Про психов. Терапевтический роман

Илизарова Мария

Леонтьева Елена

Роман «Про психов» встряхивает литературную традицию, по-новому высвечивает тему «Записок сумасшедшего» и «Палаты номер шесть». Новая словесность, проза двадцать первого века использует экспертное знание предмета наравне с его творческой трансформацией.

Настоящие психи – нормальные люди, попавшие в ненормальную ситуацию. Авторы, профессиональные ученые и врачеватели, показывают и персонажам, и нашему обществу путь к реальному излечению.

Владимир Новиков, критик.

Часть первая

Лоре страшно

Мама говорила, что главное в жизни – иметь план.

И держать все под контролем.

В шкафу еще остались подобранные ею комплекты одежды. Их хватит дня на три.

Мама умерла пятнадцать дней назад.

Начало

Мы – свидетели этой истории и хотим рассказать ее вам. Она началась, развивалась и закончилась в одной старейшей московской психиатрической больнице. Все, до последнего слова, в этой истории – чистая правда, как правда и то, что мы единокровные сестры. Итак…

Заканчивается год. В психиатрической больнице, как и везде, ждут праздников, суетятся, готовят подарки. Мечтают, чтобы каникулы стали особенными и запомнились на весь следующий год.

В отделениях устраивают «огоньки», утренники и дискотеки. В клубе готовится большой концерт, администрация делит годовую премию. Радость, возбуждение и суета – работать не хочется. Но больничная жизнь идет своим чередом: больные поступают, лечатся и выписываются. Врачи приходят затемно на работу, проводят утренние пятиминутки, делают обходы, пишут истории болезни, медсестры раздают лекарства, пьют чай в сестринских и сплетничают…

Наш герой оказался в больнице двадцать шестого декабря, пройдя все этапы ритуала поступления.

Учитель Костя Новиков

Костя Новиков – учитель истории в престижной московской школе. Сегодня, двадцать пятого декабря, он возбужден и нервничает. Последнее время он постоянно нервничает. Его тревожит экономический кризис в Европе, неожиданная политическая активность в России. Но больше всего его волнует предстоящий школьный спектакль, ведь он его режиссер и вдохновитель. Костя не знает ничего прекраснее, чем древнегреческий театр. Он искренне убежден, что, лишь прожив на сцене любовь и страдание Эдипа, можно понять, как уцелеть в этом странном мире. Кроме того, обострившиеся политические взгляды требуют своего места.

Костя искренне верит в будущее Европы: «Если у них получится, – с надеждой и азартом убеждает он окружающих, – быть может, ход мировой истории изменится, и у нас у всех появится шанс!» Когда у Греции начались серьезные экономические проблемы, Костя очень переживал. Он боялся, что Грецию исключат из Евросоюза, и решил ее поддержать. Объявил год Греции в школе. За год ученики должны были поставить два спектакля: «Приключения хитроумного Одиссея» и «Любовь эллина». Сценарии спектаклей учитель писал сам. Сегодня должна состояться премьера.

Костя – хороший учитель. Неведомо как, но ему удается безразличных ко всему школьников седьмого-восьмого классов увлечь театром и, что совсем уже удивительно, театром античным. Как у него получается, мы не знаем, однако нам он показался человеком, редко встречающимся в современной школе. Скорее, он напоминает учителей прошлого, того прошлого, когда к учителям относились с особым уважением, считали их людьми «с большой буквы», и сами они, еще свободные от жестоких неврозов ЕГЭ и ГИА, так себя чувствовали.

Костя, конечно, странный учитель истории. Вот один пример: во время зимних предвыборных митингов в Москве он собирался повести свои классы сначала на Болотную площадь, а потом и на Поклонную гору. Ученики никогда не видели его таким счастливым. Постоянно повторял, что история вышла на улицы, и как раз теперь, когда дети стали изучать общественное движение девятнадцатого века, они все увидят своими глазами. Кажется, он всерьез предполагал, что на свете нет ничего интереснее истории. Непонятно, чем бы все кончилось, если бы не вмешался директор.

Один из них

Костя просыпается под звуки механического женского голоса, повторяющего: «Внимание, сработала система пожарной сигнализации, просьба всем покинуть здание! Внимание…» Текст повторяется с небольшими промежутками.

Костя привстает в кровати и оглядывается вокруг. Голые стены палаты, окна без решеток, на койках коконы со спящими больными. Сосед слева сидит на кровати, тихо причитает и шуршит целлофановыми пакетами, перебирая и перекладывая невидимое их содержимое. Сосед справа выглядывает из-под одеяла и пристально смотрит на Костю. Глаза его безумны. Смотреть на него страшно, и Костя не смотрит. Сосед подмигивает, подносит палец ко рту: молчи, мол. Рукой указывает на медсестру.

Медсестра сидит у входа в палату. Костя не может понять, та же это медсестра, что и вчера, или другая. Медсестра с серьезным и нахмуренным видом пишет в большой тетради. Костя выпутывается из одеяла. После вчерашних уколов попа болит, тошнит, кружится голова. Муторно и медленно. Костя сидит, уставившись в пространство прямо перед собой, бездумно прислушиваясь. Сосед справа что-то шепчет. Не разобрать, что. Пожарная тревога продолжается. Никто не реагирует. Костя осторожно спускает ноги на пол, ощупывает пальцами покрытый линолеумом пол. Пол холодный и немного липкий. Костя снимает с железной спинки кровати казенную рубаху, надевает ее. Сидит еще немного. Затем встает и бредет к выходу из палаты. Слышит голос медсестры, которая, не поднимая глаз от журнала, говорит:

– До столовой и обратно.

– Что? – Костя не понял, к нему ли она обращалась.

Косулин идет на работу

В это же утро клинический психолог Саша Косулин шел на работу. С утра стояла вечная московская ночь. Подходя к остановке, Косулин увидел красивый перевернувшийся джип. Джип лежал тихо сбоку от дороги и был похож на современное искусство. Косулин успел задуматься о бренности обладания джипом. После событий сегодняшнего утра отсутствие в его жизни даже малюсенькой перспективы джипа вызывало облегчение вместо привычного приступа, когда понижается самооценка и внутри звучит проповедь в буддистском стиле на тему пользы отказа от привязанностей.

Вчера вечером уставшего Косулина насильно вытащила из Интернета старшая дочь, жесткая девица семнадцати лет от роду. Она решительно выключила компьютер и, глядя отцу прямо в глаза, припечатала:

– Нам надо серьезно поговорить.

Разговаривать с дочерью, тем более серьезно, ужасно не хотелось. Он целый день разговаривал на работе. И вообще, разговаривать – это работа, а он хочет отдохнуть. Сорокалетний Косулин неделю назад зарегистрировался в модной социальной сети и теперь вдохновенно продумывал сетевой имидж, подбирал аватарку и заводил новых френдов.

На работе весь день были разговоры, и сплошь серьезные: одна за другой шли пациентки с темой смерти. Кто сам боялся умереть, у кого родители умерли, у кого любимый человек. Было тяжко, и хотелось отвлечься, но суровый вид дочери отдыха не предвещал.

Часть вторая

Во все тяжкие

Лора просыпается: рождественское утро, в палате свежо, почти все койки пусты, за окном мирно падает снежок. В душе мрак, а в голове мыслей не счесть: опять снилась мама… Во сне Лора кричала ей: мне больно, я обижена на тебя, смертельно обижена!!! Больше ничего не помнила, проснулась от ужаса этих слов. Смертельно обижена – это не просто обида. Это до смерти, значит. Можно так обидеться, чтобы человек умер? Могла ли ее обида убить маму?

Я что, убила ее? Погоди, Лора, ты такая смелая и решительная. И убийца, и спаситель… И Богиня…

Вчерашний день разогнал мрак. Костя… Как же он ей нравится! Волосы у него мягкие и пахнут приятно. В чертах особая к ней близость, вызывающая желание обладать и меняться чем-то похожим, обнаруживая равенство и взаимность. Зашаталось все, когда он со сцены к ней спустился. И про Богиню ввернул так тонко, и отец Елений ей поклонился! А она ответила, вот дура! Все видели. Не ожидала такого, просто мечтала с Костей увидеться хотя бы раз еще, а тут, оказывается, и для нее место нашлось. Да чуть ли не главное. Богиня. Как он забавно все понял, по-своему: возлюби то что есть. А что есть?

Конечно, он совсем другой человек, не из Лориной вселенной, где они с мамой кружились, как сдвоенные звезды. Он проще, прямее. Лора – интеллект-машина, зато в отношениях между людьми ничего не понимает. А он ничего не скрывает, не то что Лора. Она-то обманет детектор лжи, если надо. Похоронит все чувства на дне души, и все – ничего сложного. Он не такой – он чувствительный, как на иголках все время. Бурлит. Вчера счастлив был. И видно, что не только от спектакля, но и от встречи с ней тоже.

Неужели я влюбилась? Так вот это, оказывается, как. Сильно. Как же я могла так влюбиться? Наверное, он младше меня. Вчерашняя короткая встреча, как доза долгожданного наркотика, наполнила жизнью все клеточки тела. Самые скрытые, незнакомые Лоре места ее тела ныли, стонали, умоляли: еще, еще, еще. Ворочалась полночи, ерзала, любила подушку, ничего не спасало – заснуть не получалось. Была бы дома – в ванне бы валялась, постепенно расслабляясь. Но интимная жизнь в больнице не предусмотрена – уединиться негде. А ночью стыдно – сама слышала, как жаловались на одну: всю ночь мастурбирует, спать не дает. Всей аптекой успокаивали – не помогало девке. Куда ж деваться Лоре? Вполуха слушала горячие обсуждения спектакля в палате, на вопросы отвечала невпопад. Разговаривать не хотелось, хотелось замереть в сладком коконе: я ему нравлюсь, он для меня все это сделал, я ему нужна, а он – мне. Нам будет так хорошо, как и не бывает вовсе. Вопросы отвлекали, злили, хотелось спрятаться ото всех: да отстаньте, пожалуйста!

Разговоры с мертвыми

В церкви на Лору накатило. Густой воздух разом вернул память о пережитом психозе. Скромный больничный храм в административном корпусе ничем не напоминал Главную церковь, но все же… Голова кружилась от пения дьякона. Она вспомнила, как была счастлива, что все кончилось хорошо, что она спасла Москву, и сколько света лилось золотого, и в душе что-то невообразимо теплое и сладкое творилось. Как она гордилась тем, что справилась. Как любила все живое. Потом ангелы белые пели. Которые никакие не ангелы оказались. А потом… Уколы, уколы… Пропасть.

Как же этого не было, когда точно было? Реальнее в сто раз, чем вот сейчас, например.

Что там психолог говорил про реакцию на стресс и переживание горя? Разве бывает такая реакция? У всех кто-то умирает, а у нее одной такая реакция?! Ну не у одной, положим, больница оказалась очень большой. Она и не знала, что сумасшедших в городе столько! И какие люди хорошие, интересные, и реакции у них разные.

Горе? А она не чувствовала ничего. Когда маму отпевали – стояла и не могла заплакать, плечи и грудь сводило от напряжения. Она смотрела на маму и видела, как похожи их лица. Непроизвольно ее лицо сложилось в последнее мамино выражение. Строгое и немного недовольное. Странно, но в гробу мама была очень красива. Живая о внешности не задумывалась, но тут постарались гробовщики. Густые седые волосы причудливо складывались и вились, простое серое платье с белым воротничком делало маму похожей на учительницу. Все это ей очень шло. Лора смотрела на маму, крошечную в дешевеньком гробу, и никак не могла узнать ее.

Когда пришло время прощаться и священник объяснил, как надо поцеловать иконку и специальную повязочку на лбу, ноги подкосились, и одна мысль начала биться: не могу, не могу, не могу!! Дальше она плохо помнила: провалилась куда-то в небытие, откуда выскочила только раз, когда гроб забивали гвоздями. В полупустой церкви этот жуткий звук буквально выбил из Лоры рассудок. Она даже на кладбище не доехала, не попрощалась с мамой как следует. Вина уколола сердце: не справилась. И все это было, даже и не пробуй забыть. И то, что потом случилось, – тоже было!

Пауза

Перед глазами Косулина возникает кусок пупырчатого желтого дивана. Где я? В кармане брюк вибрирует мобильник, тщетно пытаясь связать с внешним миром.

Внешний мир не позволял Косулину сбежать, волею реальности возвращал к наличному бытию мужчины среднего возраста, счастливая (как теперь казалось) жизнь которого рухнула. Жене хотелось новизны, сексуальной любви, возможно, ей очень хотелось денег, просто денег или счастья, просто счастья. А Косулину тоже всего этого хотелось, конечно, но не настолько и не сейчас.

Признаться, Косулин в счастье не верил, жарко нападал на Аристотеля и его подпевал (человек создан для счастья, как птица для полета, – что за нелепица?). Был убежден, что идея счастья погубила множество хороших людей. Что за счастье такое? Постоянное ощущение или мгновение? В чем оно измеряется? Не выдерживает человек счастья – потому что не создан для него. Потому что – живой, а живым всегда неймется: холодно, жарко, голодно, одиноко, хорошо. А счастье выдумали идиоты, не признающие человеческой природы. Вечно умники всякие пытаются зафиксировать бытие, обкорнать, упростить. А оно не поддается – изменяет, как последняя блядь.

Он постоянно замечал людей в этой ловушке: я несчастлив, а ведь достоин счастья. Все равно, что вакуума желать. И терпеливо исследовал – что для них счастье сейчас. Что раньше было. Какие они счастливые, эти пойманные на крючок дурацкой чужой идеи?

И пришел к выводу, что толком не знает никто. Просто потому, что живы, меняются постоянно, каждую минуту. А поиски счастья как бы для оправдания изменений выдумывают. Все равно как если бы дерево оправдывалось идеей климата за то, что почти умирает зимой, а потом воскресает весной.

Жена вернулась

Киевский вокзал встретил Лиду невыносимо дорогими таксистами, вальяжно ожидающими своего счастья, и киоском с толстыми красными розами, завернутыми по сто одной штуке в белую оберточную бумагу. Лида гордо вспомнила о том, что в Одессе ее каждый день встречали такими букетами. А вот на вокзале никто не ждал. На утреннюю эсэмэску муж почему-то не ответил… Неопределенность тревожила. Новая любовь вскружила голову, но каникулы кончились. Дома ждала семья.

Вытащила тяжелый чемодан на перрон (в Одессе изрядно прибарахлилась). Телефон мужа упрямо не отвечал. После третьего звонка невидимая телефонная тетенька заговорила не по-русски. Лида зло тьфукнула и опасливо перезвонила. Тот же голос опять сказал Лиде про Косулина что-то важное и непонятное. По-чешски?

Подмерзающая Лида, решившая поразить Москву новыми туфельками в январе, сдалась наглому таксисту и за тысячу рэ доверила ему свой чемодан. Сначала она по привычке разозлилась на мужа: все-таки он идиот! Как он мог не встретить меня на вокзале! Неужели все понял?

Потирая ножки в теплом такси, звонила теперь уже дочери. Без ответа. Не выдержала и позвонила теще, у которой гостил Илюша. В последний момент сбросила звонок. Нет, сначала доехать домой.

Дом встретил тишиной и пустотой. Лида села на кухне, заварила чаю и ужаснулась от того, что все идет не по сценарию, многократно прокрученному в голове: она приезжает, рассказывает, как устала от недельного корпоратива, как провинциальны люди в Одессе, как все напивались и как она скучала, но ехать надо было обязательно, и скоро опять придется. Начальник очень просил.

Мужское

Самолет с трудом вгрызается в облачное кольцо обороны Москвы, видна полыхающая красным Ленинградка. Прямо перед посадкой Косулину опять поплохело от необходимости решать, что делать дальше.

Очевидно, надо включить телефон. И ехать домой. Лида дома уже, с ума сходит, мама обзвонилась. Но все еще страшно. Обреченно листая телефонную книжку, натыкается на номер Агнии – нет, нет, к ней нельзя. Между ними ничего нет, нечего и мечтать о желтом диване. С третьего просмотра увидел номер Паяца. Конечно, к Паяцу! Он поймет. Набрал номер, вдохнул.

Веселый голос, как будто ждал:

– О, наш беглец! Как я рад вас снова слышать! Полны пива и шпикачек?

– Да, под завязку. А я вот звоню и напрашиваюсь к вам на постой. Примете страдальца?