Днем под солнцем полянка была похожа на тихое круглое озеро с густой зеленой водой. А сейчас, при лунном свете, трава потемнела, как вода в омуте, и поэтому ослепительнее сияла белизна берез.

Тоненькие стволы их замыкали поляну в просторный круг. Пахло недавним дождем от травы и свежестью от маленьких, еще клейких березовых листьев.

На поляне было так светло, что заметны даже синяки под глазами, царапины на лбу и на щеках, кровь, запекшаяся на разбитых губах девушки, обессиленно откинувшейся на ствол березки. Обута девушка без чулок, в синие резиновые спортсменки. На белых, еще не загоревших ногах также чернели кровоподтеки и ссадины. Распухшие губы дрожали, как у ребенка, готового закричать от нестерпимой боли, а в широко раскрытых глазах был влажный, глубокий блеск непролившихся, но близких слез.

«Не заплачу! Пусть что хотят делают, не заплачу! Не за одну себя, за всех нас не заплачу!» — думала девушка и, не двигая головой, не отрывая затылка от шелковистой коры березки, косилась на тех двоих.

Они были в десятке шагов. На пне сидел коротконогий, широкий в плечах человек. На лоб его свисали растрепавшиеся черные волосы. Одет коротконогий в помятый серый пиджак и черные брюки, заправленные в кирзовые сапоги. Похож он был на колхозника или на служащею районною учреждения, а больше всего на заготовителя, каких много разъезжает по колхозам. Второй, сидевший на парашютном ранце, — толстощекий, грудастый, пышущий здоровьем парень. Его зеленые глаза смотрели бездумно, невыразительно. Под расстегнутым воротником авиационного комбинезона видна была шелковая рубашка лихой расцветки.