Пустоши… Каким образом нечто, что воплощает в себе смерть и безликую сухость, смогло обрести глубинный смысл для некоторых? Откуда берутся эти безумцы, что словно пророки странствуют в настоящем аду и говорят, что суть Пустошей нужно понять? Как им удаётся найти красоту и смысл в этом ужасном месте? Знойная жара, мерзкий горячий ветер, песок и пыль, всякого рода жуткие твари, радиация, бесчисленные опасности. Что прекрасного можно найти в этом Богом забытом месте? Те живые, что каждый день с трудом вырывают свои минуты жизни у этого воплощения зла, не понимают таких, кто видит в Пустошах нечто. «Безумцы!» — вот и всё объяснение, да и не нужно тратить силы и пытаться понять глупцов. Ибо в Пустошах важна каждая капля твоей силы, просто, что бы выжить ещё один бессмысленный день.

После Великой Войны остались лишь Пустоши, как расплата за грехи и безумие прошлого. И живущим в них нет смысла, блаженный тот, кто нашёл его в это время. Они радуются возможности хоть что-то поесть, не сильно мерзкое на вкус, выпить и забыться, а ещё провести с кем-то ночь, кто посимпатичнее, или просто хоть с кем-то. Блаженные те, кто придумал, как заработать в это время, или обрести власть, они в основном все подонки, но у них есть цель в этом новом мире, где всем правят Пустоши. Есть те, кто нашёл цель в заботе о других, но они почему-то не долго задерживаются в Пустошах. Кто-то радуется голове своего врага, насаженной на кол, или выпусканию крови и внутренностей ближнего своего, которых и так осталось не много. И они почему-то обычно живут дольше предыдущих, как будто Пустоши принимая их жертвы, продлевают им жизнь. Но всех ждёт только конец, и даже сейчас большинство трясутся над своей жизнью, и готовы опуститься ещё ниже, что бы сохранить своё бесцельное существование. Но можно ли их обвинять в страхе? Мир всегда был безумен, и мир никогда не меняется, даже когда кажется, что уже хуже некуда.

Этого пустынного странника многому учили с самого детства. Первое, это не бояться. Не ведать страха и не поддаваться ему. Учили придерживаться очень тонкой грани между бесстрашием и бессердечностью, состраданием, милосердием и суровой необходимостью. Он не всегда понимал, как поступить лучше, но его учили желать поступать лучше в сердце, не думая о себе. Отец этого незнакомца был его первым и главным учителем, как в плане мышления, так и армейской подготовки и искусству выживания. Именно отец говорил, что страх перед смертью, является отцом всех остальных страхов. «Ни смерти, ни боли, ни поражения, ни унижения…ни тьмы» — слова, звучащие словно религиозная молитва, которую странник часто повторял про себя. Ему было всего двенадцать лет, когда он занёс револьвер своего отца над головой его раненного убийцы. «Ни тьмы» — это были последние слова, которые услышал бандит из Пустошей. И с тех пор странник стал совсем другим, мудрость отца всегда прибывала с ним, он чувствовал её и его самого в сердце, он знал, что смерти нет…

Влюблённого в таинства и дух Пустоши, его всегда злило, что люди, не понимающие их сути, клеймили его и ему подобных безумцами. Он хотел им объяснить, те чувства, что буйствовали в его душе, когда он стоял посреди «мёртвой» земли, под бескрайним небом, смотря в бесконечный, зовущий горизонт, но не мог. Не знал как это всё передать, не мог найти нужных слов. Он не мог победить в споре, а потому научился не спорить, во благо себе и окружающим. Теперь, когда в каком-то баре вновь начиналась старая тема, он просто молчал, улыбался и молчал, или иногда говорил: «Да. Возможно, ты прав приятель». Но в душе он знал правду, и он делился ею с собой и с отцом, и иногда с теми людьми, кто был ему хоть как-то дорог, хотя таких было совсем немного. Едва ли этот странник и сам себе мог объяснить, что же такое Пустоши на самом деле. Он знал наверняка, что это непросто выжженная земля. Не все люди ценили прекрасные и великие города, зелёные леса и поля, жизнь и свободу, которые были у них тогда. А теперь такие же люди не ценят и Пустоши. Даже если они и странствуют по ним, то сил им придаёт лишь мысль о том, что однажды этот кошмар закончится, и они доберутся хоть до какого-то подобия прошлой «прекрасной» жизни, цивилизации. Они не ценят Пустоши, но ненавидят всем сердцем, жару, зной, песок, пыль, жажду, мутантов, и всё её «сюрпризы».

Лишь иногда в своих странствиях, он встречал людей как будто бы просвещённых мудростью, мудростью, что может даровать Пустошь. Странник часто задумывался, что возможно это естественно, ведь странствуя в Пустоши ты предаешься постоянным раздумьям о окружающем мире, о том что было и что есть теперь, как не странно о самой жизни и бытии в целом. Ты словно сливаешься с Пустошью и своей дорогой. Раздумья, странствия, увидеть что-то новое, встретить кого-то нового, отыскать нечто забытое старое, открыть свою Судьбу и познать множество иных судеб, даже сейчас в это время, когда царит Пустошь. «Жизнь не меняется» — думал он. «Мы живём, чтобы познать эту истину, судьбы и бытия, и даже сейчас это возможно. Отец рассказывал, что всегда так было, даже в райском прошлом. Кто-то жил и имел судьбу, путь. А кто-то влачил жалкое и бессмысленное существование. Вот потому и сейчас так, одни видят и способны почувствовать это чуть ли ни мистическое таинство, а другие нет…» Он принял окончательное решение в самом себе, сейчас, когда конец казался таким близким и неотвратимым.

Генрих наслаждался этой женщиной. Ему было уже за тридцать, тёмные волосы, острый нос и выразительный подбородок, а главное зелёные глаза, по словам других, а особенно женщин — проникающие в душу. И сильный взгляд с благородным выражением лица, словно орлиный. Она была ощутимо моложе его, но это не смущало его. Заприметил Генрих её давно, ещё юной девушкой. Последние года три он постоянно думал о том, как бы овладеть ею, и вот теперь этот день свершился. Она, красивая и интеллектуальная блондинка, с прекрасной и гармоничной фигурой без изъянов, лежала на левом боку в его комнате, в его кровати, в его объятьях. Постельные принадлежности были смяты и частично сброшены на пол, а рядом с ними лежали скомканные, наспех снятые комбинезоны, синего цвета. Генрих знаменитый любовник, его отточенные до мастерства движения, его баланс между напором и нежностью, порыв его энергетики растопил всю её волю и силу. Он владел ею, в каждом своём движении, в каждом поцелуе и пощипывании, в каждом её сладострастном стоне. Она словно девочка, немного свернувшись калачиком, выдавала на своём лице чувства унижения и безысходности, необратимости, а порой и искреннего удовольствия и даже быть может счастья. Всё это происходило в серой комнате, с выключенным светом и отдающей холодом своих стальных, крепких стен. Оба они были жителями убежища под номером 72.

Это убежище мало чем отличалось от среднестатистического, но особый упор в нём делался на сохранение научных и культурных знаний человечества, и самое главное — это юриспруденция. Это было «убежище адвокатов», законов, и правосудия, в том виде, в каком это было до начала Великой Войны. Да в нём было много других уважаемых обществом профессий, учёных различных сфер, или посвящённых культурной деятельности, но именно всё то, что связанно с судебными разбирательствами было в Убежище 72 самым культивируемым и почётным. Но были и изъяны, правда современные его жители, которые о бывшем мире знают только по учебным программам, не способны заметить тех абсурдных вещей, к которым привела их собственная деятельность. Даже не смотря на столь небольшое населения убежища, в нём каждый день происходят судебные разбирательства. Малейшая конфронтация, или случайный толчок, или неосторожно сказанное слово, в большинстве случаев приводило к судебному иску. Наверное, жителям Убежища 72 было просто очень скучно, но так вышло, что они и сами не заметили, как превратились в не совсем адекватных людей, в фанатиков. Но для них самих, подобный порядок вещей казался вполне природным.

Генрих ещё в детстве знал, кем хочет стать, и даже можно сказать разрывался между двух обожаемых им увлечений. Он очень любил технику, и в свободное от учёбы время перечитывал технические журналы, доступные его пониманию. Но чем старше он становился, тем сильнее росла в Генрихе другая страсть, которую он считал признаком элиты в их маленьком собственном мирке. И он стал адвокатом, и Бог свидетель у него все же был к подобному талант. Язык Генриха как говорится был весьма подвешен, он стал уверенным в себе харизматичным мужчиной, и с каждым его последующим успехом его незримая сила росла всё больше. Очень скоро он стал одной из знатных личностей Убежища, ему завидовали, кто-то даже уважал, многие ненавидели. Имея все эти качества Генрих конечно же имел большой успех среди женщин, и не будет преувеличением сказать, что каждая пятнадцатая жительница Убежища побывала в его постели и его объятьях.

Молодая особа рядом с ним в эту ночь, всего немногим больше двадцати лет, по имени Мередит, один из лучших и многообещающих обвинителей со стороны Смотрителя и соответственно власти Убежища. Уже более трёх лет она сражается в суде с «этим наглым эгоистом и мерзким бессердечным подхалимом», но не может похвастаться большим количеством побед, не говоря уже о их значимости, ведь Генрих как раз и прославился тем, что способен выиграть даже очень сложные дела. Да она ненавидела его, хотела унизить и растоптать, уничтожить его лживую репутацию и показать людям кем он является на самом деле. Последняя их судебная битва была очень жестокой, речь шла о настоящем убийстве. Он часто оказывал знаки внимания Мередит и открыто показывал, чего хочет. И то ли в шутку, то ли в всерьёз, однажды во время спора по этому делу, Генрих сказал ей: «Если я проиграю, ты растопчешь меня, детка. Но если выиграю, то будешь мне должна ночь». И Генрих выиграл, только при помощи своего языка и улыбки, спас от смерти убийцу, выставив его настоящей жертвой жены. Многие могли бы подумать, что Мередит пришла к Генриху, чтобы отдать долг спора, как бы ей это не было противно, но Генрих знал правду, и знал правду о себе, о ней, и о всех женщинах…

Он на несколько секунд остановился, что бы впиться своим сладостным поцелуем в её нежную шейку, но она, разгоряченная огнём страсти, перевернула его на спину, и овладела им сверху. Он чувствовал, что у Мередит было очень мало мужчин, и знал наверняка, что никто не заставлял её так себя чувствовать, как он. Через каждые несколько мгновений она двигалась всё быстрее и быстрее. Пламя бушевало в её теле. Ей было противно то, что происходит, ей был противен Генрих и его наглый шёпот и улыбка власти и превосходства, ей была противна она сама и грязь, исходящая от этого соития. Но она не могла остановиться, не смогла полчаса назад, а теперь не сможет тем более. Она хотела этот «мерзкий кусок дерьма». Она хотела, чтобы он владел ею, и проникал всё сильнее и глубже. Генрих был счастлив, он уже давно не чувствовал себя так хорошо с женщиной. Мередит насыщала в нём нечто, что-то, что он не мог объяснить, но оно было подобно сладкому нектару на душу.