Три чистопородных кабардинца вынесли за околицу станицы троих вооруженных всадников, где их уже поджидал небольшой отряд терских казаков, собравшихся нести службу на кордоне. Вся группа галопом помчалась на заход солнца, восседая на лошадях как влитые, с выдвинутым вперед левым плечом. Так ездили только чеченские и дагестанские наездники, презирающие даже смерть. Наступало то время суток, когда день сходился с ночью, размывая очертания предметов, но дорога была знакома до мелочей, каждый бугорок или куст на ней успел формами впечататься в сознание служивых. И все–таки хорунжий Панкрат выдвинул двух верховых саженей на сто перед отрядом, ему были известны повадки абреков, извлекающих выгоду из любого природного неудобства. Вот и сейчас, не успели разведчики подъехать к зарослям камыша, как один из них поднял руку, призывая станичников задержать движение. Подождав немного и не увидев успокаивающей отмашки, хорунжий указал глазами, чтобы увязавшиеся за ним двое его младших братьев, Захарка с Петрашкой, оставались с отрядом, сам же рысью направился к разведчикам. Казаки продолжали стоять на месте, не решаясь въезжать в густой лес тростника.

— Заметили что? — подскакивая, негромко спросил Панкрат.

— Кажись, засада, — ответил недавно призванный в строевые малолетка. — Со стороны берега камышовые махалки здорово качнулись.

— А ежели это кабан или другой какой зверь? — с сомнением посмотрел на хорунжего другой из малолеток, не переставая выдерживать стойку. Постоянное напряжение принуждало казаков четко исполнять все команды, пусть даже потом угроза оказывалась ложной.

— Сейчас проверим.

Несмотря на то, что во Франции сохранялось видимое спокойствие, страна вновь неуклонно продвигалась к порогу больших перемен. Вторая республика не оправдала надежд своих сограждан и республиканцы готовились к отражению атак принявшихся давить на них всей своей мощью приверженцев имперского правления. За десять лет держания власти всяким революционным сбродом не изменилось ничего, к трону рвался уже третий по счету тридцати двух летний император Наполеон, племянник знаменитого Бонапарта, бесславно закончившего военную и политическую карьеру и почившего на острове святой Елены. И хотя до избрания его главой государства было еще долгих восемь лет, по всему было видно, что усилия его не пропадут напрасно, потому что его поддерживал самый массовый слой населения — крестьяне. Волнения народа то вспыхивали с новой силой, то затухали на неопределенное время. Некоторые из департаментов категорически не воспринимали республиканцев со времен правления короля Людовика Восемнадцатого, живя как бы отдельными от Парижа анклавами и подчиняясь лишь заскорузлым монархическим устоям.

Вот в такое время из столицы Франции пустился в путь на сером в яблоках скакуне рослый красавец в шляпе со страусиными перьями, в кожанной безрукавке и при шпаге. Он успел проскакать уже немалое расстояние и теперь ехал по улицам чистенького, как и все они в этой стране, с аккуратными усадебками городка, отстоящего довольно далеко от Парижа. И никто, глядя на кавалера, не сумел бы предположить, как через определенный срок переплетутся судьбы героев — французов и терских казаков — живущих за многие тысячи верст друг от друга. Как никто из людей не ведал своего божественного предначертания.

Между тем всадник продолжал движение. Видно было, что он не принадлежал ни к одной из расплодившихся во множестве партий и унаследовал от предков лишь качество, запечатлевшееся на всей его внешности — свободу. На вид ему было немногим более тридцати лет и похож он был на мушкетера Атоса из бессмертного творения Дюма–отца. Удлиненное загорелое лицо с высоким лбом, немного на выкате голубые глаза, тонкий хрящеватый нос, под которым над большими мужскими губами красовались разделенные надвое черные подкрученные усы и волевой подбородок дополняли картину из эпохи королей Людовика Тринадцатого или Четырнадцатого. Правда, в годы правления последнего монарха знаменитый кардинал Ришелье Арман Жан дю Плесси уже умер, и сказочным образом перенесшийся в настоящее время всадник вряд ли сражался с кадинальской гвардией. Хотя как знать, Франция изначально представлялась страной религиозной и кардиналов с собственными армиями у нее доставало всегда.

В этот будний день улицы городка были пустынны, вообще, в провинциальных населенных пунктах они заполнялись народом только по воскресеньям и в праздничные дни. По обеим сторонам дороги тянулись здания различной постройки. Это были дома или южного типа с желобчатыми крышами, как у итальянцев, или с крышами уступами, с крытыми галереями вокруг стен, как у швейцарских шале. Всадник с интересом осматривался вокруг, хотя было видно, что бывал он здесь не единожды и раскручивавшаяся перед его взором картина известна ему в подробностях. За зданиями, в конце одного из переулков, возвышались массивные стены старинного родового замка, напоминавшие о пышном великолепии домов французской знати времен правления Екатерины Медичи. Эта французская королева итальянского происхождения продолжила построенную ввиде римского каре королевскую резиденцию Лувр основательными дворцами на Елисейских Полях.

Щеку молодого человека покривила мимолетная усмешка, видимо, он успел побывать и на парижских Полях, и за неприступными стенами местной крепости. На ногах его были надеты кожанные ботфорты с широкими отворотами и со шпорами с серебряными колесиками чуть выше высоких каблуков. Отложной воротник белоснежной рубашки на мускулистой шее был расстегнут, из–под него виднелась густая на груди растительность, примятая переливавшейся световыми отблесками массивной золотой цепью. Из–под рукавов выглядывали сильные запястья рук с длинными пальцами, которыми он изредка шевелил украшенную бляхами уздечку, заставляя сытого жеребца держаться середины улицы. На среднем пальце левой руки источал искры именной перстень с бриллиантом в пятнадцать карат.

Ровно через неделю произошел случай, снова встряхнувший станицу Стодеревскую до основания. В воскресенье к лавке армяна подъехали два мирных чечена, которые от не мирных отличались лишь тем, что старались не красить ни ногтей, ни усов с бородами, хотя оружия навешивали на себя не меньше. По внешнему виду приезжие походили на обыкновенных горцев, не имевших возможности купить новых бешметов и поменять обтерханные кушаки. Но по орлиному взгляду и гордой посадке голов можно было предположить, что родословная их выглядит куда весомее. Впрочем, чечены с правого берега Терека как на подбор имели вид непокорных воинов–джигитов. Накупив продуктов с солью и серниками, они подошли к казакам, потягивавшим на небольшой площади перед лавкой татарскую бузу с чихирем, завели ничего не значащий разговор. Свободные от службы станичники расселись на скамейках и обсуждали насущные проблемы, в основном сводившиеся к одному — когда русские власти доберутся до имама Шамиля и прищемят ему хвост. Из разговора выходило, что царю это не выгодно, иначе верховного муллу давно бы вздернули на первой раине, а собранное им войско включили бы в Дикую дивизию и вместе со всеми послали бы осваивать новые турецкие владения.

— Почему не выгодно? — не соглашался казак со шрамом через все лицо. — Если бы Шамиля словили, то на правом берегу Терека давно бы наступила тишь да гладь, да божья благодать. Как у нас за спиной — от черкесской Пятигорской аж до самого адыгейского Армавира степная мышь, и та пищит по приказу терского с кубанским атаманов.

— Ты не путай ишачий хрен со своим, не чуешь, что равнинные черкесы с кабардинцами — те же татарцы с черемисами, их придушили, они и лапки кверху, лишь бы кусок был посытнее, — пытался втолковать истину его товарищ, одинаково посеченный клинками. — А чечены с дагестанцами как бирюки, их прикармливают, они все равно в горы смотрят. Выходит, когда они объединенные, то их видно и они менее опасные, а если лишить головы, то они гидрами расползутся по всему Кавказу. А кому интересно, чтобы из каждой сакли в спину стреляли и стар, и мал. Потому и надо приручить как тех черкесов, чтобы к царским ногам подползали сами.

— Эти никогда не подползут, истинные бирюки.

— То–то и оно, что людьми назвать трудно.

Солнце перестало бежать по небосклону по прямой линии, оно начало скатываться к горизонту по наклонной плоскости и заметно краснеть. Скакавший по пыльной дороге всадник на сером в яблоках рысаке выскочил на пригорок, огляделся вокруг и, потянув за уздечку, завернул коня в небольшую березовую рощу сбоку дороги. Холеный скакун всхрапнул, норовисто тряхнул выгнутой шеей, но воли хозяина ослушаться не посмел. Задевая ветви деревьев широкополой шляпой, кавалер проехал на крохотную полянку, спрыгнул с седла в высокую траву. Городок Обревиль, в который он спешил, отстоял от этого места не далее, чем в полтора лье и требовалось привести спутанный в голове клубок мыслей в разумный порядок. Накрутив конец уздечки на один из толстых суков, Буало — а это был он — снял притороченную сзади седла сумку с дорожными вещами, бросив ее под основание дерева, прилег на траву сам. Одет он был по прежнему в кожаную безрукавку с рубашкой под ней, с отложным воротником и широкими рукавами, в свободного покроя брюки, заправленные в ботфорты с отворотами. На шее золотым ручейком так–же переливалась массивная цепь, а на среднем пальце левой руки играл радугой бриллиантовый перстень. Но теперь к шпаге и дуэльному пистолету за широким кожаным поясом прибавился еще один армейский пистолет, а сбоку седла виднелось дуло притороченной к нему винтовки. Племянник месье де Ростиньяка, из дворца которого он отправился в опасный путь ранним утром вчерашнего дня, и представить не мог, что почти тридцать лет назад на этом месте под этим самым деревом отдыхали его дальняя родственница мадемуазель Софи д, Люссон со своим названным мужем, терским казаком Дарганом Даргановым. Тогда маленькую головку девушки, точно так–же, как сейчас его голову, разламывали беспокойные мысли о том, как встретит ее господин де Месмезон, которого она собралась навестить втайне от суженного, чтобы передать принадлежащие Франции церковные реликвии. И точно так–же она видела лишь один выход — ехать только вперед, чтобы ни ждало ее там, впереди, за очередным сюрприром вечной спутницы странников — надежды.

Прошло немало времени, пока Буало пришел к разумному, как ему показалось, решению, он подумал о том, что не стоит разыгрывать из себя знающего все наперед идиота, а следует признаться в своих планах и попросить помощи дальнего родственника во всем. Если понадобится, то даже в невозможном, несмотря на то, что месье де Месмезон был связан с их фамилией такими призрачными узами, что о существовании друг друга они подозревали постольку–поскольку. Но теперь, после принятого решения, данное обстоятельство не играло никакой роли. Вскочив на ноги, путник забросил поклажу на спину жеребца, взяв его под уздцы, повел из рощи на близкую дорогу, затем взобрался в седло и дал шпоры под бока. Скакун взбрыкнул длинными ногами и пошел отмерять расстояние, уверенно набирая скорость.

Возле двухэтажного особняка, выстроенного в стиле барокко, кавалер остановился, внимательно вчитался в прибитую сбоку двери медную табличку, гласящую о том, что в этом доме проживает мэр Обревиля месье де Месмезон. Привязав лошадь к коновязи, он поднялся по ступенькам и дернул за шнурок от серебряного колокольчика. На пороге тут–же объявился старый консьерж в мундире с позументами:

— Что вам надо, месье? — пристально вглядываясь в посетителя, старческим голосом вопросил он. — Если вы пожаловали на прием, то должен вас разочаровать — сегодня не приемный день, да и время, простите, даже не послеобеденное.

— Скажи своему хозяину, что приехал его дальний родственник из династии де Ростиньяк, — не смутившись отказом, выставил ногу вперед кавалер. — И что герцог Буало де Ростиньяк даже в этот неурочный час все равно просит аудиенции.

Прошло полтора месяца с того дня, когда абреки захватили Петрашку, младшего из братьев Даргановых, в просторном доме станичного атамана, сотника Даргана, поселилась все возрастающая тревога. Никаких вестей ни от похитителей, ни от похищенного не было, словно ничего не произошло, и это обстоятельство казалось самым страшным. Если бы был известен размер выкупа, было бы намного легче — Дарган с Софьюшкой за сына не посчитались бы ни с чем, даже с обнаруженным случайно бриллиантом со всеми к нему сокровищами, имевшимися дома. Мужчины не могли смотреть в глаза женщинам, а те не знали, куда девать себя от бессилия. Несколько раз вместе с русскими солдатами сотник с сыновьями посещал чеченские аулы на левом берегу Терека и возвращался оттуда подавленным еще больше. Ответ был один — похищенного казака никто в глаза не видел, а Муса ушел в горы с отрядами имама Шамиля. Ощущались и последствия набега, во время которого глава семьи порубил всех до единого плененных казаками разбойников, теперь даже мирные горцы старались объезжать усадьбу Даргановых стороной. Назревал новый конфликт, казаки выставили по периметру станицы дополнительные посты, связав их верховыми вестовыми, у подворья сотника дневал и ночевал казачий патруль. Сам Дарган тоже не мог простить себе мимолетной слабости, терзаясь тем, что если бы не уничтожил взятых в полон абреков, то давно обменял бы их на младшего сына, и Петрашка бы уже уехал продолжать учебу в Москве.

Но жизнь в доме, как и снаружи его, продолжала катиться своим чередом, пришла пора Захару одному отправляться на учебу. Он противился упрекам родителей, гнавших его в Санкт — Петербург, в первую очередь понуканиям матери, считая себя виновным в исчезновении брата. После приказа, поступившего от атамана Кавказского линейного войска, станица опустела едва не в половину — вместе с русскими полками часть казаков ушла в поход, в который войсковое начальство решило не брать Даргана со старшим сыном. Остальные станичники старательно несли службу на кордонах и в секретах. Набеги абреков не прекращались ни на один день, они даже усилились в связи с ослаблением военной силы по всей Кавказской линии от Кизляра до Моздока. Ко всем неурядицам добавился сезон дождей, принесший с собой промозглую погоду, окончательно испортивший настроение.

В один из вечеров вернувшийся с кордона Захарка поставил винтовку в угол, сбросив мокрую бурку на лавку, стряхнул с папахи воду и подсел к перебиравшему упряж отцу. За небольшой отрезок времени после исчезновения Петрашки он превратился в настоящего джигита с прожаренным солнцем, обветренным лицом, с потемневшими усами и отросшей светлой бородой. Он сутками не вылезал с казачьей заставы, удивляя всех своим упорством. Правая рука его постоянно ласкала рукоять кинжала, за поясом торчал пистолет и можно было не сомневаться, что оружием средний из сыновей овладел в полной мере. Вошедший следом за ним Панкрат молча прошел в свою комнату и там начал переодеваться в сухую одежду, размолвка между братьями еще не угасла, но службу они несли вместе. Заметив рядом с собой Захарку, Дарган поднял вверх здорово поседевшую голову:

— Снова о Петрашке никаких известий, сынок? — в первую очередь спросил он у него.

— На этот раз разведать кое–что удалось, — принимая из рук мамуки кружку горячего чая, ворохнул белокурыми кудряшками средний из братьев. — Взяли горного чечена, он встречался с нашим кровником Мусой.