Роман «Олени» (1998) — явление неожиданное, хотя и закономерное в творчестве Светлозара Игова: ученого, профессора, историка литературы, поэта, эссеиста, переводчика, блистательного критика. С. Игов — автор более тридцати серьезных научных монографий и более тысячи публикаций в болгарской литературной периодике (в области истории и критики болгарской литературы, поэтики романа, общего и сравнительного литературоведения, славянских литератур, теории и практики перевода). В их числе — несколько вариантов — «подходов» к его фундаментальной «Истории болгарской литературы» (2010), литературные портреты болгарских поэтов (Пенчо Славейкова, Николая Кунчева, Ивана Цанева) и прозаиков (Павла Вежинова, Богомила Райнова), а также ряд работ в стиле так называемой «эссеистической критики», успешно балансирующей на грани между художественной литературой и научным исследованием.

Одна из последних книг С. Игова — «Там на Балканах» (2012) с подзаголовком

романОлогия

— представляет собой собрание нескольких фрагментов (поэма, четыре пьесы, повесть и две критические статьи), объединивших шесть сюжетов из болгарской жизни различных исторических отрезков XX века и выражающих достаточно пессимистический взгляд писателя на эту жизнь — странная жанровая комбинация на тему «балканская/болгарская судьба». «Роману» предпосланы Рекомендации (указания) автора, предлагающего тем, кто ждет встречи именно с романом, начинать свое знакомство с ним с конца, с послесловия-предисловия, а всем остальным — читать его в любой последовательности. «Постмодернизм» последнего на сегодняшний день произведения С. Игова, написанного в романном жанре, уже не воспринимается столь вызывающим, как в далеком, по сути, 1998 году воспринимался роман «Олени», ставший, наряду с иными текстами той поры, своего рода визитной карточкой, именем эпохи, умонастроением и воплощением растерянности целого поколения, так и не нашедшего прочной опоры в зыбком, хаотичном, неожиданно оказавшимся чужим и непонятным мире. Большая группа талантливых писателей (главным образом — филологов, кандидатов и докторов наук), с азартом включилась в постмодернистскую игру, активно используя в своих произведениях и технику постмодернистского письма — пародийного, афористичного и интертекстуального, игрового, эклектичного и фрагментарного, а стало быть — адекватного фрагментарности, неупорядоченности и хаосу жизни и времени.

Но «Олени» — не совсем постмодернистский роман, хотя многие приметы последнего налицо.

Это, прежде всего, загадочная рукопись-исповедь анонимного героя о своей недавней яркой, чистой, «идеальной» любви к юной Елене (1), адресованная новому объекту его любви — Елене (2). После его гибели рукопись попадает к критику С.И., а затем — к издателю. Так и появляется на свет этот странный роман-пазл, роман-капкан, роман-загадка, разгадать которую читатель сможет лишь в конце, в послесловиях критика и издателя романа, композиция которого вполне отвечает постмодернистскому отрицанию «центра» романа как его организующего начала.

Это и таинственный и прекрасный заповедник «Олени», где, словно в волшебной сказке, проведет в одиночестве, размышлениях и общении с природой наш герой, автор дневника-исповеди, чудом попавший туда и чудом же из него выбравшийся спустя ровно три года.

В час заката бывает миг, когда море становится каким-то странно призрачным.

И прежде чем подняться навстречу падающему мраку в ритме своего вечного, могучего дыхания, подвластного всеобъемлющей космической стихии, или заблестеть под луной, высвечивая на своей глади ясную дорожку, уходящую вдаль, прежде чем начать свою ночную жизнь, так не похожую на дневную, море замирает на одно мгновенье — миг особого покоя в священном бездействии сумерек. Уже лишенное взгляда солнца, оно, будто из самых своих глубин, излучает матовый, рассеянный янтарный свет, эманацию солнечных лучей, поглощенных днем, — послание, неизвестно какое и неизвестно кому, может быть, тем, кто сумеет его уловить, пусть и не разгадав до конца.

Но перед этим призрачным мгновеньем, когда все вокруг как бы ускользает из жидких объятий воды, чтобы перейти в бесплотный ритм вселенского духа, у моря есть еще один час — час удивительной ясности. И тогда ярче становятся его краски, выразительнее — контуры, отделяющие море от берега и оставляющие на его поверхности бессчетные следы самых неразличимых движений его течений и волн.

В такой вот час я сидел на открытой террасе какого-то кафе у шоссе с довольно интенсивным движением. Терраса словно висела над обрывистым мысом, разрезавшим море на два залива. Я сидел спиной к дороге, почти пустынной в полуденную жару, но сейчас уже вполне оживленной из-за машин, пролетающих в разных направлениях. Сидел, спокойно вглядываясь в морскую даль и берег на другой стороне залива. Линия берега там плавно снижалась к горизонту, почти сливаясь с ним в невидимой точке, которая спустя час будет отчетливо видна в свете маяка.