Длинный зелёный автомобиль, переваливаясь с боку на бок, словно жирная утка, выбрался с просёлочной дороги на автостраду и помчался по направлению к столице.

Мимо проносились белые кубики бензоколонок, приземистые коробки мотелей, пёстрые фанерные щиты реклам. Один такой рекламный щит тянулся километров на двадцать. При соответствующей скорости минут за десять на нём можно было прочитать: «Не глазей по сторонам! Не отвлекайся!»

— Быстрей! Быстрей! — торопил сеньор Буль Бурес шофёра.

Стрелка спидометра прыгнула со ста на сто двадцать.

Буль Бурес уткнулся в газету. Буквы прыгали у него перед глазами. Вот так:

Бесконечная дорога, петляя среди зарослей сахарного тростника, уходила далеко к горизонту, туда, где высились горы, покрытые бледно-зелёными пятнами лесов — непроходимыми джунглями.

Длинноногий смуглый мальчонка стоял у обочины дороги и, закрывшись ладонью от слепящего солнца, смотрел на скалистые гребни гор. Их костлявые макушки казались синими и сливались с небом. Они дрожали и таяли в расплавленном воздухе.

Босые ноги мальчишки скрывались по щиколотку в розовой пыли краснозёма.

Из-за горизонта медленно выползла чёрная туча, от неё к вершинам гор потянулись серые дымчатые полосы. Сверкнула молния, и мальчишка долго прислушивался, пока донёсся чуть слышный гром, похожий на вздох.

Заросли тростника раздвинулись, и показался высокий, обнажённый по пояс мужчина в старой соломенной шляпе и серых полотняных брюках, засученных до колен.

Зелёная машина Буль Буреса подкатила к двухэтажной загородной вилле. Верзила в белом костюме распахнул ворота, и машина въехала во двор.

В гостиной собрались шесть человек: два пожилых господина, три трясущихся старика в комфортабельных инвалидных колясках и молодящаяся старуха лет восьмидесяти. Неодобрительно покосившись на пять окружающих её лысин, старуха вставила в ухо слуховой аппарат и принялась заплетать свою длинную косу, причём так усердно, что даже не заметила, как её пышная причёска съехала на лоб, обнажив голый затылок.

— Сеньоры, — сказал Буль Бурес, выпятив живот, — извиняюсь за опоздание.

Старуха тут же прошамкала:

— Совершенно верно. Отличная мысль!

Дождь лил две недели. А потом кончился так же внезапно, как и начался.

Небо было голубое-преголубое, как новенькая скатерть, по чьей-то небрежности прожжённая посредине, — там красовалось солнце.

Из хижин высыпали негры, мулаты, креолы, белые. У негров кожа была чёрная, как ночь; у мулатов — смуглая, как вечерние сумерки; у креолов — светло-серая, как ранний рассвет; у белых — красная от загара, как длинный знойный день.

Только у Пень Колодуса, сидящего на веранде, кожа была белая. Белая, как туман над тропическими болотами. А почему б и не быть ей белой? Ему же не приходилось каждый день с утра до вечера работать на плантациях под жарким солнцем. Впрочем, нос у него был красный, как стоп-сигнал. Но не от загара.

Рубщики потянулись к дремучим зарослям сахарного тростника.