Врата Хуммера не пропускают живых тварей. Только мертвых. Человек может, если знает правильные слова на Истинном Наречии – прикинуться мертвой тварью и остаться живым. Лошадь – нет. Поэтому прошедшие через Врата были пешими. Они перемещались совершенно бесшумно, и им не нужно было беспокоиться о том, что конский храп выдаст их в безмолвный предрассветный час. Слепец, который был с ними, нетерпеливо грыз прутья стального намордника. Он чуял Семя Ветра лучше самой натасканной ищейки, он привел их сюда и жаждал получить причитающееся ему по праву. Его уже давно не кормили ничем вкусным. Очень давно.

Круглое строение, прилепившееся к краю каменистого холма среди корней исполинской сикоморы, было окружено полностью. Предводитель отряда произнес слова, ошибиться в которых означало умереть. Слепец ответил едва различимым голубым проблеском в трех буграх на его омерзительной голове. Предводитель – сейчас его звали Мелет – не ошибся. Он хорошо помнил заклинание.

Мелет снял со Слепца намордник, освободил его передние роющие лапы от кожаных перевязей и отстегнул поводок вместе с кованым стальным ошейником. Теперь Слепец был предоставлен самому себе. Не прошло и минуты, как он исчез под землей.

Пластинка лунного камня, врезанная в ошейник Слепца, просветлилась, и в ее молочно-белых недрах Мелет теперь мог видеть нить бытия страшного паука-убийцы, которого Врата Хуммера пропустили в этот мир без малейшего неудовольствия. Слепец не был живой тварью. У него не было жизни – лишь бытие.

В эту ночь к нему в сны снова пришел Алустрал. Герфегест уже успел привыкнуть к этим снам, привыкнуть к тому, что любая ночь может принести страшную реальность прошлого. Каждый сон рассказывал ему что-то новое о его жизни в Алустрале, и каждый раз он проклинал непрошеное вторжение прошлого в свою мирную спокойную жизнь последних лет.

Это была страшная война. Страшная и жестокая. Так не истребляют крыс. Так люди могут истреблять только людей. Весь мир против Дома Конгетларов. Армия против отряда. Флот против галеры. Сорок убийц против одного человека с секирой на длинном и легком древке. Таком длинном, таком легком…

Герфегест видел смерти всех членов своего Дома, видел, как плавились камни цитадели Наг-Туоль, видел, как исполинские каракатицы, послушные флейтам Пастырей, сокрушили трехмачтовый корабль его отца. Видения сменялись с непостижимой быстротой. Но вдруг бурные потоки его сна, будто наткнувшись на преграду, замедлили свой бег…

Вечер. Древнее круглое святилище, прилепившееся у корней исполинской сикоморы. Он, Герфегест, сидит на камне, погрузив ног.и в ледяной ручей, в двадцати шагах от своего дома. В его руках – меч, его глаза закрыты, солнце медленно погружается в океан серых, лишенных листвы деревьев. Это не Алустрал. Это Сармонтазара.

Уже совсем темно, но все-таки Герфегест видит, как стремительная вода несет к нему что-то новое. Еще не опасность, но уже ее тень, ее эхо. Большой дохлый паук, светящийся на поверхности ручья, как в пучинах синих морей Алустрала светятся орды гигантских медуз и полчища жирных креветок, которых на южных островах называют «крак», а на северных – «эльор». Паук совсем близко, меч Герфегеста словно бы невзначай проворачивается в его ладонях, и вот уже две половинки паука, рассеченного лезвием вечной волосяной заточки – гордостью Элиена, Белого Кузнеца Гаиллириса – продолжают путь вниз по течению.

Герфегест открыл глаза вовремя. Статуи-хранительницы действительно надсадно гудели. Непонимающе ойкнула, вцепившись в его плечо, пробудившаяся Тайен. Он не видел, но знал, что утоптанный земляной пол, единственным украшением которого была плетенная из тростника циновка, вспучился на пол-локтя. Путь Ветра не лжет тем, в ком течет кровь Конгетларов.

– Все хорошо, – совершенно спокойно сказал Герфегест Тайен, ловя себя на мысли, что так бессовестно он еще не лгал никому.

Мгновение спустя он, перекатываясь через левый бок, стрелой вылетал из-под медвежьей шкуры. Его правая рука безошибочным движением выдергивала меч из ножен., повешенных в изголовье, а глаза Гер-фегеста, расширяясь от ужаса, видели, как из-под земли, разгораясь мертвенным бледным светом, появляются многоколенчатые ноги.

Первым ударом Герфегест укоротил Слепца на одну ногу. Но остальные одиннадцать, вкупе с телом, уже полностью выпростались из-поу земли, и, глухо зашипев. Слепец обрушил на Герфегеста удар сдвоенного ложноязыка. Жгучий бич свистнул там, где Герфегеста не было. Уже не было – Ветер быстр и изменчив; всякий из Конгетларов, кто не постиг этого, умирал слишком быстро. Остальные жили дольше, жили, чтобы исчезнуть навсегда в жерновах войны. Герфегест был лучшим из Конгетларов. Теперь уже безусловно лучшим, потому что некому было оспорить его первенство.

Но Слепец был все-таки очень опасным противником. Три выпада Герфегеста не достигли цели – тварь ловко отскакивала назад, а в третий раз полоснула ложноязыком по ногам Герфегеста. Он упал на спину, и тотчас же две пары передних лап Слепца впились Герфегесту в грудь, пришпиливая его к земле, как булавки итских любознателей пришпиливают ни в чем не повинных клопов и бабочек.

Тайен зажгла факел, хотя в нем теперь не было особой нужды – где-то за высокими пиками Хелтан-ских гор медленно подымалось солнце и прозрачная весенняя ночь сменялась мглистой предрассветной серостью. Сквозь узкие проемы под потолком в святилище вползал приглушенный туманом свет.

Понимание происходящего вернулось к Герфегес-ту сразу же, без переходов, одним рывком.

– Я… я был растением?

– Не вполне, – серьезно покачала головой Тайен. – Но ты полагал себя растением и благодаря Семени Ветра смог собрать в себе силу деревьев и трав с десятков окрестных лиг. Ты вобрал ее в себя, как срез со стеклянного шара собирает солнечные лучи в одну ослепительную точку и прожигает лист черного папируса. Ты смог направить силы растущего против этой твари – и ты разрушил ее. Разрушил, но не убил, ибо невозможно убить неживущее.

Герфегест посмотрел себе под ноги. Пол святилища был устлан страшными останками паукообразной твари. Разодранные пластины хитина. Вывороченные из суставов лапы, покрытые сотнями коготков. Стеклянистые внутренности, похожие на сгустки омерзительного студня. Все пребывало в мелком, едва замёт-ном движении, бессильно поскребывало по распоротой тростниковой циновке, судорожно сгибалось, едва заметно дышало.

Если тебя хотят убить, незачем выпускать стрелу в твою дверь. Нужно целиться в твое горло. И всадить железное жало точно в кадык.

Герфегест не сомневался в том, что паук-убийца и неведомые гости за дверью связаны одной неразрывной, хотя пока еще и не осознанной причинной цепью. Вначале они хотели его убить, теперь хотят разговора. Значит, надо поговорить. Других вариантов у него, похоже, нет.

Герфегест был по-прежнему наг, но отнюдь не смущался этим. Подобрав среди останков Слепца свой меч, он подошел к двери. Немного помедлил. Потом распахнул дверь настежь.

Выстроившись полукольцом у ручья, напротив святилища стояли полтора десятка человек. Они были одеты в пластинчатые панцири с огромными декоративными наплечниками. На головах у них красовались гребенчатые шлемы с полумасками, прикрывающими глаза и нос. Вооружены незнакомцы были преимущественно секирами на длинных древках, трое имели короткие луки с крутым прогибом, а один, стоящий чуть впереди остальных и выделяющийся небольшим церемониальным щитком на левом локте, опирался на палицу с массивной многогранной главой. Он поигрывал цепью с разомкнутым ошейником, который пришелся бы впору теленку, но отнюдь не собаке.

Три лучника – значит, застрелить его, в совершенстве владеющего «веером бражника», будет непросто.

Тогда Герфегест не сразу заметил, как у вековых кедров на круче появилась рыжеволосая охотница в кожаных штанах и полотняной куртке. Он был слишком увлечен своим луком, чтобы беспрестанно оглядывать окрестности. Это было ни к чему – в глуши Хелтанских гор не стоило опасаться дурных гостей. Для дурных гостей существуют долины – плодородные, населенные, изобильные. Жилище Герфегеста было расположено в стороне от всего, что могло бы заинтересовать тех, кто умышляет злое. Герфегест жил там, где вьют свои гнезда белоголовые орлы и ищут себе пропитание маралы. И поэтому появление кого бы то ни было – тем более столь статной и молодой охотницы – виделось Герфегесту по существу невероятным. За время жизни здесь, в тихом уголке Сармонтазары, его бдительность изрядно притупилась.

Выстроганные из кедра стрелы лежали по левую руку от Герфегеста. Они были длинны, прочны и ровны. Они ожидали того часа, когда хозяин наденет на каждую из них стальной наконечник. По правую руку от Герфегеста лежало крыло черного кондора – он подстрелил птицу на рассвете. Герфегест знал, что лишь стрелы, чье оперение сделано из маховых перьев этой гордой и свирепой птицы, в должной степени устойчивы в полете. Конечно, многим воинам хватила бы и голубиных перьев, но Герфегест был из тех, кто знает толк в хорошем оружии.

Девушка, то и дело скрываясь за стволами кедров, спускалась вниз, к остывшим углям костра, подле которых сидел спиной к ней Герфегест. Она ступала легко и бесшумно, но, присмотревшись, можно было заметить, что ее левая рука закрывает глубокую рану в бедре, из которой сочится кровь. Рваная рана была скрыта под сделанной на скорую руку повязкой, под которой нестерпимо жглась и источала резкий запах кашица из пережеванных второпях целебных побегов. Охотница была бледна словно осенняя луна. У нее почти не имелось оружия. Лишь у пояса висел короткий кинжал – таким звероловы перерезают жилы раненым маралам.

Тогда Герфегест еще не знал, что Тайен – так звали охотницу – никогда бы не показалась случайно встреченному на высокогорье человеку. В их деревне верили в оборотней, принимающих человеческий облик, и полагали, что местность, где было расположено жилище Герфегеста – их излюбленная вотчина.

Никогда, если бы не рана. После схватки со снежным котом охотница оказалась слишком далеко от знакомых троп. Раны, нанесенные ей зверем, были глубоки. Ей оставалось одно – заночевать в горах. И она не колеблясь поступила бы так, если бы не твердое осознание того, что без посторонней помощи ее крепкое, но отнюдь не стальное женское тело истечет кровью еще до рассвета.

Тайен была подвижна, словно ласка, красива, словно цветущая слива, а острота ее зрения иногда вызывала зависть у самого Герфегеста.

После того как Герфегест неделю кряду морил ее целебными настоями и обливал ключевой водой, она довольно быстро поправилась.

Спустя две недели Тайен уже хлопотала по хозяйству,

В конце третьей – ее руки обрели былую уверенность и она, воспользовавшись луком Герфегеста, подстрелила быстроногую кабаргу.

На исходе четвертой недели Тайен объявила, что вполне здорова и намерена возвратиться в свое селение. По ее словам, оно было расположено в долине, в двух полных дневных переходах от святилища, где жил Герфегест.

Более всего Герфегесту не хотелось гостить в деревне Тайен, поддавшись ее настойчивым просьбам, которыми она донимала его на всем протяжении их утомительного спуска. На то было множество причин.

Во-первых, общество людей с недавних пор претило Герфегесту. Путь Ветра не таков, чтобы стоило разменивать его на праздную болтовню. Во-вторых, Герфегест не хотел зла охотнице, чью любовь он изведал.

Герфегест знал, что нравы хелтанских горцев строги и целомудренны и что при кажущейся наивности горцы отличаются редкой прозорливостью. Самым изворот -ливейшим враньем ему никогда не убедить родных Тайен в том, что они не были близки, прожив более месяца под одной крышей. Не убедить потому, что правду всякий может легко прочесть в глазах Тайен. И в его глазах тоже.

На исходе второго дня из-за отрогов Старого Хребта показалась деревня Тайен. Герфегест в последний – как ему тогда казалось – раз соединил свои уста с устами охотницы и уже был готов попрощаться с ней, предоставив ей возможность проделать оставшийся путь в одиночестве.

– Мой господин, – сказала встревоженная Тайен, указывая в сторону деревни, – там что-то неладно.

Четырнадцать лет назад Конгетлары нашли свою смерть, и никто не избег ее. Никто, кроме Герфегеста.

Конгетларов нельзя было победить в честном единоборстве. Против одного Конгетлара другим Домам нужно было выставить по пять своих людей.

После года тайных переговоров и интриг Дома договорились. Это был очень простой договор. «Все против Конгетларов». И никаких слов больше. Но этих трех слов хватило, чтобы уничтожить родичей Герфегеста.

Истинно Благородных Домов в Алустрале семь. Дом Герфегеста был восьмым. Среди аристократов Конгетлары были отверженными. Но уступая в знатности и богатстве Семи Домам, они, однако, ничуть не уступали в остальном. Их мечи пели добрую песню, их флот был крепок и силен. Путь Ветра, которым следовали Конгетлары, делал их отважными и умелыми воинами.

И все же ни один из Семи Домов не держал их за равных себе.

Убийство Теппурта и его дружины послужило сигналом к поголовному истреблению Конгетларов.

Дальнейшие события не заставили себя долго ждать. Тем же вечером восемьдесят отборных бойцов, все как один из Дома Хевров, окружили Обитель Ветра. Так называлась башня из белого греоверда, где искони проходило посвящение юношей Дома в Искус-ство-Не-Оставляющего-Следов. В ту проклятую ночь в башне находился наставник Зикра – старейший из Конгетларов – и девять его учеников, самому старшему из которых было пятнадцать лет.

Маленькие долбленые лодки, которые использовали Хевры вместо шумных многовесельных посудин, числом шесть, подошли к бесплодному и лишенному растительности островку далеко за полночь. Хевры отказались от весел и гребли при помощи «собачьих плавников», сплетенных из молодой лозы. «Плавники» все время находились под водой и, разумеется, не создавали шума. Проигрывая в скорости, Хевры рассчитывали выиграть во внезапности. Но их уловка не обманула девяностошестилетнего Зикру Конгетлара.

Он был опытным воином. О его наблюдательности ходили легенды. Как ни старались Хевры подобраться незамеченными, им это не удалось. Черные чайки, ютившиеся в скалах острова, всегда оглашали своими сварливыми выкриками воздух над Обителью Ветра.

Но в ту ночь в их криках Зикра сразу же услышал нечто отличное от обычного спора за пищу. Чайки были встревожены предвосхищением близкой смерти больших двуногих птиц без перьев.

Эта ночь показалась и Тайен, и Герфегесту чрезвычайно короткой. Так всегда бывает, когда происходит что-то бесконечно приятное. Осиротевшая Тайен и обретший верную подругу Герфегест любили друг друга, не зная ни усталости, ни пресыщения. Когда их руки снова сплелись в объятии, а их тела, обессиленные любовной схваткой, успокоились на грубом ложе, укрытом шкурами, Тайен, одарив Герфегеста страстным поцелуем, сказала:

– Мой господин, ты нежен, словно слепой дождь в летний полдень. Ты искусен в любви, словно Эррихпа Древний. Ты красив, словно ожившая статуя. Скажи мне, Герфегест, что ты делаешь в этой глуши? Неужели твое сердце не жаждет большего?

Герфегест печально улыбнулся. Неожиданный вопрос Тайен снова оживил в нем воспоминания. Они хлынули непрошеным потоком в их уединенное святилище, и ему ничего не оставалось, кроме как раскрыть им навстречу врата своей души.

– Все, даже самое хорошее, рано или поздно надоедает. И подвиги, и слава, и память о них.

Тайен приподнялась на локте. Глаза ее блестели, а дыхание участилось.

Врата Хуммера были вырезаны в абсолютно гладкой и плоской скале, которая, если смотреть на нее издалека, казалась чудовищной величины мостом, соединяющим Младшую Сестру Са и Подкидыша. Такие странные имена получили эти вершины от опасливых горцев, никогда не подходивших к Вратам ближе, чем на три полета стрелы. Врата Хуммера были заперты заклятием, наложенным на них еще во времена Первого Вздоха Хуммера. Через эти ворота пролегала единственная сухопутная дорога, соединяющая Сармонтазару и Синий Алустрал. Но всякий знал, что ворота непроходимы для смертных. Сармонтазара и Синий Алустрал – две половины Круга Земель, некогда связанные узами и вражды, и дружбы, – теперь были намертво отрезаны одна от другой. Морской путь тоже был заказан, ибо Завеса Хуммера в равной мере была крепка и в северных горах, и в беспокойных южных морях.

Но как и все, что заперто. Врата Хуммера можно было открыть. Это было очень опасно. Это было почти немыслимо. Но некоторым это удавалось. Разумеется, большинство людей, отягощенных здравомыслием, понимали, что не стоит пытаться решить задачу, которая по плечу не каждому магу. О землях, прилегающих к Вратам, ходила дурная слава. Ни один безумец не нашел бы себе проводника, который дал бы согласие отвести его к Проклятому Мосту, соединяющему Младшую Сестру Са и Подкидыша. Ибо никому не по нраву сопровождать людей к месту их гибели.

Но не только это останавливало путешественников, жаждущих открыть для себя просторы Синего Алустрала. Врата Хуммера находились столь высоко, что путь к ним был весьма многотруден. Совершить его можно было только в месяцы Эсон и Элган. Лишь в конце весны погода благоприятствовала восхождению по склону Младшей Сестры Са. В остальное время его делали глупой и самоубийственной забавой ураганы, снежные бури и дожди. Черные тучи, налетавшие смертоносными птицами, унесли семена душ сотен отважных глупцов в Святую Землю Грем.

Их небольшой отряд расположился на ночевку в виду Врат Хуммера. Герфегест помог Дваларе установить обширную палатку, обитую изнутри собачьим мехом. Потом он, скользнув взглядом по ладной фигуре Киммерин, которая возилась с ужином, стал удаляться от лагеря, стараясь избежать встречи с Гор-хлой, которому тоже не сиделось у костра.

Герфегесту хотелось побыть в одиночестве. Наедине со своей памятью, в которой Врата Хуммера навеки отчеканили два коротких слова.

Тогда, на пристани мертвого порта в Поясе Усопших, Герфегест принял решение идти в Сармонтаза-ру, не тратя время на долгие сборы.

Он сдержанно попрощался с Нисоредом. Он шел семь дней и семь ночей, останавливаясь только ради сна. Он позволил себе трехдневную передышку лишь на западных отрогах Хелтанских гор, когда мерцающая явь и жуткие миражи Пояса Усопших остались у него за спиной.

За эти три дня Герфегест сделал главное. То, что было бессмысленно делать раньше, ибо никто не мог поручиться за его жизнь, пока он преодолевал Пояс Усопших, то, что было нельзя сделать позже, ибо только здесь, в низких предгорьях, он мог сосредоточиться на своей работе.

Уходя, Герфегест взял у Нисореда короткий отрез пергамента и набор старых письменных принадлежностей. Он рассуждал так: коль скоро Врата Хуммера отнимут его память, значит самое важное следует доверить пергаменту. Идя Поясом Усопших, Герфегест обдумал все и теперь точно знал, что и как ему нужно написать, чтобы не упустить ничего значительного и в то же время уместиться на отведенном его знаниям месте.

Нисоред записал для него в начале пергамента Четыре Заклинания Врат. Под ними Герфегест изложил свою историю. Имя, происхождение, родство. Заклятие Конгетларов. Смерть Теппурта. Смерть Зикры. Падение Наг-Туоля. Самоубийство Конгетларов в старом порту Калладир. Внизу оборотной стороны еще оставалось достаточно места, чтобы крупно вывести: «Семя Ветра». Все. Больше ему ничего не понадобится.

Горхла принес в палатку добрые вести. Дорога свободна, погода обещает быть доброй, и кое-какие припасы, оставленные ими на пути в Сармонтазару, целы и невредимы.

Наутро они начали восхождение. Герфегест дивился выносливости Киммерин, в чьем хрупком на вид теле, казалось, были скрыты.неисчерпаемые запасы силы. Свирепый резкий ветер пронизывал насквозь их одежды, и даже видавший виды Герфегест, чья привычка к высокогорным холодам питала завистливые россказни сармонтазарских горцев о его причастности к делам Хуммеровой силы, чувствовал себя прескверно. Но Киммерин, казалось, все было нипочем.

Своей внешностью Киммерин была полной противоположностью Тайен, мысли о которой гнал прочь от себя Герфегест. Тайен была стройна, но невысока. Ее руки были руками охотницы – сильными и мускулистыми. Ее рыжие волосы были собраны в пучок, перевитый кожаными лентами, а иногда – лежали на плечах двумя медными волнами. Ее лицо светилось жизнью, и чистота намерений отражалась в бездонных серых глазах. Она мало походила на горцев лицом и повадками. Все в ней выдавало принадлежность к северной расе.

Киммерин же была черна словно вороново крыло, ее волосы были коротко, необычно обрезаны. Так стригут в Алустрале мальчиков Дома Лорчей – вспомнил Герфегест. Киммерин была выше Тайен на две головы и своим ростом была почти ровня Герфегесту – именно поэтому, когда нити их судеб переплелись впервые в кровавой сече близ святилища, он принял Киммерин за весьма женственного юношу. Грудь Тайен была упруга и велика, а вот грудь Киммерин, то и дело показывавшаяся из-под неумело залатанной кожаной рубахи, походила скорее на два не вполне созревших яблока. Но это не делало Киммерин непривлекательной, а, напротив, сообщало ей некую особую прелесть. Таких девушек не было в Сармонтаза-ре – в этом был готов поклясться Герфегест. Вот именно такой красотой был богат Синий Алустрал.

Киммерин отличалась большим тактом и была молчалива. Пристальный взгляд ее карих глаз мог выдержать не каждый, но когда она глядела на Герфегес-та, обыкновенная ее замкнутость сменялась сочувствием. Вечерами, когда Герфегест сидел у костра, а в его душе звучали погребальные песни и бессильно постанывала скорбь по Тайен, в чьем уходе было так много странного и недосказанного, Киммерин не терзала его расспросами и не приставала с глупыми россказнями. Обыкновенно она передавала ему свою чашу, вырезанную из черного дерева, до краев наполнив ее душистым отваром.

– Мы не будем отдыхать, пока не доберемся до Денницы Мертвых. Так зовется город, где мы ненадолго остановимся, – Горхла ткнул крепким пальцем в засаленную карту.

По негласному уговору Горхла был старшим в отряде. Герфегест не роптал – он давно оставил позади тот возраст, когда начальствование над кем-либо приятно щекочет нервы, веселит душу и пестует гордыню. Ему было все равно.

– Мы будем идти ночью, а спать днем, – продолжал Горхла.

Никто не возражал. Все знали, что ночевать в Поясе Усопших гораздо опаснее, чем дневать. А спать во время опасности гораздо хуже, чем бодрствовать.

– Через восемь дней мы доберемся до старого порта Калладир. Там нас ждет корабль.

Они стояли на одном из невысоких каменистых холмов, полукольцом охватывавших Калладир со стороны Пояса Усопших. Вид, открывающийся с холма, был величественным, торжественным и тревожным.

Под ними спускались к морю каменные террасы города, от которого осталось совсем немногое. Гавань была затянута сиреневой дымкой, но она не помешала Герфегесту разглядеть главное. Корабль, обещанный Горхлой, действительно был на месте. Палуба его не стала мраморной, а паруса не превратились в обвисшие зеленые сопли.

Дальше к западу Герфегест впервые за четырнадцать лет увидел Синеву Алустрала. Безбрежный сап-фирово-синий океан был спокоен. И совершенно пустынен. Только на юго-западе у самого горизонта виднелась цепь далеких островов. Архипелаг Лорну-ом, владения Пелнов. По крайней мере, когда Герфегест покидал Алустрал, Лорнуом принадлежал Пел-нам.

– Кто сейчас владеет архипелагом? – спросил Герфегест у Горхлы, который, отойдя на несколько шагов в сторону, внимательно и, как показалось Герфегесту, встревоженно ощупывал иссохшую землю холма.

Вместо Горхлы ответила Киммерин:

Руины остались у них за спиной. Несмотря на то что Герфегест все время чувствовал опасность, ее источник пока не желал проявить себя.

Корабль слегка покачивался на воде, прикованный крупнозвенчатой цепью к массивному кольцу на железном стержне. Стержень уходил прямо в каменный монолит пристани.

Их никто не ждал. Еще завидев корабль издалека, Герфегест понял, что это «морская колесница» – большая диковинка даже для Алустрала. Корабль не был ни гребным, ни парусным. В него запрягались исполинские каракатицы. Мачта, рассчитанная на небольшой косой парус, впрочем, была. На всякий случай.

Замок на цепи был прост и надежен – металлический короб с фигурным отверстием, по форме напоминающим трехлучевую звезду.

Горхла перевернул свой топор, и Герфегест сразу вспомнил, где он видел что-то похожее. Конечно, когда они дрались с людьми Гамелинов! На нижнем конце длинного древка был металлический наконечник, сведенный из трех выступающих острых ребер. Его Горхла использовал для колющих копейных ударов.

Подготовленная упряжь, рассчитанная на пять каракатиц, была закреплена за поворотную балку посреди корабля, благодаря чему опытный Пастырь мог управлять скоростью и направлением движения. Эта балка, насколько помнил Герфегест, называлась Пастырями запросто – «воротило».

Теперь оставалось только найти тех, кто согласится подставить свои скользкие шеи под здоровенные, обшитые кожей хомуты. Относительно этого у Герфегеста имелось более чем приблизительное представление. Теперь он с немалым интересом наблюдал за Горхлой.

У того в руках, после непродолжительных манипуляций с бездонной сумой, оказалась длинная флейта с шестью отверстиями. Рядом с «воротилом» над палубой выступал на высоту человеческого роста медный изогнутый раструб, обращенный к корме. Горхла встал рядом с ним и поднес флейту к губам.

Раздался первый одинокий и протяжный звук. Вслед за ним – череда быстрых, отрывистых, резких нот, которые вознеслись, казалось, к самым небесам. Горхла отнял флейту от губ и прошептал короткое заклинание. Потом заиграл снова.

Вскоре на лбу Горхлы выступили капли пота. На шее вздулись толстые, непропорционально огромные для карлика вены. Он стал похож на странное, ни с чем не сообразное растение, оплетенное хищными толстыми лианами. Через несколько минут он прекратил игру и приложил ухо к медному раструбу.

Герфегест с трудом приходил в себя. Он, определенно, лежал, и что-то твердое давило ему в затылок. И он, определенно, был жив. И даже был в состоянии припомнить кое-какие недавние события.

Перед глазами, расплываясь радужными пятнами, колыхалось лицо Киммерин. Очень болела шея. Постепенно из мерного гула в голове стала проявляться некая тяга к жизни.

– Кя-хра-нус Си-ахр-и-а-хревой Ахр… – прохрипел Герфегест. Он хотел сказать: «Клянусь Синевой Алустрала, я прикончу этого недомерка». Но получилось не очень-то, поэтому он почел за лучшее замолчать.

Киммерин протянула ему круглый кувшин с узким горлышком. Он потянулся за ним, и, к стыду своему, у него ничего не получилось. Пальцы ухватили пустоту в двух пядях от кувшина.

Киммерин, насколько он мог разглядеть, усмехнулась и, ласково поддержав его голову, поднесла кувшин к самым его губам. Он сделал несколько жадных глотков. Две струйки жгучей жидкости безвозвратно убежали по его подбородку, но что-то все-таки попало в рот и растеклось по телу бурным горячим потоком. Очень похоже на варанский гортело. Но куда крепче, да вдобавок настояно на красном перце– Из небытия в памяти Герфегеста воскресло слово «сельх». Да, правильно, в Алустрале это называется «сельх». Питье простолюдинов и наемных воинов. Благородные Дома не пьют сельх. Семь благородных Домов Алустрала пьют кровь из сердец своих врагов и нектар из уст своих возлюбленных.

Воздух наполнился дрожью молниеносно. Герфегест, равнодушно наблюдавший за удаляющимися холмами, увидел, как они задернулись дымчатой пыльной пеленой. С глухим рокотом что-то обрушилось в глубине руин Калладира. Но самое страшное началось спустя несколько мгновений.

Пыль полностью заволокла закатное солнце, потом она при почти полном безветрии уплотнилась в нечто, напоминающее грязный войлок, и, сворачиваясь, устремилась вниз, в гавань. Она вошла в воду, и началось безумие.

У берега вспучилась студенистая волна. От нее вверх, по руинам Калладира, поползли длинные ветвистые отростки. Они явно искали пропитания. Что будет потом, когда «Это» убедится, что все доступное было съедено в Калладире шесть веков назад, Герфе-гесту думать не хотелось.

Его спутники тоже заметили приход Густой Воды.

И не только спутники. Каракатицы напрягались изо всех сил, послушные не столько флейте Горхлы, сколько ужасу перед необъяснимой опасностью, которую они чуяли позади.