычаи моего народа не забылись в Арвендейле, — продолжил между тем Эрик. Побратимы и воины из Арвендейла несколько недоуменно переглянулись, не понимая, из чего Два Топора сделал такие выводы. Тот заметил их недоуменные взгляды и, улыбнувшись, пояснил:

— Ваши города названы словами моего народа. Калнингхайм, Нильмогард, Хольмворт… похоже, наши славные вожди — Арсекай Дубовое Весло и Орвард Длинный Меч заслужили великую честь среди всего народа Арвендейла, если им позволили назвать ваши города. — Эрик пригорюнился: — Жаль только, что эти подвиги не остались в песнях скальдов в назидание потомкам…

— Это почему? — удивился Исидор. — Я знаю былину про славного воина Орварда Длинный Меч. — И он тихонько затянул:

— Да, сир, — Трой склонился в глубоком поклоне.

Император благосклонно кивнул и жестом показал, что барон Арвендейл может присесть. Трой опустился в кресло. Сегодня аудиенция у императора проходила иначе, чем в прошлый раз один на один. Кроме самого императора здесь присутствовали еще несколько человек, в том числе первый министр императора граф Лагар, тот самый расфуфыренный придворный и… Тавор Эрграй. Когда Трой закончил свой подробный доклад, ему стали задавать вопросы, потом Трой уточнял расположение всех тех мест, в которых (либо рядом с которыми) побывал, на заранее приготовленных кем-то картах. Арвендейл был изображен на карте крайне примитивно, а выхода реки к морю и ущелья, по которому она протекает, не было указано вообще. Впрочем, здесь Трой оказался не слишком хорошим помощником, он и читал-то карты с трудом, больше полагаясь в этом деле на навыки и объяснения гнома и Арила, которых признавал за больших знатоков в чтении карт. Но кое-что и ему удалось поправить. И вот теперь его доклад мог считаться законченным, впрочем, не до конца. За дверями зала его ждали трое вассалов, и Трою еще предстояло представить их императору…

Первым вошел Бон Патрокл. Отвесив несколько неуклюжий, но вполне приемлемый поклон (у самого Троя полтора года назад выходило намного хуже), он устремил взгляд на императора.

— Не скажешь ли ты нам свое имя, благородный воин?

Бон Патрокл слегка стушевался, покосился на Троя, но тут же взял себя в руки и твердо, с достоинством ответил:

— Да ты что… и они согласились?!! — и гном громогласно расхохотался.

Арил, улыбаясь, повернулся к Трою и подмигнул:

— Эй, хозяин, еще эля!

Вся компания сидела в таверне «Веселые кружки» в Каррохаме и отмечала возвращение Троя из Подгорного царства. Вся значит вся, потому что даже идш, слегка задержавшийся у дядюшки в Игрессаломе, за то время, пока Трой уламывал гномов, также успел добраться до Каррохама. И теперь за этим столом собрались все десять человек… вернее, восемь человек, гном и эльф. Но какая разница? Трой знавал немало людей, которые могли отказать в праве сидеть за этим столом и какому-то человеку, например тому же идшу…

— И что, даже Абадин ни слова не сказал?

— То есть как это завтра выступаем? Ты что, не собираешься дожидаться Даргола и принцессы?

— Нет, конечно, — Трой удивленно воззрился на гнома, — ты же сам говорил…

— Э-э, не путай… я говорил, что неразумно переться в Эллосилл в сопровождении толпы бряцающего железом народа. Но я НИЧЕГО не говорил, по поводу того, чтобы рвануть туда ДО ТОГО, как мы выясним, сколько у нас сил, и согласуем планы.

— А ты думаешь, что, если мы дождемся всех, нам удастся уйти одним?

— Ну… — гном задумался, — может, ты и прав, но… — он хитро прищурился, — я думаю, главное не в этом.

— Значит, вы говорите, что вам вослед идет целая армия? — олдермен Калнингхайма удивленно покачал головой.

— Да, мастер Титус, — вежливо кивнул Трой.

— И какой численности?

Трой пожал плечами:

— Я не дождался прибытия всех отрядов, но, по самым скромным прикидкам, тысяч пятнадцать-двадцать бойцов. Причем бойцов, привычных к полевому бою и штурму крепостей, а не только к их обороне.

Тупырь заступил на пост перед самым рассветом. Хрысь, которого он сменил на этом посту, недовольно заворчал, когда он пнул его в бок, но все-таки выбрался из-под стога сена, под которым сладко дрых всю свою смену. А чего было опасаться? Посты выставлены со стороны городских стен. Эти людишки — такой подлый народ, что вполне могут устроить вылазку, причем тогда, когда у порядочного орка как раз начинается самый сладкий сон. Но отсюда? Все города людишек в плотном кольце осады, и помощи им ждать абсолютно неоткуда. Конечно, можно допустить, что где-то по лесам скрывается некоторое количество людей, не успевших спрятаться за городскими стенами до того момента, как Великая орда железной рукой стиснула глотки всех людских поселений. Но они, скорее всего, сейчас в страхе прячутся по самым глубоким норам. Ибо нет на свете воина страшнее орка. Орки — это венец природы, орк — вершина труда богов, орк — настоящее совершенство, причем весь, от жирного брюха до необъятной задницы, от кривых зубов, так любящих постоянно жевать и хрустеть всякой дрянью, до кривоватых лап, твердо стоящих на этой самой благословенной из земель. Ибо разве может быть не благословенной та земля, на которой живут орки? И разве не в том состоит великое предназначение орков, чтобы сделать благословенными как можно больше земель, осенив их благодатью лапы орка-солдата…

Так что это жалкие людишки сейчас не спят, ибо знают, что стоит только кому-то из орков унюхать сладкий человеческий запах, как конец неминуем — тут же окажутся на вертеле. От таких мыслей Тупырь даже облизнулся. Запах людишек, сгрудившихся за каменной стеной своего города, доносился даже сюда. Но пока те еще трепыхались, пытаясь хоть как-то отдалить неизбежное. Но, как они ни трепыхаются, им ничего не удастся сделать. Ибо ничего на свете не может противостоять той силе, что пришла сюда, дабы раз и навсегда утвердить свое владычество на этих исконно орочьих землях… Ну а на сладкое… на сладкое будет много-много вкусного жаркого. Много-много… вкусного-вкусного… и это были последние мысли Тупыря, потому в следующее мгновение он завалился на спину с эльфийской стрелой в глазнице… Спустя пару мгновений из утреннего тумана появилось несколько тихо позвякивающих фигур. Первая остановилась и, вскинув ладонь, замерла.

— Вот, Темные боги, не разгляжу, — тихо ругнулся Трой, — а ну, Край, Бон Патрокл, приподнимите меня.

Оба вассала молча воткнули мечи в землю и, шагнув вперед, сцепили руки, сотворив для Троя импровизированный постамент. Трой вспрыгнул на него и, присмотревшись, удовлетворенно кивнул:

— Отлично, похоже, все меня видят.

Удар полутора тысяч панцирников у Нильмогарда оказался для орков настолько ошеломляющим, что их армия обратилась в бегство, даже не успев толком вступить в битву. Клинья латной пехоты разорвали ошалело мечущуюся толпу на кровавые куски и, зажав в стальных челюстях, перемололи без особого труда. Поэтому потери объединенной армии оказались едва ли не ниже тех, что были у Даргола в практически единственном во всей серии тяжелом сражении у того дальнего поселения. Так что Трой, авторитет которого после этого боя возрос настолько, что теперь его приказы принимались беспрекословно, как и приказы принцессы, распорядился скорым маршем двигаться на Зимнюю сторожу. Ее осаждала орда, по численности даже превосходящая ту, что напала на Калнингхайм, но в Зимней стороже было вполовину меньше жителей…

Это оказалось верным решением. В сражении у Нильмогарда им не удалось перехватить всех орков — не так-то просто уследить за двадцатью тысячами тварей, разбегающихся, будто тараканы. Так что вскоре известие о том, что в этих местах неизвестно откуда появилась могучая армия людей, распространилось по всем орочьим станам. И большинство вождей приняло решение отходить к Зимней стороже, осадой которой, как оказалось, командовал сам вождь похода. А он решил не уходить из этих мест без хоть какого-нибудь успеха. Так что штурм Зимней сторожи, начавшийся практически сразу же после того, как вождю похода стало известно о разгроме у Нильмогарда, продолжался непрерывно все это время. Орды, подходившие от других городов, тут же бросались на стены Зимней сторожи, а те, что откатывались от них, отводились в тыл и, зализав раны и пополнившись из совсем уж повырубленных отрядов, вновь с остервенением бросались на твердыню людей. Так что первый сюрприз старшины Игелоя был исчерпан еще в первый же день этого бешеного штурма. А сюрприз состоял в том, что защитники Зимней сторожи заранее прикопали в земле, на определенном расстоянии от стены, кувшины с земляным маслом. И проложили запальные трубки из обернутого в хорошо просмоленную кожу сухого тростника с селитрово-серо-угольной мякотью. Ну и когда вождь похода, узнав о чудовищном разгроме под Нильмогардом и окончательно озверев от сего известия, погнал орду на штурм стен, в самый напряженный момент боя подпалили запалы. Кувшины были ведер по двадцать каждый, заполненные чуть больше чем наполовину, с чрезвычайно узкими горлышками и плотно забитыми пробками. Так что когда внутри них полыхнуло, горящие струи земляного масла залили все вокруг шагов на сто. Орки, разбегаясь, просто посносили свои собственные штурмовые лестницы, а фашины, которыми были завалены рвы, сгорели дотла. Так что первый сюрприз мастера Игелоя удался на славу, принеся еще и долгожданную передышку. Поскольку стены Зимней сторожи были настолько высоки, что длины обычных орочьих лестниц не хватало, чтобы добраться до зубцов. Следующие несколько дней давление на крепость немного ослабло. Схватки происходили только у ворот, где орков вовсю косили установленные в башнях метательные машины. Да и потом, через пару дней, когда свинорылые подготовили новые лестницы, они лезли вверх с большей оглядкой, чем прежде.

Очередь же второго сюрприза, как выяснилось намного позже, должна была наступить в том случае, если оркам удалось бы ворваться в ворота. Впрочем, при такой интенсивности атак и все более тающем гарнизоне, вероятность того, что свинорылым удастся не только прорваться в ворота, но и даже перебраться через стены, постепенно возрастала и возрастала.

Пятидневный марш до Зимней сторожи прошел довольно спокойно. Почти за месяц непрерывных боев люди, конечно, устали, но эта усталость компенсировалась осознанием того, что извечный враг разгромлен и бежит, причем где? На землях легендарного Арвендейла! На третий день к армии присоединилась дружина и городское ополчение Хольмворта, однако подхода дружин других поселений решили не ждать. Если о встрече с дружиной Хольмворта договорились по слуховому камню из Нильмогарда, с остальными надо было обмениваться посыльными. А Трою отчего-то казалось, что им надо поторопиться.

Опасаясь засады, Трой и принцесса выслали вперед и по флангам сильное охранение, но орки, отходившие от других городов, вроде бы даже не помышляли о бое, торопясь скорее оторваться от возможного преследования и уйти на запад. Во всяком случае, так казалось на первый взгляд. Однако когда подмога подошла к Зимней стороже, выяснилось, что дела обстоят намного хуже.