Проснешься — и не знаешь: то ли еще ночь, то ли уже утро, — так бывает поздней осенью. Таня лежала в кромешной темноте и смотрела туда, где было окно, сейчас почти неотличимое от стены.

Незаметно для себя она к чему-то прислушивалась, что-то надеялась услышать — какой-то тихий звон, что ли?.. И наконец услышала его. И почувствовала себя легкой-легкой… «Сейчас выскользну из-под одеяла, к форточке подплыву, и…»

И тут поняла, почему такой легкой кажется себе, и почему может слышать тихий звон, какого никогда и нигде не бывает, и почему ветер, что шевелит занавеску, так прохладен и чист, как в большом городе случается один раз за все триста шестьдесят пять ночей. Дело было в том, что несколько минут назад на Москву стал падать первый в этом году снег.

Не в силах больше пролежать и секунды, Таня встала, открыла балконную дверь, босыми ногами ступила на каменный пол, на воздушный, толщиною в две снежинки, белый коврик. Обняла плечи руками и стояла так — в одной только ситцевой ночной рубашке.

Снег летел реденький, несмелый. Тихо дышащий ветер поддувал его в Танину сторону. И было так хорошо кругом, так тихо, так свободно и честно! Все, кто не спал, слушали и ловили с Таней этот снег: деревья, молчаливые сейчас дома, легковой автомобиль, голос которого донесся с какой-то далекой улицы…

Таня сама не знала, почему она так любила холод. В ванной всегда открывала самую ледяную воду. Бабушка говорила:

— Ты у меня оттого и такая худенькая.

А Таня что ей могла ответить? Только плечами пожать да улыбнуться.

И со снегом у нее были особые отношения. Если по радио объявят: «Местами снег», то можно спорить, что у Таниного дома он будет обязательно. Снеговая туча все московское небо переплывет из конца в конец, а над их улицей встанет на дыбы, как кузов самосвала… Это могло бы считаться сказкой, если б не было правдой.

Снег, лежащий на земле, Таня жалела, как многие жалеют палую листву. А радовалась она снегу летящему! Казалось ей, когда метель тебе навстречу, когда ветер, наполненный снежинками, то можно и полететь. Но не по-птичьи, а как бы поплыть… Вы во сне летали? Значит, поймете, на что это было похоже. Только Таня никогда не могла решиться. Вроде бы чего тут решаться-то? Подпрыгни, и все. Вот и ветер подходящий… Но вдруг да правда полетишь?..

К середине дня первый в этом году снег перестал. Но не растаял! Праздничными ленточками бежал по карнизам домов. А на крышах лежал целыми полянами. И машины гоняли по городу в снежных тюбетейках. Да, снег умирать не собирался. Но Таня чувствовала всем сердцем: растает он, пропадет в черных лужах. И любила его за это особенно сильно — потому что жалела.

Ее послали за хлебом. День клонился к закату, небо над Москвой розовело. И в то же время на самой своей глубине оно оставалось голубым и зимним — родным. Таня шла запрокинув голову. Редкие прохожие были добры и не толкали ее.

Итак, взглядом и всею душой Таня жила на небесах… Вдруг с ней поздоровались — непонятным таким, хрипловатым голосом:

— Приветик!

Женщина в пенсне, толстый спортсмен с новенькими горными лыжами на плече… Таня посмотрела на них… Но слишком хорошо она знала, кто с нею поздоровался: возле булочной стояла собака, привязанная к водосточной трубе.

Их разговор прекратился очень вовремя — из булочной вышел Вадим, Пеструхин хозяин и Танин, между прочим, бывший вожатый. Теперь он был просто ее знакомый, хотя Таня училась лишь во втором классе, а он уже в шестом. Но все дело было в собаке: когда вместе выручаешь из беды собаку, подружиться нетрудно.

Едва Вадим увидел своего октябренка, сразу на лице его проступило выражение, что, мол, все я, девочка, про тебя знаю. Он часто так смотрел на людей — уверенными и насмешливыми глазами. И, по-честному говоря, он вряд ли кого-то сильно любил или сильно жалел — у себя в классе, или даже во всей школе, или даже в огромном городе Москве… Да, он был такой: веселый, но малость равнодушный.

А зато он любил животных. И хотя не мог, конечно, с ними разговаривать, но очень их хорошо понимал. Не раз бывало: Таня и Вадим идут по улице, вдруг он остановится:

— Смотри, бездомная…

Он всегда замечал бездомных собак, И кошек с котятами, что живут по случайным дырам. Он шел к вороне с раненым крылом, которая отбивалась от всех, как прижатый к мачте пират. Потом слизывал кровь с расклеванных пальцев. А через какое-то время отпускал ожившую ворону на свободу.

А Пеструха-то была не права: кошка оказалась отличная. С хорошим (но, конечно, по-кошачьему хорошим) характером. Рост и мускулатура давали ей возможность совсем не бояться собак Пеструшкиного сорта. Однако она не стала, как теперь делается у многих кошек, доказывать свою силу, а, соблюдая законы, оставшиеся еще от древних, скакнула на стол и принялась оттуда шипеть, якобы полная злобы, страха и презрения.

Пеструха, как и все собаки, была более доброй и куда более преданной, чем эта кошка. Только у нее не хватало тонкости, как сказала бы Танина бабушка. Но ведь это вообще всем собакам, по сравнению со всеми кошками, не хватает «тонкости». Кошкино шипение со стола Пеструха приняла за настоящую победу. Она звонко лаяла, словно произносила речь на митинге в честь освобождения данной квартиры от кошачьего ига, а потом стала подлизывать остатки молока из кошкиного блюдца… Ей было невкусно, и она сегодня уже дважды плотно пожрала, и она вообще не любила молоко. Но победитель должен вести себя как победитель!

Тане забавно было смотреть на кошку и Пеструху, и поэтому сперва она вообще как бы не заметила хозяина. Его звали Гриша, и он был хуже своей кошки: она точно знала, кто такая и как себя надо вести, а Гриша суетился все, суетился… Было похоже, он в своей жизни не одну эту книгу стащил. И вообще, быть может, воровал не только книги.

В то же время он старался, чтоб про него думали как можно лучше. Он двигался по комнате прыжками и короткими перебежками, чтобы понезаметнее затолкать под тахту драные домашние тапочки, смахнуть со стула какие-то не очень спортивные трусы. А попутно он прятал от чужих глаз что-то ценное, задвигал какие-то ящички… Лет ему было — между Таней и Вадимом, то есть класс примерно четвертый…

«А чегой-то я такая умная? — подумала Таня. — Чегой-то я за всеми подсматриваю?..» Она последнее время стала замечать за собой такое: сидит где-нибудь в углу и наблюдает. Причем не как равнодушная ротозейка: ей интересно, она переживает. А в то же время она будто сидит на просмотре учебного фильма… «Учебного? Чему же я сейчас учусь?»