Мужскую и женскую душевые разделяла стена. В мужском отделении было тихо и темно, из женского слышался шум льющейся воды, а у входа, ожидая своей очереди, стояло несколько симпатичных девушек с полиэтиленовыми пакетами в руках. Сначала он мысленно похвалил женскую щепетильность в вопросах личной гигиены, но тут же вспомнил: Лаврова как-то говорила, что если она не подмоется на ночь, то уже на другой день оттуда будет нестерпимо вонять. Подумалось: «Все дело в различии женской и мужской физиологии». В раздевалке пахло плесенью и слышалось, как в одной из душевых кабинок капает вода из плохо закрытого крана. Повернув выключатель и бросив полотенце на скамью, он разделся до резиновых тапочек, пройдя по мокрому полу, встал на скользкую деревянную решетку кабинки, затем включил воду, которая стремительно стала превращаться из холодной в теплую, а далее — в горячую. Он любил мыться почти кипятком. Мысленно ругая окружающую нечистоту, не преминул помочиться в душе и принялся было уже намыливать голову, как вдруг услышал в раздевалке (мужской!) женские голоса. Судя по всему, у «девок» не хватило терпения дождаться своей очереди, и, решив, что в мужском отделении никого нет, они вздумали помыться здесь. Весь внутренне сжавшись, он даже не успел хорошенько поругать глупость женщин (еще одно несомненное качество, присущее прекрасному полу), не позволяющую им услышать шум воды и увидеть горящий свет, как вдруг свет погас, и в душевую вошли три девицы (кстати, как он подметил, очень неплохо смотрящиеся нагишом даже при скудном освещении от фонаря, горевшего за окном) и, мельком взглянув на него, как ни в чем не бывало занялись своими банными делами. Сначала он оторопело смотрел на соседку в кабинке напротив, которая, слегка присев и расставив ноги, намыливала свою промежность, а затем начал думать о том, что его подмывание будет смотреться со стороны более откровенно, в виду все того же мужского и женского физиологического различия. Оставалось надеяться, что, слегка потянув время, он дождется, пока они уберутся, и тогда сможет произвести все необходимые процедуры без свидетелей. Повернувшись к стене и стоя под струями воды, он весь превратился в слух. Поскольку они делают это ежедневно, подмывание заняло у женщин немного времени, и вскоре купальщик остался в душевой всего с одной из бесстыдниц, которая к тому же мылась в дальней от него кабинке, на одной линии. Можно было расслабиться, но только он взял в руки мыло, как почувствовал, что до его спины дотронулась ее рука. В следующее мгновение девушка прижалась к нему своим телом и обвила руками торс. Одна из ее ладоней оказалась на его груди, а другая — на животе. Женская грудь твердыми сосками касалась спины. Судя по высоте прикосновения и размеру, это, наверное, была красивая грудь. Его ягодицы ощутили прикосновение ее живота и волос лобка. Она покрыла плечи мужчины поцелуями. Возбуждение наступило мгновенно, а когда девушка провела по спине сосками, мозг отключился окончательно. Мысли о необходимости предохранения, о возможных последствиях и т. д. даже не пришли в голову. Он повернулся к ней лицом и, отметив, что симпатичное лицо купальщицы ему знакомо, откликнулся на ее призыв. Сверху лила вода, поэтому мягкие девичьи губы казались более сочными. Таких вкусных губ ему целовать еще не доводилось (по крайней мере в тот момент так показалось). Она казалась ненасытной. А дальше произошло чудо. Он не мог понять как, да и не особенно пытался, но они оказались в горизонтальном положении и в постели. Была кромешная тьма, он не видел, а только чувствовал ее в своих объятиях. Вероятно, игры продолжались уже давно, и пора было переходить к финалу Она повернулась на бок, к нему спиной, он прижался к ней. Стало казаться, что они вот-вот превратятся в одно целое. Он обладал ею полностью, его рукам были доступны ее грудь, руки, бедра, живот… Ему позволялось абсолютно все. Было ясно, до наступления апофеоза остаются секунды. В крайней плоти возникло ощущение, похожее на то, что появлялось в животе, в детстве, во время раскачивания на качелях, когда стремительно летишь ввысь. Осталось передвинуть девичьи ноги, слегка согнув их в коленях, и еще теснее прижаться к партнерше, а затем… Промелькнула мысль: «Главное — сразу не кончать». Но тут девушка недовольно и даже болезненно застонала. «Что я сделал неправильно?» — подумал мужчина, расстроился и… проснулся.

Он лежал в своей кровати, в Москве, на улице Красного Маяка, и тискал жену, которая, вовсе не желая просыпаться, недовольно мычала. Восторг сменился отвращением и даже страхом. Перестав подвергаться домогательствам, жена засопела. Можно было вздохнуть с облегчением и задуматься. «Не назвал ли я Ирку ее именем?» Это была первая мысль, пришедшая в голову. Он тут же сообразил, что страстно отдававшуюся ему во сне нимфу действительно знает, зовут ее Катя Смирнова и она ученица из 11-го «А». Стыдно не было, эта школьница уже настолько сформировалась, что он частенько замечал за собой, как на уроках принимался мысленно раздевать девушку. Впрочем, и не ее одну. «Какой потрясающий сон!» — была следующая мысль. Он попытался вспомнить его начало, но это было уже бесполезно. Что-то смутное — не то поездка на конференцию, не то студенческий лагерь или археологические раскопки. Сон ускользал, и в памяти оставался уже только финал. «Надо же, как достоверно — и запахи, и вкус, наверное, если бы не темнота и цвет был бы». Он знал, что цветные сны — нехороший признак, но сейчас внутренне посмеялся над этим. Вспомнилась давно прочитанная газетная статья — какой-то мужик регулярно записывал содержание своих снов, а его жена нашла эти записи и обнаружила, что ему снятся сны с продолжением, где у него другая семья, большая любовь… В общем, иная, параллельная жизнь. «Человек проводит во сне треть жизни, и, судя по сегодняшнему сну, эта треть иногда намного интереснее, чем остальные две трети». Это опять была мысль, и она пришла ему в голову, когда он услышал храп жены. «И как это я сразу не понял, когда нас кинуло из-под душа в кровать, что это сон? Вот так и случаются поллюции». Он повернулся, приподнялся на локте и всмотрелся в будильник, стоявший на стуле. Было почти пять, спать оставалось еще час, и он подумал: если сейчас получится уснуть, то, возможно, удастся вернуться в лагерь-гостиницу и дотрахать Катюшу Смирнову. Зажмурив глаза, мужчина начал представлять себе полумрак и аппетитную женскую фигурку, но сон ускользнул. Вспомнилось, как в детстве мама советовала ему, если приснится что-нибудь страшное, перевернуться на другой бок, и тогда обязательно приснится что-нибудь очень смешное. «Надо же, я когда-то смеялся во сне!» Теперь он поступил наоборот — вспомнив, на каком боку проснулся, повернулся на него. Заснуть никак не удавалось. Растревоженная приставаниями жена, наверное, увидела во сне что-то неприятное и теперь упорно спала на другом боку. Ему приходилось засыпать лицом к лицу с ней, ощущая выдуваемый ее ртом несвежий запах и слушая почти вплотную раздававшийся храп. Он постарался дышать не синхронно с ней, посвистел. Была даже мысль зажать жене нос пальцами, но побоялся разбудить. Наконец он накрылся одеялом с головой. Было душно — терпел. В голову лезли какие-то посторонние мысли, которые не позволяли сосредоточиться на воображаемых сиськах и попе зрелой ученицы выпускного класса. Зачем-то он начал размышлять о том, как у него пахнет по утрам изо рта, учитывая, что там давно руины и во время последнего посещения врача ему стали навязывать коронки. «Предложили поставить семь штук. Откуда взять такие деньги?! А ведь мне только двадцать пять. Впрочем, зубы у меня всегда были плохие. Вероятно, генетическое что-то…» Вспомнилось, как восемнадцатилетним он в очередной раз пошел к зубному, и толстая немолодая врачиха, поставив ему пломбу, велела, сидя на банкетке, не закрывать рот, а сама посадила в кресло следующего. Это был пожилой мужчина, который честно признался, что у него хорошие зубы, он ни разу не обращался к дантисту, а сейчас явился за справкой о санации полости рта. Врач, взглянув пациенту в рот, удивленно покачала головой. У этого пожилого оказались идеальные зубы, без единой пломбы. Мужчина гордо улыбнулся, вернее, попытался улыбнуться своим широко открытым зевом. Но тут внимательная докторша все-таки обнаружила намечавшийся кариес и, не дав клиенту опомниться, включила бормашину. Подвергшись внезапному нападению, мужчина начал в панике биться в кресле, хватать мучительницу за колени и за бюст столь энергично, что врач отбросила сверло в сторону и принялась уговаривать страдальца потерпеть, быть мужественным, обращая, между прочим, его внимание на предыдущего пациента, продолжавшего сушить пломбу: «Вот, посмотрите, восемнадцать лет, ни одного целого зуба, и ничего! Живет!»

Все эти воспоминания увели мысли далеко от эротики, но он пригрелся, перестал ворочаться и действительно задремал. Вряд ли ему снилось что-нибудь приятное, поскольку, когда зазвонил будильник, мужчина проснулся в мрачном настроении, не помня, что видел во сне, в том числе забыв и свое банное приключение. Остался неприятный осадок от чего-то утерянного безвозвратно. Он связал это с убийственным звонком будильника, напоминавшим удар ножа в сердце. Будильник подарила на свадьбу младшая сестра. Такие огромные будильники советская промышленность выпускала из десятилетия в десятилетие, и их молоточки, безжалостно долбя по колокольчикам, будили трудовое население СССР во времена и Сталина, и Горбачева. В 97-м году можно было купить что-нибудь более продвинутое, если, конечно, не ставить перед собой цель поиздеваться над братом. Впрочем, на ноги чудовищный агрегат ставил мгновенно. Владелец сразу вылетал из кровати, стараясь как можно скорее прекратить безумный трезвон. Выключив будильник, Андрей Иванович Мирошкин, а именно так звали несостоявшегося любовника Кати Смирновой, опять лег под одеяло. Было шесть утра, он не любил собираться в спешке и поэтому ставил будильник на время за полтора часа до выхода. Удар будильника по сердцу был только первым сигналом к пробуждению. Минут через десять последовал второй — у соседей этажом выше электронный будильник заиграл «Светит месяц». Андрей Иванович скинул ноги с дивана и провел в таком состоянии еще минут пять.

Наконец он проснулся окончательно и в свете разгорающегося октябрьского утра мрачно оглядел обстановку своего жилища: темно-коричневая стенка (изрядно поцарапанная в ходе выпавшей на ее долю бурной жизни — пережить несколько варварских переездов), два больших грязно-синего цвета кресла, разбирающихся, как и диван, и составляющих с ним вместе один гарнитур, компьютерный стол с компьютером, висевший над ними телевизор, полки с книгами. Как уже понятно из вышесказанного, Андрей Иванович был школьным учителем, следовательно, человеком, умевшим владеть собственными эмоциями. Это качество он считал одним из важнейших в своей профессии. Дети всегда чувствуют слабость педагога и не прощают ему этот недостаток, прорывается ли его бессилие в гневе или слезах — не важно. Мирошкин на всю жизнь запомнил случай, свидетелем которого стал во время учебы — уже на предпоследнем курсе его родного Ленинского педагогического университета (или, попросту, педуна). Той весной их — студентов исторического факультета — отправили в школу на практику. Несколько недель они должны были самостоятельно вести уроки, правда, в присутствии методиста и постоянного школьного учителя детей. В их группе была девушка — одна из немногих на курсе, мечтавшая работать учителем. В большинстве своем, приближаясь к получению диплома, студенты истфака не стремились связать себя со школой. Кто-то не собирался делать этого изначально, кто-то растерял энтузиазм за годы обучения — первая половина 90-х отрезвила несостоявшихся педагогов-новаторов, судей истории и бывших читателей журнала «Огонек», обильно заливавшего публицистическими помоями «белые пятна» истории. Впрочем, и в советское время истфак МПГУ (тогда — МГПИ им. В.И. Ленина) выпускал во взрослую жизнь не только педагогов (из них некоторые со временем могли дорасти до положения директоров школ), но и сотрудников КГБ, партийных и комсомольских функционеров, журналистов и сотрудников издательств. А вот эта девушка относилась к тем во все времена немногим процентам выпускников, собиравшихся посвятить всю свою жизнь народному просвещению. Она упорно штудировала труды знаменитых педагогов и методистов, составляла конспекты уроков и мечтала как-то по-особенному спросить у подрастающего поколения: «Как живете, дети?» Дети, кстати, вели себя вполне лояльно, слушали ее тщательно рассчитанные по времени рассказы по истории Средних веков (надо сказать, несколько занудные, с наигранными эмоциями). В общем, все шло к пятерке за практику, как вдруг присутствовавшая на уроках учительница заболела, а методист как-то сам решил несколько дней не появляться в школе. Узнав об этом, на урок к однокурснице не пошли и студенты, решив «свалить». Дети, поняв, что практикантка, кстати, сразу занервничавшая, осталась с ними один на один, надумали ее разыграть и подвесили над дверью полиэтиленовый мешочек с мелом — в общем, ничего особенного. Когда одетая в строгий пиджак и юбку чуть выше колен, белую рубашку, красиво расчесав волосы, студентка вошла в класс, на нее упало полкило мела и осыпало с ног до головы. Эффект был велик. Хотя детей отчитали, и до самого конца практики настоящая учительница появлялась в классе задолго до прихода практикантов и, как минер, осматривала мебель, стены и наглядные пособия — в общем все, что могло таить потенциальную опасность для будущих педагогов, а методист встречал пострадавшую у метро, доводил до дверей класса и по окончании уроков провожал обратно к большой букве «М», изменить уже ничего не удалось. Полкило белого песка изменили жизнь человека. Девушка приобрела устойчивый комплекс — она начала бояться детей. С этой психологической травмой она дотянула до конца практики и исчезла из университета, не доучившись всего год. Одна мысль, что ей предстоит на пятом курсе вновь проходить практику — на этот раз в течение целой четверти, сделала ее дальнейшее пребывание в МПГУ нестерпимым. Чем она стала заниматься, Андрей Иванович не знал. Наверное, не пропала с голоду.