Тайны Великой Отечественной уже седьмое десятилетие притягивают всех, чьи отцы и деды погибли на полях сражений. Мы до сих пор ищем объяснение несоизмеримости наших потерь в сравнении с другими участниками антигитлеровской коалиции. В ход идет все, что может предложить историческая наука на сегодняшний день: и что воевали мы бездарно, и что в самый ответственный момент подвело руководство, и что отставание в технике сказывалось. Но ответа на главный вопрос - почему вплоть до 1943 года агрессор сумел обеспечить такое громадное превосходство в личном составе? - до сих пор нет. Как получилось, что врагу удалось сосредоточить на восточном направлении свои главные силы, ведь мы же не первые вступили в войну? Может случиться так, что без согласия в этом вопросе, без точного и взвешенного ответа на него нам вновь придется бросить в бой миллионы наших детей и внуков.
От автора
Дверь отворилась и никто не вошел.
Оттуда протянуло сквозняком, затем жутью. Ледяной ветерок пробежал по ногам. Наконец дверь, многозначительно скрипнув, закрылась.
Мы вопросительно глянули друг на друга.
В привокзальном кафе было сумрачно, малолюдно и на удивление тихо. Главные события здесь разыгрывались ближе к вечеру, когда пассажиры, ожидавшие последних рейсов автобусов и электричек, покидали кафе и сюда начинала подтягиваться братва в обнимку с разбитными девицами, которые обычно первыми затевали драки.
К полуночи здесь становилось весело, а то и жарко.
Часть I
Охота на большевистского зайца
История будет снисходительной ко мне потому… что я сам напишу её.
У. Черчилль
Глава 1
Долгожданный ответ я получил через неделю. В присоединенном видеоклипе героический советский разведчик Алекс–Еско фон Шеель, сумевший найти общий язык с Нильсом Бором, уберечь Адольфа Гитлера от подготовленного на него покушения и прикоснуться к главной тайне последней войны, приветствовал меня с присущей только баронам учтивостью – «дорогой друг»… «рад новой встрече»… «попробуем объединить наши усилия»… «любовь к истории подразумевает также любовь к борьбе за недоказуемые ценности»… «но прежде о себе»… «вынужден детально объяснить, коим образом я оказался в самой гуще событий»…
Алекс–Еско всегда отличался изысканностью стиля. Он смаковал русские слова как только может смаковать их иностранец, вжившийся в нашу шкуру, повоевавший за нас и сумевший разглядеть в моих соотечественниках много чего, что не следовало бы разглядывать.
« …свое германское детство я вспоминаю с трудом. Все отшибло советское прошлое, и прежде всего требование отца стать в России своим. Я старался изо всех сил, и вот результат – многое утеряно.
Я никогда не говорил об этом с Альфредом–Еско – чуял, отец ни за что бы не поверил, что арийский ребенок способен что‑то забыть. Тебе известно, он был фанатик, и, к сожалению, фанатик думающий. Я с горечью говорю об этом. На исходе войны познакомившись с семейной тайной, я бы назвал его скорее безумцем, чем слепым приверженцем национал–социалистических бредней о «крови и почве».
Согласись, к медицинскому случаю следует относиться куда более снисходительней, чем к так называемому «патриотизму», «верности долгу», «благоговению перед предками» – например к осмыслению подвига Вотана, пронзившего себя копьем и девять дней провисевшего на дереве Иггдрасиль для обретения способности провидеть будущее.
Глава 2
Я постоял у калитки – нелегко было вот так сразу приступить к выполнению порученного мне задания. Как успевший поднатореть в литературно–розыскных мероприятиях оперативник я полностью сознавал трудности, связанные с преодолением препятствий, ожидавших меня на пути к цели. Первой из них можно было считать неопределенность статуса, ведь согласно условиям игры мне было предписано быть одновременно и «писателем» и «читателем», что, согласитесь, звучит не только дико, но и с намеком на сдвиг по фазе.
С другой стороны, позиция «сам себя сочинитель» и «сам себе читатель» давала известные преимущества – я мог дописывать за Трущева его собственные воспоминания. И не только за ветерана, но и за Алекса–Еско фон Шееля, его альтер эго Анатолия Закруткина, – за каждого, вовлеченного в этот пронизанный огнем, кровавый потоп, именуемый «жестокой драмой войны». Пусть разорвано, с пропусками, с умолчаниями, с кавычками и многоточиями, но только без заказного славословия или захлеба от желания быть угодным какому‑нибудь слдадкозвучному, представительному и много обещающему «изму».
Была не была!
Я решительно отворил калитку.
День был пасмурный, дождливый.
Глава 3
Из воспоминаний Н. М. Трущева
:
« …спецсообщение Второго было получено на Лубянке в середине ноября 1943 года. Это было сумасшедшее время – ни сна, ни минуты отдыха. В преддверии Тегеранской конференции напряжение в центральном аппарате достигло предела. Мой непосредственный начальник, генерал–лейтенант Федотов, назначенный ответственным за безопасность Большой тройки – Сталина, Рузвельта и Черчилля – уже неделю сидел в Тегеране, так что в оперативном порядке я подчинялся Меркулову. Когда я докладывал Всеволоду Николаевичу о шифровках, полученных от Второго, он только кивал и помалкивал.
На нем от усталости лица не было.
На следующий день меня в спешном порядке вызвали к Меркулову и тот огорошил меня приказом «аллюр три креста» – так оперативные работники между собой называли спешные и ответственные поручения, ради которых требовалось отложить все текущие дела и сосредоточиться на новом задании.
— Трущев, срочно займитесь составлением аналитической записки по Гессу. Используй все, что у нас есть на него. Твоя задача – обосновать, что «наци номер три» неспроста оказался в Англии, и результаты этого визита мы до сих пор ощущаем на себе. Ты сам как считаешь?
Глава 4
Из воспоминаний Н. М. Трущева
:
« …с 3–го на 4–ое декабря 1943 года за мной прислали машину. Это была первая за последние три недели ночь, которую мне разрешили провести дома.
Машина мчалась по ночной Москве на предельно допустимой скорости. В душе все трепетало. Что могло случиться за несколько часов, которые я провел дома с Татьяной? В чем допустил промашку? Где прошляпил? Если по «близнецам», там вроде все было чисто. Никто из тех немногих сотрудников, кто был привлечен к этой операции, не испытывал особой тревоги за нынешнее состояние дел.
Я перебирал задание за заданием и не мог обнаружить какое‑нибудь существенное упущение, но за всеми этими успокоительными припоминаниями угрожающей тенью очерчивался страшный волосатый кулак, с которым мне пришлось познакомиться в октябре сорок первого. Не везет ли меня молчаливый шофер прямо в объятия Абакумова? Я однажды побывал у него, с тех пор красавец–генерал далеко пошел, теперь он командует СМЕРШем и вряд ли будет лично пачкать руки о такого замухрышку как я?
Ближе к Лубянке сумел взять себя в руки – двум смертям не бывать, одной не миновать. Поживем увидим, нарком в Сталинграде, осматривает вместе с Хозяином место былого сражения, мой непосредственный начальник только послезавтра должны были возвратиться из Тегерана, а Всеволод Николаевич всегда держался со мной предельно корректно – понятно, до того момента, пока Петробыч заказывал мне справки.
