Погруженная в полу–мрак комната была небольшой – три на четыре, а тянувшийся вдоль одной стены компьютеризированный пульт делал ее и того меньше. Кривые графиков, скакавшие по множеству дисплеев, и подсвеченные мягким светом клавиши отбрасывали всполохи света на лицо сидящего перед пультом мужчины–азиата в очках и белом халате. Время от времени загорался огонек индикации и мужчина уверенным движением руки тянулся к той или иной клавише. Клац – и огонек индикации гаснет. Рука движется дальше, находит следующую клавишу. Клац – гаснет очередной огонек. И так раз за разом. Пожалуй, предложи кто‑нибудь включить в комнате свет, мужчина просто отмахнулся бы от любезного предложения. Он был слишком занят графиками, а годы практики позволяли ему не думать, что следует жать в ответ на сигнал с пульта. Словно слепой музыкант он по памяти исполнял свою любимую мелодию.

С тихим шелестом отъехала в сторону дверь, и в спину увлеченного работой ученого ударил поток света.

— Господин Чи Квон? – не то констатировал, не то спросил замерший на пороге мужчина в строгом деловом костюме, осанка которого, однако, выдавала в нем военного. Ученый не ответил, даже не обернулся, и Куратор повысил голос: – Господин Чи Квон?! Я вам не помешаю?

Ученый махнул рукой. Что означал жест – непонятно, но Куратор шагнул за порог, щелкнул выключателем на стене, и под низким бетонным потолком вспыхнула яркая люминесцентная лампа.

Вздрогнув, ученый резко распрямился и обернулся.

Слухи, что пандемия все‑таки выбралась за переделы уничтоженных ядерными ударами Китая и Индии появилась в три часа пятничного мартовского дня.

Первым городом страны, который атаковала болезнь, стал Санкт–Петербург. Она стремительно распространялась от Пулково, сметая заслоны из срочно стянутых на границу города армейских частей. Однако до шести вечера подавляющее большинство жителей города все еще пребывало в неведении, что жить им оставалось считанные часы – дабы не допустить паники, власти предпочли умолчать о страшной новости и перекрыли все каналы связи. Когда же наконец объявили эвакуацию, было уже слишком поздно – болезнь проникла в густонаселенный город, где разбушевалась с полной силой.

Число зараженных росло в геометрической прогрессии. Движение встало моментально. Люди пытались выбраться на своих двоих. Они бежали от южных районов города к центру и дальше. Некогда цивилизованные и воспитанные граждане превратились в стадо несущихся в панике животных. Мгновенно заполонив тесные улочки исторического центра, они роняли и давили других, а по пятам их преследовала, неумолимо настигая, смерть. Мало кто понимал, что им не уйти далеко – горожане сами же загоняли себя в ловушку. И поддавшись страху, почти никто не замечал, что из города имелся еще один выход.

Все пробирались на Север, но некоторые бежали на Запад – к воде.

В Морском пассажирском терминале царила неразбериха. Стоял ор и гам, все толкались, спеша подняться по трапам, спущенным с пары двухпалубных паромов. Несколько человек уже успели спихнуть в воду – кого‑то выловили, кто‑то утонул, но в общем и целом эвакуация шла более–менее успешно. И причиной тому была группа из, примерно, тридцати вооруженных человек в камуфляже и шлемах с забралами. Они четко разделяли толпу, действовали быстро и слаженно и нисколько не стеснялись стрелять на поражение в паникеров, пытавшихся пролезть к трапам вне очереди.

Протяжно выдохнув, Долин засунул ручку в нагрудный карман легкой полу–военной куртки, закрыл тетрадку, почесал покрытую недельной щетиной щеку и чуть сдвинул вверх натянутую по самые брови шапочку. Встав со складного стульчика, стоявшего на вершине открытой, без крыши, сторожевой вышки, расположенной на скалистом берегу острова, он оперся о перила и вгляделся в бесконечную гладь серых вод Ладожского озера.

Дежурить он любил. Занятие это пусть и бесполезное – до ближайшего берега двадцать два километра, и протисты вряд ли пожалуют в гости, – зато можно остаться наедине с самим собой. В поселке же Акимов обязательно найдет, чем занять свободную пару рук. Да и взгляды поселян… они раздражают. Все смотрят одновременно и как на чумного, и как на кого‑нибудь мессию. То шарахаются прочь, то подбегают и, заискивающе заглядывая в глаза, просят о чем‑нибудь. Найдешь то? Найдешь сё? Угу, как будто это так просто… А когда отвечаешь на все просьбы твердым «нет», заискивающие взгляды вмиг превращаются в подозрительные, завистливые и злобные.

Хотя Долин прекрасно понимал этих людей и знал, какие мысли скрываются за их взглядами.

По второму закону поселения за воровство всегда полагались расстрел или изгнание с острова. В случае, если приговоренный выбирал изгнание, два бойца с оружием сажали его в лодку, отвозили к ближайшему берегу и выпихивали в воду. А ближайший берег – это поселение городского типа Сортавала, где обитает немало протистов. Вернуться обратно на остров приговоренный мог лишь в случае, если ему удастся принести что‑нибудь ценное для общины.

Валаамская община делилась на несколько частей – на жителей монастырей, разбросанных по всем крупным островам архипелага, и на жителей залива, более многолюдную часть. Все общины существовали вместе и были неделимым целым, однако монастыри при всем желании не могли вместить больше пары тысяч человек. В связи с этим большинство поселенцев обосновались в большом, полу–круглом заливе, куда причалила часть успевших уйти из Петербурга судов. Десяток паромов были посажены на мель у самого берега, к суше с них тянулись узкие сходни. Суда поменьше – буксиры, катера, речные трамвайчики – были отправлены к причалу рядом с монастырем, но несколько лодок, необходимых общине, были оставлены при поселке.

Большинство народу жило на кораблях, увешанных сохнущим бельем и одеждой, но часть решила обустроиться на суше. В течении пары лет рядом с заливом выросло несколько бараков, оранжерей, зданий склада, скотный двор. Спустя некоторое время их окружили кособокие хижины, почти землянки, одна из которых принадлежала Долину. Целиком!

Деревья рядом с поселком были вырублены, пни выкорчеваны, а на месте леса раскинулись сельскохозяйственные поля. Урожай с них получался скудный, даже хладостойкие культуры – капуста, редис, морковь – с трудом росли при недостатке света, а их вид мало чем напоминал нормальные овощи. В короткий период с начала июня до конца августа, когда температура поднималась немного выше нуля, успевали вызреть лишь какие‑то сморщенные уродцы, отвратные на вкус – горькие и кислые. При этом выращивание даже их требовало неимоверных усилий – приходилось постоянно гасить кислотность почвы, повышающуюся после каждого дождя, прогревать землю, разворачивать паруса самодельных светоотражателей из фольги, организовывать полив и укрывать поля во время заморозков. А уж вездесущие вредители… рядом с каждой клумбой и бороздой приходилось дежурить по человеку. Однако люди были рады любому урожаю, который позволил бы им продержаться еще одну зиму. А непригодные в еду овощи, так и не сумевшие дать плоды, шли на хряпу для свиней.

В трех огромных бараках–оранжереях удалось организовать посадку картофеля, который рос под искусственным освещением. Электричество вырабатывалось генератором одного из парома и предназначалось исключительно для оранжерей, ибо топливо, оставшееся в огромных баках паромов, начинало подходить к концу. Освещали поля энергосберегающие лампочки, количества которых все равно не хватало для успешного созревания нормального урожая. Но уже то, что в одном своем походе Долину удалось найти несколько коробок с ЭСЛ–лампами, на целых три дня сделало его в глазах Акимова настоящим героем.

Кроме сельхозработ, часть населения промышляла рыбалкой, другая валила лес на дрова. В общем, летом все трудились день и ночь, чтобы успеть заготовить к зиме достаточно припасов и дров. Но сколько бы люди ни старались, как бы тяжело ни работали, в условиях вечного сумрака отдача от их усилий была мизерной. С наступлением холодов приходилось потуже затягивать пояса. И хоть с каждым новым годом паек увеличивался, каждая зима все равно уносила жизни. Пятидесятиградусные морозы стремительно вытягивали силы из ослабленных недоеданием людей, подтачивали их здоровье, лишали воли. На этом фоне даже банальный грипп был опасней чумы и косил людей одного за другим.

Община просыпалась в шесть утра, однако у Долина была привилегия дрыхнуть сколько угодно. Впрочем, назойливый звон колокола давно приучил его быть жаворонком и выбираться из хижины вместе с соседями. Но в отличии от них, Алексей не шел к разбитой в бараке кухне–столовой, чтобы обменять один из талонов на миску безвкусной похлебки или каши, а отправлялся на пробежку.

Каждое утро десять километров, по лесной, труднопроходимой тропинке в максимальном темпе – это была его норма. Дождь, снег, метель, болезнь – все неважно, эти десять километров должны быть набраны не больше чем за двадцать девять минут, составлявших мировой рекорд в беге в шестидесятых годах. Стоит расслабиться, позволить себе потерять форму и начать проходить дистанцию хоть за немного большее время – и от протистов будет уже не скрыться.

Закончив рутинную пробежку неподалеку от общины, Долин проследовал к служившему ему турником деревцу и, зацепившись за нижний сук, принялся подтягиваться. Семьдесят шесть раз – до рекордов далековато, но этого вполне хватало, чтобы уверенно чувствовать себя на высоте и быть в состоянии быстро вскарабкаться по отвесной стене здания. При условии, конечно, что на стене было за что зацепиться и восхождение по ней не требовало специального снаряжения и выдающихся навыков в скалолазании.

По завершению тренировки Долин отыскал спрятанный им в лесу рюкзак и, накинув на разгоряченное тело теплую, верхнюю одежду, отправился в общину. К этому времени столовая почти опустела – за рядами длинных столов, заставленных грязной посудой, сидело не больше десятка человек. Миски и тарелки были вылизаны чуть ли не до блеска, однако по витавшему в помещении запаху Долин мгновенно определил, что сегодня на завтрак тушенная капуста. На обед и ужин, скорее всего, тоже будет капуста.

Беззвучно выругавшись, Алексей проследовал к стойке и, порывшись в рюкзаке, достал клочок бумажки с проставленной печатью датой – 29. 09. 2026 и оттиском подписи Акимова. Талон отправился в карман на фартуке пожилой буфетчицы, взамен Долин получил тарелку, кружку и ложку. Вооружившись поварешкой, буфетчица почти по локоть запустила руку в высоченный чан – один из десятка – и принялась выскребать остатки завтрака. Остатков набралось на две полные поварешки.