— Какой юродивый, какой, спрашиваю я, буйнопомешанный решил отмечать трехсотлетие Дня, когда Земля замерла, в Москве? — Дьер изъясняется на том хорошем русском языке, каким, вероятно, говорило первое поколение детей эмигрантов. Парижских, добавим, эмигрантов, а не босяков с Брайтон-Бич. Теодор Симеонович Бочкадельников усмехается в негустые усы:

— Ах, Деррида, любезный мой, ну что мне вам объяснять: порядок и есть порядок. Все столицы перебрали, и не по одному разу. В вашем Хтоне, который всего лишь сайт оригинального, положим, хеппенинга, а как столица — тьфу, мелочь, сколько раз праздновали: три, четыре? А Москву-матушку обидели. Сколько ж ее, сердечную, уязвлять можно. Вдруг и правду обидится?

Дьер содрогается узкими пиджачными плечами. Обижать Москву-матушку ему явно не хочется.

— Хорошо, — продолжает американец, хотя уже и не столь уверенно. — Допустим. Обижать вашу столицу не следует. Мы и не обидели. Вы сами постарались. Что это? — Он тыкает пальцем в постройку, отдаленно напоминающую пряничный домик.