Море было где-то рядом. Каких-нибудь двадцать минут прогулки и можно было смыть с себя и пыль, и жару, и усталость. Двадцать минут под палящим солнцем по улицам, заполненным равномерно обжаренными на песчаном гриле курортниками и раздраженными местными жителями. А потом еще двадцать минут между телами пляжников в поисках свободного места под недовольные окрики загорающих и под миллионнотонной тяжестью южного солнца. И все это только ради того, чтобы окунуть тело в мутную загаженную воду, способную вызвать только отвращение.

   Курорты он мог переносить лишь начиная с середины сентября, когда стада отдыхающих разбредались по своим зимовьям в ожидании грядущей зимы и в предвкушении следующего лета, когда они снова смогут устраивать лежбища у самой кромки ими же загаженного моря. В сентябре все было совсем по-другому. По улицам можно было ходить не шарахаясь от жаждущих загара толп, не выстаивать бесконечные очереди по любому поводу и не дожидаться на солнцепеке совершенно одуревшего от жары и клиентов официанта. И море в сентябре перестает подогреваться телами раскаленных курортников, и его снова можно уважать, это самое море, умудряющееся не смотря ни на что оставаться морем – немного загаженным, но все еще живым. Его поражало постоянное возрождение моря, почти такое же непостижимое, как и способность людей превращать все вокруг себя в грязь, мусор и вонь.

   Только прямой приказ мог заставить его появиться в этом потном аду в самый разгар июля и принудить подавить в себе отвращение к окружавшим его людям. Обычно он старался не думать об этом, но иногда ему в голову приходило, что вовсе не жару он так не любит. Люди – вот то единственное, что он действительно мог ненавидеть и презирать. И в минуты такого озарения он был почти благодарен Господу, что тот позволил ему заниматься этой работой. Позволил ему убивать.

   Даже те, кто отдавал приказы, не всегда могли скрыть от него свое отвращение. Свое же отвращение к ним, как к представителям ненавистной толпы, он не скрывал никогда. Они это знали и воспринимали как должное. Они великолепно сознавали, что любой другой на его месте, не поддерживаемый подобной ненавистью, уже давно сошел бы с ума. А его безумие было даже полезным и , что самое главное, контролируемым. К нему только нельзя было поворачиваться спиной.

   Приморские курорты не располагают к суете. Жара очень эффективно распределяет силы всех обитателей, как временных, так и постоянных. Первые лезут вон из кожи, очень часто в прямом смысле, чтобы не потерять ни миллиграмма солнечной радиации. Они приходят на пляж и уже не могут суетиться, придавленные раскаленной сковородой неба к песку.

   Вторые – тоже очень стараются, но только для того, чтобы провести как можно больше времени в тени. Солнце для них не роскошь, а чаще всего досадная помеха. В глубине души, естественно, местные жители понимают, что при отсутствии жары курортники никогда не появятся на пыльных улицах их городка, но это знание существует на равных правах с неприязнью к горластым бездельникам и необходимостью заработать как можно больше денег за три месяца сезона. Но даже жажда заработка не может заставить местных жителей суетиться среди раскаленного до бела дня. Для энергичных действий отводится либо раннее утро, либо ночь.

   Такой режим накладывает свой отпечаток и на расписание криминальной жизни. Преступления обычно совершаются в темное время суток. И прячутся они не столько от чужих глаз, сколько от жары. Стакан вина выпитый в полдень заставляет подумать о покое, та же доза после захода солнца толкает на подвиги и романтические поступки. Местные жители не совершают преступлений днем, так как заняты работой, приезжие – не желая отрываться от отдыха. Иногда обоим категориям удается совершить что-нибудь криминальное и под солнечными лучами, но это происходит либо по недоразумению, либо по неудачному стечению обстоятельств.

   Деятельность милиции в курортных городах подчинена общему графику. Днем выполняется необходимая волокита с бумагами, решаются текущие вопросы, и только с заходом солнца начинается основная работа. Любое нарушение установленного режима вызывает раздражение. Затеявший драку на улице сразу после обеда рискует получить по ребрам гораздо энергичнее, чем в другое время суток. Патрульных, вынужденных отрываться от прохладительных напитков в кафешках и бредущих по жаре к месту происшествия никакая инструкция не сможет заставить удержаться от дополнительных пинков. Курортные города не любят суеты. И стараются не суетиться.

   По дороге в мэрию Симоненко пытался представить себе реакцию Короля. И ловил себя на мысли, что не может этого сделать. Король был непредсказуем, не смотря на то, что имел твердые устоявшиеся привычки и наклонности. Жизнь Короля проходила по жестко расписанному графику.

   Это в Короле Симоненко нравилось. Подполковник и сам старался планировать свою жизнь и деятельность, но жизнь постоянно вносила свои коррективы и неожиданности. Симоненко это злило.

   Обстоятельства оказывались сильнее его желания и стремления к порядку. А Королю удавалось заставить обстоятельства подчиняться себе. Еще когда Король только поднимался наверх, а Симоненко не был начальником городского управления, их интересы пару раз пересеклись.

   Тогда Симоненко попытался определить слабые места у бывшего первого секретаря горкома комсомола и натолкнулся на непроницаемую броню. Вначале Симоненко показалось, что он ошибся. Просто невозможно было себе представить, что молодой парень с амбициями настолько контролирует себя.

   По городу поползли слухи. Как и положено слухам, они во время своего перемещения извивались, росли и приобретали самые невероятные оттенки. Поскольку точно ничего не знал никто – слухи мутировали особенно вдохновенно.

   Первоначальная версия зевак возле кафе о психе-убийце превратилась вначале в информацию о кровавом ограблении, потом в сплетню о крутой разборке, а потом через легенду о милицейской засаде в миф о налете банды. По извилистым закоулкам этого мифа носился почти десяток иномарок, изрыгающих пулеметный огонь во все стороны, в вдребезги разлетались окна в домах и гранаты прикрывали отход террористов. Над машинами развевались флаги: от татарских до чеченских. От мифа начал было отпочковываться слух о захвате заложников, но тут в дело включились информационные системы.

   Вначале за дело взялась милиция и изумленные горожане обнаружили на улицах в самую жару патрули, а на дорогах – посты. Это поначалу подтвердило самые страшные предположения. Даже начало формироваться сообщение о подходящих к городу внутренних войсках и возможном введении комендантского часа.

   Если бы на улицах было чуть прохладнее, слухи циркулировали бы значительно интенсивнее, и во чтобы превратился первоначальный вариант к ночи – представить было себе невозможно. Но – жара.

   В начале, когда пацанов вкинули в машину, Карась испугался. Очко сыграло, когда он понял, что будут бить. С другой стороны, били его при его биографии и роде занятий часто, и ничего кроме злости это у него не вызывало.

   Часто это была злость на себя за то, что влип. Гораздо чаще Карась злился на того, кто его бил. Но даже в этом случае он понимал, за что и с какой целью все это происходит.

   Ну, там, не на того наехали, не ту тачку покоцали или девку не ту отхарили. Такая жизнь, за всем не уследишь. На набережной вначале возникла непонятка. Потом Карась, пацан сметливый, сообразил, что они влезли на чужую территорию. Ну, влезли, ну, ничего не поделаешь. Он и сам, когда ловил на своей территории чужого, любил при помощи Локтя и Сявки поучить фраера уважать границы. Теперь учить будут его команду. И на время Карася охватило даже философское спокойствие.

   Сам виноват, что послушался этих пидеров. На курорте нужно отдыхать, на крайняк до тех пор, пока не выяснишь обстановку. Даст Бог, тут обойдется все только побоями и штрафом. Дело житейское.

   Локоть и Сявка совсем уж, было, решили плюнуть на нытье Графина и напиться. Это было, конечно, не то, что набить пару хлебал, но позволяло немного расслабиться и притупить жажду реванша. Графин уже почти пришел в себя, уже мог не сидеть согнувшись над помойным ведром, прижав руки к желудку, он даже ходил по комнате, пытаясь втолковать двум идиотам, что нажираться – себе дороже, что ничего еще не кончилось, что в любой момент, в натуре, с ними может произойти все, что угодно.

   Пень в разборку не лез. Он сидел возле окна и ожидал, когда за ним приедут. Нашли о чем спорить, козлы. Водяры им захотелось, сучки. Это они могут – ужраться и пойти по шалавам, или еще куда. Им не нужно на ночь глядя сидеть за баранкой и везти хрен знает что, хер знает куда.

   – Заткни хавало, – взревел Локоть, – хто ты такой, чтобы мне мозги трахать? Да я тебя!..

   – Да пойми ты, блин, ужрешься, а утром проснешься на том свете. Мозги совсем отбили тебе сегодня.

   Володе не повезло. Сам он при столкновении машины с деревом отделался легким ушибом, но машина с места самостоятельно двинуться уже не могла. Володя захлопнул капот и с минуту стоял, размышляя над тем, что нужно делать дальше. Что сделать раньше – сходить в гостиницу, или заняться решением транспортной проблемы?

   На улице было темно и тихо, никто из обитателей не поинтересовался, что же это загремело так среди ночи. И люди были не любопытные, и шум от удара тоже был не слишком громким. Может, кто из ближайших домов и попытался рассмотреть в окна, что там произошло, но ни одна дверь не скрипнула.

   Нужно искать машину. Нужно найти машину, и чем скорее – тем лучше. Вначале машина – потом быстро заехать за Дашей в гостиницу и к Палачу. Володя взглянул на светящийся циферблат часов и тихо застонал – время.

   Он катастрофически опаздывал, и поделать тут было нечего. Спешить, нужно спешить. И так все сегодня складывается неблагополучно. Дашино состояние, нервы Палача.

   Свидетелей, ясное дело, не было. Те, кто услышал выстрелы, на улицу сразу не бросились. Времена, когда выстрел мог заставить выскочить на улицу даже среди ночи, уже прошли. Люди стали понимать, что самой лучшей реакцией на стрельбу, является падение на землю. И второе, самое главное – вовремя подбежавший к месту стрельбы рисковал либо стать случайной жертвой, либо свидетелем. И еще не известно, что было хуже.

   Так что – свидетелей не было. Самые сознательные выполнили свой гражданский долг при помощи телефонов, но даже эти герои, позвонив в милицию, от упоминания своих фамилий воздержались.

   Лишь после того, как возле дома Кинутого подала голос милицейская сирена, на улице стали появляться зеваки. Патруль, первым прибывший к месту происшествия, слишком активных действий не предпринимал. Старший патруля, не вылезая из машины, осветил лучом фонаря лежащего почти в самой калитке покойника и сразу же сообщил по рации дежурному о своей находке. Дежурный сообщил об этом подполковнику Симоненко и выслал на место следственную группу.

   Пока все вызванные добирались до места, старший патруля с автоматом в руках следил за калиткой, а патрульный пошел маячить на углу, чтобы подмога, не дай Бог, не проехала мимо.

   Пока Грек вызванивал Качура и Селезнева, пока получал от своих людей информацию, Король размеренно ходил по кабинету, заложив руки за голову, и думал.

   Чувство, что события вышли из-под контроля, усиливались и приобретали вид уверенности. Раньше Королю уже приходилось сталкиваться с ситуациями, когда все, казалось, обрушилось, и никто не сможет разобраться, а тем более, вовремя отреагировать на информацию, потоком обрушивающуюся на голову. И всегда Королю удавалось найти выход и принять правильное решение, пользуясь одним простым способом.

   Каким бы стремительным не был поток происходящего, Король мысленно отходил в сторону и пытался понять логику, по которому этот поток формируется. И поняв ее, действовал, уже не реагируя на новую информацию, а принимая во внимание только логику происходящего.

   Это приносило пользу. Всегда. С сегодняшнего дня – почти всегда. Почти, потому, что Король не мог понять логику происходящего. И если вдруг начинало брезжить решение, происходило нечто, превращавшее логику в безумие.

   Графину нужно было сразу понять, что не будет удачи. Сразу же, после прокола с лоходромом. Нужно было бросать все и сваливать. Сказать Сявке и Локтю еще в кабаке, что пошел отлить и делать ноги. Так было бы лучше. Может, и быки бы остались живыми. Не поперлись бы за этой бабой.

   Подвело Графина чутье. Всегда выручало, а в этот раз – не повезло. С другой стороны, кто мог знать, что за бабу кто-то подпишется с пушкой? Никто не мог знать.

   Был еще, правда, у Графина шанс слинять на набережной, после того как Сявка шею тому козлу в желтой рубашке сломал. Или уже на пляже не связываться с этим мужиком, а переждать в тени. Может, если бы шалава не подняла крику, мужик со стволом бы и не прибежал? Надо было, чтобы парочка спустилась на пляж, а уж когда мужик блядь свою разложил бы на песочке, тогда и врезать.

   Или они заметили, как Сявка и Локоть бабу ту харили? Теперь можно до самого гроба голову ломать – что да как. Пацанам головы уже сломали.