Разведка боем

Звягинцев Василий

РАЗВЕДКА БОЕМ

* * *

АННОТАЦИЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПУТЬ КОНКВИСТАДОРОВ

* * *

Глава 1

Все проходит как тень, но время

Остается, как прежде, мстящим,

И былое, темное бремя

Продолжает жить в настоящем…

     (Н. Гумилев).

Глава 2

Алексей Берестин действительно был в молодости офицером воздушно-десантных войск, хотя и дослужился только до командира роты. Но служил хорошо, за участие в боевых действиях против сепаратистов (а может быть, и истинных патриотов) в одной далекой, но «дружественной» стране был даже награжден медалью «За отвагу» и каким-то латунным местным орденом. А потом стал профессиональным художником, и тоже неплохим. В кругах московской богемы слыл конформистом, потому что писал преимущественно романтические городские пейзажи «с настроением», к андерграунду относился без интереса, ни в каких «бульдозерных выставках» не участвовал, зарабатывал достаточно на безбедную жизнь холостяка без особых запросов и был уверен, что ничего чрезвычайного до самой смерти с ним уже произойти не может. И лишь иногда его одолевали сомнения — не совершил ли он ошибки, уволившись из армии? Особенно, когда встречал вдруг старого сослуживца с полковничьими погонами на плечах. Но сомнения быстро проходили, стоило лишь представить, какую цену пришлось бы за подобные погоны платить. Выходило, что на свободе все же лучше — абсолютная независимость и возможность делать только то, что хочешь, приличная мастерская в центре Москвы и всегда десятка-другая в кармане, позволяющая не слишком заботиться о дне грядущем… Чего еще желать в этой быстротекущей жизни?

И уж никаким образом ему не могло прийти в голову, что ждут его в самом ближайшем будущем приключения более чем невероятные, затрагивающие судьбы не только человечества, а целой Галактики, по меньшей мере. Причем ему в этой странной истории отводится роль… Нельзя сказать, чтобы главная, но особенная. Как у запала, от которого детонирует огромной мощности фугас.

Началось все до удивления просто — гуляя как-то по московским улицам, он встретил молодую женщину, поразившую его своей необыкновенной внешностью. Познакомился при довольно странных обстоятельствах, а потом, пожалуй, и влюбился. Да нет, то чувство, что у него возникло к Ирине, следовало бы назвать как-то иначе… Одним словом, он потерял голову, причем настолько, что не особенно удивился, когда она призналась, что представляет на Земле высокоразвитую инопланетную цивилизацию, и попросила выполнить ее маленькую просьбу. Всего-то и дел, что сходить на несколько часов в прошлое, в тысяча девятьсот шестьдесят шестой год и сделать там кое-что, по сути дела, мелочь, но мелочь, от которой зависит чуть ли не существование всей Галактики. Самое смешное, что он действительно побывал в прошлом и все, что от него требовалось, исполнил. И вот тогда…

— Скажи, — спросил он Сильвию после этого краткого вступления, — что там у вас случилось, почему вы вдруг набросились на бедную Ирину, как те самые ежовские энкавэдэшники? Неужели нельзя было разобраться спокойно?

Сильвия вздохнула, чуть заметно дернула плечом.

Глава 3

Правитель Юга России и Главнокомандующий Русской армией (до недавнего времени она называлась Вооруженными силами Юга России) генерал-лейтенант барон Петр Николаевич Врангель пребывал в несколько противоречивом и даже смятенном состоянии духа. Он сидел на террасе своего Севастопольского дворца, любуясь мрачной, вагнеровской картиной догорающего над морем заката, где солнце садилось в нагромождение синих, серых, розовато-черных туч, радужными переливами набегающих на берег волн и сумеречной зеленью вплотную подступающего к решетчатой балюстраде сада, и время от времени отщипывал крупные виноградины от свисающей с края вазы тяжелой грозди. Врачи после перенесенного тифа рекомендовали есть как можно больше винограда. Липкую сладость черных, подернутых синеватым налетом ягод он запивал терпко-кислым «Ай-Данилем» и мысленно продолжал недавно закончившийся разговор с генералом Шатиловым.

Шатилов, его старый друг и соратник, единственный генерал в белом движении, которому Врангель безоговорочно и полностью доверял, обычно настроенный крайне скептически, сегодня был полон оптимизма.

«Мы сами не отдаем себе отчета в том чуде, которого мы свидетели и участники, — говорил Павел Николаевич, тридцатидевятилетний генерал от кавалерии, начальник штаба армии. — Ведь всего три месяца тому… как мы прибыли сюда. Не знаю, верил ли ты в возможность успеха, принимая командование армией, а что касалось меня, я считал дело проигранным окончательно. С тех пор прошло всего три месяца… А теперь… Что бы ни случилось в дальнейшем, честь национального знамени, поверженного в прах в Новороссийске, восстановлена, и героическая борьба, если ей суждено закончиться, закончится красиво.

Но нет, о конце борьбы речи быть не может. Насколько три месяца назад я был уверен, что она проиграна, настолько теперь уверен в успехе. Армия воскресла, она мала числом, но дух ее никогда не был так силен. В исходе кубанской операции я не сомневаюсь, там, на Кубани и Дону, армия возрастет и численно. Население сейчас с нами, оно верит нашей власти, оно понимает, что мы идем освобождать, а не карать Россию. Поняла и Европа, что мы боремся не только за свое русское, но и за европейское дело. Нет, Петр, о конце борьбы сейчас думать не приходится, надо думать только о победе…»

Врангель не спорил, он тоже хотел бы думать так же. И, казалось, для этого были все основания. Совсем недавно, прижатая к морю на последнем клочке родной земли, армия умирала. Конец казался неизбежен всем, и прежде всего — бывшим союзникам, уже готовым признать большевиков единственной законной властью. А теперь войска победоносно движутся вперед. Воскресшие духом, очистившиеся в страданиях русские полки вновь идут на север, неся с собой порядок и законность. И народ восторженно встречает освободителей. Да и так называемый цивилизованный мир опять начинает видеть в борьбе русских героев решающий фактор европейской политики. Особенно когда красные полчища стоят у стен Варшавы! И откровенно провозглашают своей целью Берлин и Париж!

Глава 4

На прием к Врангелю Новиков собрался лишь на третий день после прибытия в белый Крым. Он специально решил не спешить, нужно было сначала хоть немного обжиться в новой для себя обстановке. Впрочем, новой она могла показаться только на первый взгляд, а чем больше он в ней осваивался, тем больше знакомых черт всплывало из-под верхнего слоя повседневности.

Мало того, что очень многое начинало восприниматься как знакомое и почти родное при воспоминании о старых кинокартинах, фотографиях, открытках, когда-то прочитанных книгах, но еще чаще Андрей испытывал пронзительно-грустное чувство узнавания эпизодов собственного детства, мелких и мельчайших деталей, казалось бы, давно и прочно забытых.

В начале пятидесятых годов, оказывается, сохранялось еще очень многое из реалий нынешней жизни, особенно в маленьких провинциальных городах, где Андрею приходилось бывать в гостях у родственников отца.

И, бродя по улицам Севастополя, он вдруг ярко и отчетливо вспоминал — то пыльный, мощенный булыжником переулок и запах дыма от летних печек во дворах, на которых тогда, по причине отсутствия газа и дороговизны керосина для примусов, готовили обеды, то надраенную бронзовую табличку «Для писемъ и газетъ» над прорезью в двери, то особой формы латунную дверную ручку или деревянные ставни с кованой железной полосой и болтом для запирания на ночь… Да и просто старые, кривые, пожухлые от летней жары акации, которые с шестидесятых годов вдруг перестали высаживать на городских улицах, непонятно почему. Милые такие, трогательные детали, но за день бесцельного хождения по улицам их набиралось множество, и Севастополь в отдельных своих частях постепенно становился таким же близким, как запечатленные в памяти уголки Геленджика, Пятигорска или Сухуми… Так отчего-то нравившиеся ему в детстве именно своей «старинностью», будто он догадывался о будущем возвращении в безвозвратно потерянный для всех остальных мир.

Гораздо большим потрясением оказалось знакомство с населяющими город людьми.

Глава 5

Вернувшись на «Валгаллу», Новиков сообщил друзьям о результатах очередной встречи и начал готовиться к вечеру. Они с Ириной полистали соответствующую литературу, чтобы уточнить, в каких туалетах прилично появиться на ужин к Верховному. Но, к сожалению, протокол и этикет ситуацию гражданской войны не предусматривали, и они решили ограничиться приличными, но скромными костюмами темных тонов, ориентируясь на американские, а не российские придворные стандарты. Заодно обсудили режиссуру обряда исцеления. После этого Андрей зашел за Берестиным, и они по крутым трапам, резко отличающимся от пологих, устланных коврами лестниц парадной части корабля, спустились в недра корпуса, где под защитой бортовых коффердамов и трехсотмиллиметровой керамико-титановой брони размещалась епархия Олега Левашова.

Здесь, в нескольких смежных отсеках был оборудован компьютерный зал, примыкающий к нему рабочий кабинет с библиотекой, установка пространственно-временного совмещения, работающая, впрочем, после известных событий в Замке только для создания внепространственных переходов в пределах Земли, а также два больших ангара с изготовленными из массивных медных шин контурами дубликаторов.

Чтобы не испытывать габаритных ограничений, доставивших им немало неудобств на «Валгалле», Олег сделал контуры такими, что в них свободно поместился бы и товарный вагон. И теперь любой предмет, имеющийся хотя бы в одном экземпляре на Земле или на складах корабля, мог быть воспроизведен в виде молекулярных копий в каких угодно количествах.

Но с этим тоже оставались сложности, не практические, психологические всего лишь, а то даже и идеологические.

Олег, старый и верный друг, благодаря невероятным техническим способностям которого и стала возможной вся предыдущая история, каким-то необъяснимым озарением создавший чуть ли не из старых консервных банок и допотопных электронных ламп первый действующий макет своего аппарата, превратился сейчас в тихого, но непримиримого противника. Он, никогда не афишировавший своих политических пристрастий, демонстрировавший, скорее, разумный нонконформизм в отношении к советской власти, проявил себя вдруг ортодоксальным коммунистом. Или консерватором, если угодно.