Больше всего на свете отставной жандармский штаб-офицер, полковник Эразм Иванович Стогов любил правильный ход вещей, не нарушаемый дерзновенно, отнюдь, ничем – ни помыслами, ни поступками, ни неразумными страстями человеческими, которые, как известно, чаще всего и оказываются досадной помехой свершающемуся в мире божественному промыслу. Сам он отличался завидным здоровьем, никогда не пил ни капли вина и равномерно был усерден и бережлив в делах, чем снискал глубокое уважение соседей-помещиков по всему Летичевскому уезду Подольской губернии. Молился Эразм Иванович всегда долго и истово, однако попов не жаловал, с сокрушением замечая среди знакомого духовенства ту же неподобающую суетность, что и среди мирян. Был Эразм Иванович строг: сына своего, Илиодора, за непочтительность прогнал с глаз долой без средств и состояния. С гостями же, вне различия звания, всегда был внимателен и любезен. В хорошем расположении духа говорил, шутил и смеялся очень охотно, а если избранное общество оказывалось совсем приятным – и вовсе пускался в воспоминания о своих встречах в молодые годы с государем Николаем Павловичем, которого всю жизнь почитал пламенно и ставил на недосягаемую высоту:

– Я, будучи тогда штаб-офицером флота, обязан был при разводе явиться к Государю. Император Николай I был верхом – что за красавец, что за молодец, нельзя не любоваться! Нас, после развода, являлось человек тридцать, я стоял из последних, на левом фланге. Развода и всех проделок я почти не видал, потому что всё смотрел на истинно русского царя. Нас перекликал комендант, а богатырский конь переступал только на одного человека – и ни разу не сбился. Дошла очередь и до меня. «Капитан-лейтенант Стогов из Камчатки», – сказал комендант. «Долго Вы там были? – спросил император с привлекательной улыбкой. – Скучно там было Вам?» – «Нет, Государь, там много службы и там русское царство!»

– И Государь, – с чувством заключал Эразм Иванович, – милостиво поклонился в ответ!

В своем благоденствии Эразм Иванович не обделён был и потомством. Помимо неблагодарного сына Илиодора, небеса подарили ему пятерых дочерей, которых он, по мере возрастания, выдавал, как водится, за соседских помещиков. Старшая Ия стала женой Александра Змунчиллы, Алла – Владимира Тимофиéвича, Зоя – Льва Демяновского, Анна – Виктора Вакара

А вспомнить и рассказать ему, и в самом деле, было что!

Инна Эразмовна… Но здесь уверенный ритм нашего повествования начинает давать ощутимые сбои. С полной достоверностью (сохранились фотографии) о молодых годах матери Ахматовой можно сказать только то, что она была в юности весьма миловидна: «Чёрные до колен волосы, огромные сине-голубые глаза, полные ласки и неизъяснимой доброты, хорошего рисунка рот, ослепительный цвет лица» (Х. В. Горенко). Родилась она в 1856 году и была последним ребёнком в семье; спустя семь лет Анна Егоровна скончалась. Не вызывает сомнения, что Инна Эразмовна получила приличное домашнее воспитание и образование – у Эразма Ивановича была возможность нанимать хороших гувернанток и, зная его основательность в делах семейных, сложно предположить, что младшая дочь, рано лишившись матери, росла затем как полевая трава. Она учила языки, была охоча до литературы: первый муж дарил ей книги. С очень большой степенью вероятности можно утверждать, что этим её избранником в 1874 году стал, как уже говорилось, Г. Г. Змунчилла, но тут следует сделать оговорку: никаких официальных документов, подтверждающих их брачный союз, до нас не дошло. Судя по всему, брак был «неравным» и муж, служивший по военной части, был намного старше восемнадцатилетней жены.

А дальше – вплоть до середины 1880-х годов – в жизни Инны Эразмовны следует биографический «провал», о котором мы можем судить лишь по обрывкам мрачных семейных слухов и разрозненным фактам, странным и зловещим.

Следует повторить: ни о каком связном изложении тут говорить не приходится. Однако выходит, что, покинув в 1874 году родительский дом, Инна Эразмовна Змунчилла, перебравшись к мужу (возможно – в имение Новая Соколовка Ярмолинецкой волости Проскуровского уезда Подольской губернии), побывала затем (очевидно, вместе с Григорием Григорьевичем) в Одессе у своей тётки Анастасии Ивановны Александровой. А затем Г. Г. Змунчилла совершает самоубийство…

На этом пункте и без того запутанная история первого замужества Инны Эразмовны становится вовсе невнятной. И Ахматова, и её брат Виктор, со слов матери, утверждали, что это было «окончательное» самоубийство, и Инна Эразмовна очень рано овдовела. Однако майор Г. Г. Змунчилла в 1878 году упоминается в подольских геральдических документах как вполне здравствующий и, главное, – как состоящий в законном браке с Екатериной Павловной Змунчилла, от которой у него в том же году родился сын Георгий. В 1884 году в чине подполковника Г. Г. Змунчилла вышел в отставку и жил у себя в Новой Соколовке, по меньшей мере до 1903 года. Поэтому современные исследователи ахматовской родословной склоняются к предположению, что в реальности имела место какая-то тяжёлая семейная драма, завершившаяся разводом. Возможно, в ходе этой драмы Г. Г. Змучилла пытался стреляться. Но очевидно, что, разведясь с Инной Эразмовной, он больше знать не хотел об её существовании и вскоре нашёл новую жену (с которой, как хочется надеяться, был более удачлив). Если учесть, что русский бракоразводный процесс в последней четверти XIX века – дело весьма продолжительное; если прибавить к этому, что, обретя вновь свободу, Григорий Григорьевич должен был потратить затем какое-то время на объяснение с новой невестой, помолвку и новые брачные хлопоты; наконец, если учесть также, что уже в 1878 году у супругов появился новорожденный первенец, то сроки первого брака Инны Эразмовны представляются крайне быстротечными. И виновата в столь скором разрыве, несомненно, была она – иначе её бывший муж и думать бы не посмел о новой законной семье, по крайней мере в обозримом будущем. Ведь на виновную сторону в случае официального развода налагалась епитимия (церковное покаяние) на длительный срок (а то и запрещение вступать в церковный брак до конца дней).

Если такое предположение верно, то становится понятна история о самоубийстве мужа и раннем вдовстве, которую слышали от Инны Эразмовны дети: посвящать их в подробности своей «прошлой жизни» она, естественно, не считала необходимым. Впрочем, не исключено, что Ахматова знала о катастрофе и позоре первого брака матери, хотя и не обмолвилась об этом никогда, заученно повторяя всем историю про «самоубийство и вдовство». На подобное предположение наводит странная нелюбовь Ахматовой ко… Льву Николаевичу Толстому, причём источником нелюбви всегда оказывается почему-то только один роман – «Анна Каренина»:

Как Александр Великий, Цезарь или Наполеон Бонапарт, Андрей Антонович был человеком рока; само появление его на свет оказалось отмечено событиями рубежными и грозовыми для судеб Российской империи и всей Европы. Младенца, рождённого 13 (25) января 1848 года, родители едва успели крестить в севастопольском Адмиралтейском соборе, как в Париже начали строить баррикады, король Луи-Филипп в страхе бежал, отрекшись, а император Николай Павлович, ворвавшись с роковой депешей в руках на придворный бал, прервав мазурку, провозгласил: «Седлайте коней, господа, во Франции республика!»

Когда Андрею Горенко исполнилось семь лет, великие державы Европы, обеспокоенные военными успехами России, теснившей Турцию из придунайских княжеств, вторглись в Крым и, разбив тридцатитысячную армию князя А. С. Меньшикова на Альме, осадили Севастополь. Сам Андрей вместе с матушкой Ириной Ивановной

[25]

, старшей сестрой Марией, братьями Петром и Леонидом и новорождённой сестрой Анной были до осады вывезены в Николаев, родитель же его, подпоручик 4-го ластового экипажа Черноморского флота, принял удар неприятеля вместе со всем севастопольским гарнизоном.

А в год совершеннолетия Андрея Антоновича, когда он, завершая штурманское училище в Николаеве юнкером 1-го сводного Черноморского флотского экипажа, служил на каспийских и черноморских шхунах и транспортах (Россия, потерпев поражение в Крымской войне, на пятнадцать лет лишилась возможности держать на юге военный флот), безумный мечтатель Дмитрий Каракозов стрелял в Петербурге в императора Александра II, положив начало эпохе революционного террора.

И дед, и отец Андрея Антоновича принадлежали к числу тех служилых людей, которые, не имея ни денег, ни связей и даже не блистая особыми дарованиями, резко выделяющими их из общего строя, достигают тем не менее прочного основания в жизни исключительно прямым и постоянным усердием, доблестью и добросовестностью. Дедушка Андрей Яковлевич, простой крепостной рекрут, честно бил под командованием Кутузова сначала турок, потом французов, получил серебряные солдатские медали за Бородино и Париж и за заслуги оказался произведённым в конце Отечественной войны в унтер-офицеры. Затем дослужился в 1825 году и до прапорщика, а право на потомственное дворянство, которое представлял этот чин, передал в 1840 году старшему сыну Антону Андреевичу Горенко (1818–1891), к тому времени – унтер-офицеру николаевского 2-го Учебного морского экипажа. Через два года Антон Андреевич сам был произвёден в прапорщики и перевёден в Севастополь, где, вполне освоившись в новом, дворянском статусе, уверенно делал офицерскую карьеру, встретив Крымскую войну, как известно читателю, подпоручиком. Ластовые экипажи являлись нестроевыми командами, обеспечивавшими снабжение войск и эвакуацию раненых. Антон Андреевич побывал в таковом качестве в сражениях на Николаевской батарее и Инкерманских высотах, не был ни ранен, ни захвачен в плен, находился бессменно в Севастополе вплоть до июня 1855 года, когда попал в команду «сухопутного транспорта» с ранеными, направлявшегося в Николаев. Там подпоручик Горенко, воссоединившись с семьей, и остался; Севастополь же, как известно, пал. С 1855 по 1861 год Антон Андреевич занимался штабной работой в Николаеве, где после подписания Парижского мирного договора базировалась оставшаяся у России на Чёрном море скудная флотилия, а затем, уже в чине поручика, вновь оказался в разрушенном Севастополе – смотрителем морского госпиталя. В этой должности он состоял до 1873 года, был участником медленного возрождения города, служил затем (с повышениями) смотрителем казённых земель и садов Севастопольского порта, а в апреле 1887 года вышел в отставку «с мундиром и пенсией» полковником по Адмиралтейству. Был он кавалером орденов Св. Анны 3-й степени с бантом и мечами «в воздаяние отличной храбрости и мужества» (за Севастополь), Св. Владимира 4-й степени (за 25 лет выслуги), Св. Станислава 2-й степени и Св. Анны 2-й степени с императорской короной. Вместе со своими многочисленными наследниками Антон Андреевич Горенко был занесён во 2-ю часть родословной книги Таврической губернии как потомственный дворянин Симферопольского уезда. Между тем ни поместий, ни капиталов Антон Андреевич нажить не успел, так что для детей его открывалась ещё возможность приложения сил по возрастанию фамильного успеха.

Но в детях случился разнобой. Пётр и Владимир, точно, продолжили служить Отечеству в душевной простоте, верой и правдой, хотя и избрав для того гражданское поприще: Пётр пошёл по севастопольской чиновной части, Владимир же учительствовал в Евпатории

Согласно семейным преданиям, жизненные пути Андрея Антоновича Горенко и Инны Эразмовны Змунчиллы-Стоговой сошлись в год цареубийства. Виктор Горенко говорит даже о свадьбе их в этот роковой год, однако, если понимать «свадьбу» не в чернышевско-нигилистическом, а в традиционном для России XIX века смысле брачного союза, освященного церковным обрядом и узаконенного посредством удостоверяющих это событие консисторских и иных документов, – то даже в послужном списке, составленном 24 июня 1886 года (и заверенном тогда же, как и полагается, собственноручно Андреем Антоновичем), указывается, что женой его является Мария Григорьевна Горенко, урождённая Васильева. И только в свидетельстве о рождении 23 сентября 1887 года младенца Андрея, Инна Эразмовна, мать новорождённого, впервые выступает в качестве законной супруги Андрея Антоновича Горенко, отца означенного младенца. Так что свадьба (если она вообще была) могла быть сыграна родителями Ахматовой во временнóй промежуток с осени 1886-го по осень 1887-го, никак не раньше.

А до того, если брать 1881 год в качестве некоего легендарного условного ориентира, было пятилетнее сожительство, крайне хлопотное и к тому же стеснённое людьми и обстоятельствами, от которых жестоко пострадал Андрей Антонович.

А ведь 1881 год начинался для него так удачно!

Вероятно, ещё в Николаеве мичман Горенко оказался вовлечённым в круг проблем, связанных с деятельностью правления РОПиТ-а

[41]

. Послужило ли этому короткое знакомство его непосредственно с Н. А. Аркасом или с каким-нибудь влиятельным заезжим акционером

[42]

– неизвестно, однако в 1878 году преподаватель математики Морского училища вдруг был призван в головное, петербургское отделение РОПиТ-а для работы над новым уставом, необходимость в котором после блистательного завершения Балканской кампании стала насущной. С окончательным утверждением российского военного присутствия на Чёрном море и в Средиземноморье качественно менялся характер деятельности Общества. При наличии броненосцев и крейсеров отпадала необходимость переделывать транспортные суда в боевые корабли, зато возрастала значимость их непосредственной мирной функции, промышленного и сырьевого снабжения того же флота, равно как и всех южных губерний, экспортной грузоперевозки и пассажирского судоходства. Если в 1860-х – начале 1870-х годов деятельность РОПиТ-а, частично берущего на себя исполнение обязанностей Черноморской военной эскадры, щедро дотировалась государством, то теперь было необходимо усиливать её экономическую составляющую. Помимо того необходимо было урегулировать и специальные, внутренние вопросы, связанные с разделением акционерного финансирования морских и сухопутных перевозок. Именно Андрей Антонович стал автором аналитической записки, которая после обсуждения легла в основу нового устава РОПиТ-а, принятого 31 мая 1879 года. Если учесть, что как раз в это время мичман Горенко становится лейтенантом флота и получает своего первого «Станислава» – усилия его были по достоинству оценены «в верхах».

На этом связь новоиспечённого лейтенанта и кавалера с петербургским правлением РОПиТ-а не оборвалась. В самом начале 1881 года, 7 января, Андрей Антонович выступил на заседании IV отделения Императорского технического общества с основным докладом о РОПиТ-е, где он, по словам обозревателя «Николаевских ведомостей», «основываясь на точных сведениях и на данных, почерпнутых из отчётов самого же общества, доказал преступную небрежность, с какою ведёт оно свои морские операции». Затронутая проблема была крайне болезненной: одна из пароходных линий РОПиТ-а, проложенная по маршруту Одесса – Галац – Рущук, несмотря на значительные субсидии, обнаружила полную нерентабельность. Судить о подлинной роли лейтенанта Горенко в истории управления российским торгово-пассажирским мореплаванием второй половины 1870-х – начала 1880-х годов сейчас сложно (эта тема, как кажется, ещё ждёт своего исследователя). Но любому, кто имеет хотя бы поверхностное представление об отечественной специфике ведéния дел, должно быть ясно: просто так подобные «резонансные» выступления тут не случаются. В деятельности РОПиТ-а Андрей Андреевич мог принимать столь активное участие, только являясь креатурой каких-то влиятельных сил, стоящих за его спиной. Очевидно, что это была заявка с весьма далеко идущими намереньями, и заявка, судя по произведённому эффекту (Галацкая линия была признана убыточной и вскоре вообще отменена), достигшая цели.

Их следы вновь обнаруживаются только в начале 1885 года, в швейцарской Женеве, где они крестят свою первеницу – Инну Андреевну Горенко (1884–1906), родившуюся в минувшем году, 5 декабря. Согласно записи, сделанной 9 января 1885 года в метрической книге Женевской православной Крестовоздвиженской церкви, оба родителя новорождённой были налицо. Однако, как явствует из этой книги, если «лейтенант Андрей Антонович Горенко» присутствовал при крещении старшей дочери сам-друг, то Инна Эразмовна выступала там под именем… «законной жены его, Марии Григорьевны Горенко, рождённой Васильевой».

Женевская запись, обнаруженная лишь в 2000 году, позволяет хотя бы приблизительно восстановить события предшествующих двух лет.

Как свидетельствовала В. Н. Фигнер, «бегство среди народовольцев, о котором после говорили, что спасался, кто только мог», началось ещё с весны 1882 года. Мы не знаем, входила ли формально Инна Эразмовна в какую-либо из групп «Народной воли», однако минимум в одной конспиративной операции партии – тайном отъезде члена ИК Веры Николаевны Фигнер из Петербурга в апреле 1881 года – она принимала непосредственное участие. Общая тревога, охватившая в 1882 году всех участников её «кружка», никак не могла минуть и лично её, тем более что она уже принимала близкое участие в жизни Андрея Антоновича и очень хорошо знала, что под угрозой административной высылки в сложившейся ситуации может оказаться даже человек, лишь прикосновенный к второстепенным народовольцам родственными и приятельскими связями. Что же говорить о ней, знакомой с самой Фигнер? Тем не менее вплоть до конца истории с Андреем Антоновичем (то есть до ноября 1882 года) Инна Эразмовна, по всей вероятности, оставалась в Петербурге в своём прежнем амплуа «курсистки» и «общественницы».

Как мы знаем, Андрею Антоновичу удалось избежать ссылки, но с работой в Морском училище всё равно пришлось расстаться. А Морское министерство, восстановив его в рядах действующего флота, тут же откомандировало лейтенанта Горенко служить на коммерческих судах, т. е. предоставило устраивать свою собственную судьбу как угодно. Тут следует вспомнить, что, помимо романтической связи с фрондирующей подольской помещицей, Андрей Антонович в Петербурге в 1881–1882 годах имел ещё и семью (жену и двух детей, шести и трёх лет от роду), которую, очевидно, ему нужно было как-то содержать. Пока тянулось разбирательство, он мог перебиваться временными работами, брать чертёжные заказы и заниматься репетиторством, в надежде, что всё в итоге вернётся на круги своя. Ведь от преподавания в Морском училище он был только временно отстранён до выяснения вопроса об его благонадёжности.

Но когда вопрос, год спустя, был, наконец, благополучно разъяснён – оказалось, что благонадёжности у Андрея Антоновича всё-таки недостаточно, чтобы вести занятия в старейшем высшем учебном заведении России. Да и обновлённое Морское министерство, думается, не горело желанием видеть сомнительного лейтенанта-«константиновца» в рядах экипажей боевых кораблей, тем более что как раз на вторую половину 1882 – начало 1883 годов пришёлся пик смуты, вызванной в родном Андрею Антоновичу Николаеве и в Одессе действиями «военной группы» народовольцев (М. Ю. Ашенбреннера и его «решительных офицеров»).