Поздним вечером возле кафе на Портсмуд-Роуд остановился автомобиль. Роскошный лоснящийся «ягуар».

Это было кафе-времянка — просто автофургон, один из бортов которого был опущен, а внутри устроена стойка, уставленная белыми фаянсовыми чашками. В некоторых из них на дне еще остались опивки чая. Под стеклянным колпаком красовалась тарелка с довольно малоприятными на вид пирожными и лепешками.

Хозяин, пожилой, чуточку близорукий, поднялся из-за стойки со стула, где читал Гомера в бумажной обложке (человек он был философского склада), и спросил:

— Чего желаете? — Внимательнее присмотревшись к клиенту, он с некоторым опозданием добавил: — Сэр.

— Будьте добры, две чашки чая. Я хочу отнести их в машину. — Мужчина неожиданно улыбнулся, отчего лицо его стало обаятельным. — Моя тетушка уже старенькая и не слишком хорошо себя чувствует.

Письмо Миллисент застало Лидию в Париже. Лидия только что потеряла место. Обучать двух страшно избалованных и строптивых французских деток английскому — было одно дело, а вот отбиваться от приставаний их папаши — совсем другое. Даже возможность провести лето в Париже и побывать во всех любимых ею местах не оправдывала такого оборота дел. А кроме того, самодовольному папаше не понравилось, что он получил от ворот поворот. Он был удивлен и рассержен, особенно тем, что его отвергла некрасивая английская мисс, которой его внимание должно было бы польстить. Словом, стало очевидно, что ее пребывание в доме на Авеню Матиньон будет весьма кратковременным.

В результате она, как всегда, поступила под влиянием момента, заявила мамаше, толстой и дородной мадам Бертран, что уходит и, невзирая на негодующие визгливые протесты, в тот же день покинула их дом.

Смутно она подумывала о том, чтобы приискать себе другую работу в Париже, но письмо Миллисент, прибывшее в тот самый момент, когда она натянуто прощалась с бывшими хозяевами, перевернуло все ее планы.

Ей трудно было поверить в то, что она читала:

«Дорогая Лидия!

Кто-то вернувшийся не то из Антарктики, не то с верховьев Амазонки или из пустыни Сахары, — проносилось в голове Лидии. Она разыскивала в толпе грузного широкоплечего молодого человека, загорелого или обветренного с грубыми чертами лица и, скорее всего, обладающего низким голосом, так приятно вибрировавшим по телефону.

На ее плечо опустилась чья-то рука.

— Лидия? Красивая младшая сестра?

Она повернулась и увидела перед собой худощавое бледное лицо безупречно элегантного молодого человека, одежда которого была приобретена явно на Савил-Роуд, а манеры говорили о том, что он окончил одну из самых старинных привилегированных частных школ.

— Неужели вы Филип? Быть не может!

Свадьба в сельской местности. Боярышник усыпан цветами, трава — гладкая, мягкая, словно зеленый бархат. Два гордых величавых лебедя с выводком лебедят плывут по пруду, примыкающему к церкви и маленькому, заросшему мхом кладбищу за церковной оградой. Над остроконечными крышами и трубами гостиницы «Уитшиф» машут крыльями и воркуют голуби. На подоконниках спят на солнышке кошки, ребятишки скачут по булыжной мостовой. Обстановка идиллическая.

Даже Филип не мог этого не признать. Лидия, которую его поведение раздражало, но в то же время и забавляло, распростилась с ним в «Уитшифе» — пусть себе заботится о своих удобствах. Он сказал, что явится к ним на дом точно к обеду. Ему совершенно необходимо распаковать вещи, принять ванну — одним словом, привести себя в надлежащий вид. А пока, быть может, Лидия будет так любезна и засвидетельствует его почтение своим родителям, а Авроре передаст от него нежный привет…

Уходя, Лидия увидела Филипа, лениво прислонившегося к стойке и беседующего с барменом. Он успел опять заказать двойную порцию виски, как если бы и в самом деле нервничал…

Миллисент распахнула дверь, едва увидев идущую по дорожке к дому Лидию.

— Роднуша! А вот и ты! Я так рада, что ты смогла сразу же приехать! Как все это чудесно, правда?! Аврора приехала час тому назад. Она наверху, отдыхает. Вид у нее был очень усталый. Ты случайно не видела Филипа? Он должен был прибыть ближайшим поездом.

Лидия ласково поздоровалась с отцом. Он был молчаливым, сдержанным человеком, узнать которого как следует было весьма трудно. У него имелись собственные строжайшие принципы, своего рода кодекс поведения, коего Аврора категорически не признавала. Но при всем том он был справедлив и добр. Совместная жизнь с Миллисент, говорливой и общительной женщиной, способствовала тому, что он стал гораздо мягче относиться к людям. Тем не менее он явно не слишком обрадовался внезапному вторжению Авроры и ее будущего мужа в их дом. Отец определенно нуждался в том, чтобы его подбодрили.

— Что ты об этом думаешь, Лидия? — спросил он. — Миллисент готова признать подобное поведение самым что ни на есть естественным. А почему, говорит она, девушке не захотеть приехать домой сыграть свадьбу? Я, например, не знаю, как к этому отнестись. Конечно, Аврора мне не родная дочь, и, откровенно говоря, я ее не понимаю. Должен признать, что она стала как будто бы поспокойнее и не такой норовистой, но ведь она более скрытный и хитрый человек, чем ее мать. Гораздо более хитрый.

Лидия молча согласилась с этим замечанием. Аврора была даже еще более скрытной и хитрой, чем думал Джефри. Но никто ничего поделать не мог, оставалось только одно — примириться с фактом, признать ситуацию нормальной. Разве что во время церемонии венчания кто-нибудь вдруг вскочит с места и заявит, что располагает информацией, препятствующей бракосочетанию. (Ведь вопрос на этот счет во время церемонии задается.)

От подобной мелодрамы Миллисент, конечно, пришла бы в восторг — такая уж у нее натура — и думать бы не стала о том, что из всего этого может проистечь.

Размышляя таким образам, Лидия уговаривала себя: нет никаких оснований для непонятного чувства горя и тревоги, наполнившего ее душу.