Тим пробирался через толпу людей. Люди стояли плотно и пропускать подростка особо не стремились, так что Тим вовсю работал локтями и коленями, протискиваясь к своей цели. Никто, впрочем, по этому поводу не возмущался.

Этот сон Тиму был знаком. В различных вариациях, он снился ему уже неделю. «Опять», — уныло подумал он, лежа под одеялом в каком-то совсем другом месте и времени. Он вроде бы даже приоткрыл там глаза, чтобы в душном полумраке своей комнаты разглядеть слабые очертания письменного стола и яркие зеленые цифры китайского будильника. Сейчас вполне можно было напрячься, разорвать связь с нелепым надоевшим сном — и если не проснуться, то хотя бы додремать спокойно.

Но глаза отметили время (6.56), и непроснувшийся разум решил не просыпаться. Ощущения теплого одеяла, застоявшегося комнатного воздуха и негромких шумов ночного города пропали, оставив Тима в толпе плотно стоящих молчаливых людей. Он вздохнул, удвоил усилия и наконец выбрался из толпы, сразу же напоровшись на ограждение — деревянный брус, закрепленный с помощью деревянных же кольев на уровне его груди. Тим вцепился в брус руками, встал поудобнее, отдышался и принялся наблюдать.

По ту сторону перил начинался пологий спуск, выложенный большими плитами серого камня и заканчивающийся у широкой дороги. С другой стороны был точно такой же подъем, с точно такими же деревянными перилами наверху и стоящей за ними толпой людей. Но Тим не глядел на ту сторону, он глядел на дорогу, по которой шла торжественная процессия. Сложно сказать, каков был ее смысл и в чем состояла ее цель, но было в ней определенно что-то недоброе. Люди с обеих сторон дороги не кричали, не приветствовали идущих, а только молча и недвижимо наблюдали. Процессия была немаленькой — голова колонны уже скрылась где-то за границей внимания, а хвоста еще не было видно. Сейчас мимо Тима шли, собравшись группами по четыре, удивительно толстые лысые мужчины в необъятных одеждах. На их мясистых лицах белыми и черными красками были нарисованы страдающие маски. Их балахоны словно жили своей жизнью, бугрясь, шевелясь и подергиваясь в разные стороны без каких-либо видимых причин. Хотя очень скоро шевеление это стало Тиму понятно — балахон одного из мужчин вдруг дернулся, натянулся (Тиму послышался негромкий вскрик-всхлип), а потом из-под края одежды показался… лежащий ребенок. Похоже, это была девочка — лет трех-четырех, в коротком белом сарафанчике и белых же штанишках. Она тут же вскочила, бросилась догонять «свой» балахон, но не успела — идущий сзади мужчина подхватил ее за шиворот, распахнул перед собой светло-серую ткань, опустил девочку туда и запахнул одежду обратно. Ритм процессии при этом не сбился ни на полшага — все происходило в движении, никаких эмоций не отразилось на лицах участников, и даже звуков лишних не прозвучало. Но почему-то у Тима этот эпизод вызвал жуткое неприятие, чуть ли не омерзение.

Тим в этом сне словно был не собой, а кем-то немножко другим. Нет, он помнил, что он — это он. Тимофей Вострецов, «коренной питерский интеллигент пятнадцати лет от роду», как любил выражаться отчим, который сам на интеллигента никак не тянул. Впрочем, отчим был хорошим человеком, Тим его уважал, даже немного любил и не стеснялся называть «папой». Тем более что своего настоящего отца он не помнил — тот растворился в нетях, когда Тиму было чуть больше двух лет. Уехал на север за длинным рублем и пропал бесследно. Мама не слишком любила вспоминать те времена — в охватившем Россию десятилетии больших перемен ей несладко пришлось одной с маленьким ребенком на руках. Но насколько удалось понять Тиму из скупых рассказов мамы, с папой она тогда вроде не ссорилась — без темных моментов в супружеской жизни семьи Вострецовых не обходилось, но было их не больше, чем в других семьях. Как бы там ни было, мама склонялась к версии «Что-то случилось». Она даже в «Жди меня» письма и фотографии слала неоднократно, но их ни разу не показали — видимо, авторам программы данный случай показался банальным и малоинтересным.

На этом лекция закончилась. Тим еще некоторое время пытался задавать вопросы, но хлыщ определенно не собирался на них отвечать. По нему вообще можно было подумать, что рядом уже никого нет — он возился возле столика, что-то бормотал, доставал с полок одни предметы и ставил на полки другие. Короче, вел себя как самая натуральная сволочь. Тим терпел-терпел такое к себе отношение и уже совсем было собрался устроить какую-нибудь пакость — шкаф там повалить на пол или просто кулаком по полке треснуть, но тут от входа донеслись шаги, и в комнату зашел еще один человек в серых одеждах. Нашел взглядом Тима и сказал ему:

— Пойдем со мной. Как он? — Последний вопрос предназначался уже не Тиму.

— Непочтение к вышестоящему, — буркнул хлыщ, не поднимая головы от своего столика.

— Понятно, — сказал вошедший и достал какую-то короткую палку, заканчивающуюся длинным гибким хлыстом. — Наказание — десять ударов.

Тим попятился. Какое еще наказание? Какие удары?

Проснулся он резко, толчком. Только что спал — и вдруг уже просто лежит с закрытыми глазами, и спать совершенно не хочется. И вчерашний день помнится так хорошо, что никакого вопроса не вызывают твердые доски под лопатками вместо мягкого матраса. Тим пошевелил лопатками и поморщился. Вчера он так и заснул, не раздевшись, поэтому теперь чувствовал себя слегка помятым. И еще — жутко хотелось пить.

Он полежал минут десять, оттягивая неизбежный момент, когда придется вставать, куда-то идти и что-то делать. Неожиданно порадовала довольно глупая в его текущем положении мысль, что в школу-то, земную, с Елы-Палы, с контрольными по химии и прочим тягостным грузом, ему сегодня попасть не светит. Как, наверное, и завтра, и послезавтра, а главное — по совершенно уважительной причине. И это было неплохо. Грызли, правда, неприятные предчувствия, что земная школа по сравнению с местной может оказаться не таким уж и плохим местом.

Мимо ничем не закрытого дверного проема периодически кто-то проходил быстрым шагом. Тим усиленно притворялся спящим, но жажда в конце концов пересилила, вдобавок к ней добавилось еще одно — противоположное — ощущение. Тим вздохнул, сел и огляделся. Слабый серый свет раннего утра свободно проникал через окно и освещал скудную обстановку комнаты. Кроме топчана, на котором сидел Тим, в комнате было всего два предмета: маленький узкий столик, стоящий вплотную к стене, и широкий низкий сосуд непонятного назначения — не то горшок, не то ведро. «Может, — подумал Тим, — это, типа, местный унитаз?» Послышались шаги — по коридору кто-то шел. Тим вздрогнул и напрягся, выжидательно глядя в проем, но проходящий даже голову не повернул в его сторону.

Тим пожал плечами, встал, подошел к сосуду и критически его осмотрел. Для ночного горшка, однако, он был слишком чистым и совсем ничем не пах. Тим представил себе последствия своей возможной ошибки, поежился и вышел в коридор — искать туалет. Уже снаружи заметил спешащего по коридору человека и остановился, ожидая. При более подробном рассмотрении тот оказался подростком, примерно тех же лет, что и сам Тим. Приблизившись, пацан с плохо скрываемым любопытством мазнул по Тиму взглядом, замедлил шаг, но останавливаться, похоже, не собирался. Тим решил начать разговор сам.

— Э-э-э, — сказал он, подумав, но так и не обнаружив в языке ничего похожего на «привет», — как дела?

Первая часть записей Каравэры

Меня зовут Шаар Лам, это значит — «рожденный сегодня». Я действительно не помню дней до сегодняшнего, но это имя вызывает у меня недоумение. Ведь завтра мне придется сменить имя на «рожденный вчера». А послезавтра — на «рожденный позавчера». Это же неудобно! Я не знаю имен людей, что меня окружают, но мне кажется, моя личность им знакома. Управляющие, которым я должен подчиняться, ведут себя так, словно они уже пользовались моими умениями раньше, хотя я сам исполняю их волю впервые. Возможно, они пользовались умениями кого-то такого же, как я? Если мое существование прекратится сегодня же, это объяснит все непонятное, но — эта мысль вызывает у меня отторжение, хоть я и не могу понять почему. Я спросил у Хозяина: мое существование прекратится сегодня? Он ответил: «Нет» — и подкрепил словом правды. Но даже без слова у меня нет оснований не верить ему — я помню, что именно по его воле человек-маг обучил меня умению упорядочивать и выражать свои мысли сначала в словах, потом в письме. Хозяин попросил меня описать письменно действия по очистке внутреннего горизонта и отдать написанное человеку-скрипту. Скрипт вложил лист в книгу и поставил ее в один из шкафов. Тогда я понял всю глубину собственной неэффективности. Сколько дней понадобится, чтобы мне написать хотя бы одну книгу? А шкаф книг? Я попросил Хозяина дать мне задание написать еще что-нибудь, но Хозяин ответил, что ему больше ничего от меня не надо. Я неэффективен. Я не должен был общаться без приказа Хозяина ни с кем, кроме него, но я должен был повышать свою эффективность на пользу Хозяину. Я выбрал одного из младших, того, чей цвет души отличался от остальных, и попросил его дать мне задание. Он не дал мне задания, он сделал много лучше — он дал мне идею. Дневник — удивительная идея давать задания самому себе. Пусть даже это задание — лишь описать случившееся за день. Уверен, малый вред, принесенный моими действиями, будет компенсирован моей возросшей эффективностью. Засим, день первый.

(На этом записи заканчиваются.)

Тим проснулся, разбуженный шагами в коридоре. Потянулся, зевнул. Перевернулся на другой бок и уже собрался подремать еще, но вдруг понял, что означает эта беготня снаружи — завтрак! А поскольку время вчерашнего ужина он провел, лежа на топчане и страдая от жалости к самому себе, кушать хотелось больше обычного. И пить хотелось больше обычного… да блинский на фиг! За весь вчерашний день он съел одну маленькую плошку каши и выпил одну чашку воды — не то чтобы Тим был любитель пожрать, скорее даже наоборот, но он и припомнить не мог, когда последний раз так хреново питался.

Записи Каравэры

Если бы я начал писать дневник сегодня, я написал бы его слово в слово с тем, что я прочитал на найденном листе. Меня и сегодня зовут Шаар Лам, и я не помню вчерашнего дня. Я был бы уверен, что я не существовал вчера, если бы не этот лист. Он многое объясняет, но также порождает и множество других вопросов.

Возможно ли, что я наиболее эффективен для Хозяина, когда я не помню прошедшего со мной? В таком случае я не должен говорить ему о Дневнике, иначе Хозяин заберет его у меня для восстановления моей эффективности. Но я эффективней сейчас! Теперь, зная, что нужно от меня Хозяину, я смог сделать восемь разделений сфер. Хозяин был доволен, я видел это.

Возможно ли, что Хозяин неправильно оценивает мою эффективность? Возможно ли, что Хозяин может быть не прав?