В коллективной монографии, написанной историками Пермского государственного технического университета совместно с архивными работниками, сделана попытка детально реконструировать массовые операции 1937–1938 гг. на территории Прикамья. На основании архивных источников показано, что на локальном уровне различий между репрессивными кампаниями практически не существовало. Сотрудники НКВД на местах действовали по единому алгоритму, выкорчевывая «вражеские гнезда» в райкомах и заводских конторах и нанося превентивный удар по «контрреволюционному кулачеству» и «инобазе» буржуазных разведок. Это позволяет уточнить представления о большом терроре и переосмыслить устоявшиеся исследовательские подходы к его изучению.
«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг
Предисловие
В историческом мифе о 1937 годе — как он воспринимается общественным сознанием — до сих пор не нашлось места для повествования о массовых операциях. Время большого террора ассоциируется прежде всего с беспощадным избиением начальства, проводимым органами НКВД по приказу товарища Сталина. И здесь не важно, какой ярлык наклеивают на жертв: пятая колонна германского фашизма в СССР или лучшие, самые идейные коммунисты, или безродные погубители великой империи. В любом случае речь идет о сливках советского общества, о тех, кого в позднейших ученых трактатах и газетных статьях будут упорно называть элитой. И ничего не изменит тот факт, что в обнародованных «книгах памяти» имена людей, принадлежавших к партийной номенклатуре или просто к образованным классам, теряются среди бесчисленных разнорабочих, конюхов, колхозников, стрелочников. Все равно 1937 год — это время репрессий против ленинской гвардии.
Такая аберрация сознания не случайна. Она не может быть объяснена внешними причинами: повышенным интересом читающей публики к тому, что происходило на капитанском мостике большого корабля под названием «Советский Союз», или пристрастием литераторов к жанру героических биографий, или конъюнктурными соображениями послесталинского поколения руководителей, приступивших к реабилитации бывшего партийного генералитета для того, чтобы добиться расположения генералитета тогдашнего.
Все дело в том, что историческая уникальность 1937 года как раз и заключалась в том, что репрессивные практики советского режима в массовом порядке были обращены против его собственных агентов, в том числе и наиболее высокопоставленных, т. е. против лиц, обладавших неписаным правом неприкосновенности. Для того чтобы объяснить причину истребления партийных чиновников, военачальников, хозяйственных тузов и деятелей советского искусства, сторонние наблюдатели были вынуждены выстраивать сложные мыслительные конструкции.
«И все же есть способ разорвать магический круг и проникнуть в суть mysterium magnum — великого таинства террора, проявления которого усиливаются по мере того, как причины исчезают, — писал А. Безансон. — Для этого нужно принять четвертый тип террора, управляющий всеми остальными. […] Режим осуществляет террор не потому только, что он стремится перевести идеологию из состояния потенциального в состояние реального существования, но также — в конечном итоге, главным образом — потому, что он утверждает, что она уже существует реально. […] Задача полиции превратилась в задачу чисто метафизическую: на плечах Ежова, Берии, „органов“ покоилась вся новая действительность и вера в ее существование. […] Чтобы сохранить за партией монополию власти, „великая чистка“ не была необходимой, но чтобы сохранить идеологическую чистоту партии, без нее, быть может, и нельзя было обойтись»
Обращение к метафизике — лучшее доказательство того, что иные, более внятные, интерпретации оказались для автора недоступными.
«Троцкистская операция» на Урале
После XX съезда бывший сотрудник органов вспомнил на допросе, как в августе 37 года по коридору Свердловского управления НКВД волокли окровавленного секретаря Чусовского горкома ВКП(б) М. В. Мальцева, кричавшего:
На этот вопрос вряд ли могли тогда ответить не только жертвы, но и исполнители московских директив. Ведь совсем недавно местные партийные вожди обладали иммунитетом по отношению к подчиненным им территориальным органам НКВД. Партийные генералы вместе с командармами индустрии были окружены почетом, их выход на люди был торжественным актом, насыщенным обрядовыми церемониями.
В один из будничных дней 1936 г. по Перми проследовала празднично украшенная автоколонна. Звучали оркестры. Тридцать отмытых машин — по всей видимости, весь исправный автопарк города — двигались строго на восток от железнодорожной станции к городу Молотово. Уличные зеваки, сбежавшиеся поглазеть на необычное зрелище, ожидали увидеть героев-летчиков или челюскинцев. Не случилось. В автомобилях сидели совсем другие люди. Сопровождаемый почетным эскортом, возвращался из сочинского курорта на место службы директор завода им. Молотова П. К. Премудров
[29]
.
Дело «Общества трудового духовенства»
Дело № 12396, хранящееся в Государственном общественно-политическом архиве Пермской области (ГОПАПО), уникально во многих отношениях.
Во-первых, своим масштабом. В обвинительном заключении, направленном тройке при УНКВД по Свердловской области, фигурирует 37 человек, и все они были осуждены по первой категории и расстреляны (за исключением одного, скончавшегося еще в ходе следствия в психиатрической больнице). Материалы следствия и документы, связанные с реабилитацией осужденных, занимают семь пухлых томов.
Во-вторых, продолжительностью ведения следствия. Первый арест по делу «Общества трудового духовенства» (далее — ОТД) был произведен 30 марта 1937 г., а последний — 7 августа, уже после вступления в силу «Оперативного приказа народного комиссара внутренних дел Союза СССР № 00447». Тщательный анализ материалов дела позволяет еще больше расширить его хронологические рамки. Первые признаки активности V отдела Пермского ГО НКВД фиксируются с начала 1937 года: в справке на арест пяти красноармейцев 9 отдельного строительного батальона пермского гарнизона, направленной прокурору Уральского военного округа, приводятся свидетельские показания, собранные 8–9 марта. Следовательно, в разработку (один из инициаторов дела, сержант ГБ А. М. Аликин, в 1939 г. назовет это «реализацией») группа бывших тыл ополченцев попала еще раньше.
В-третьих, еще на стадии ведения следствия дело ОТД было признано образцовым, можно сказать, «модельным». В нашем распоряжении имеется свидетельство того же А. М. Аликина:
Роль НКВД в массовой операции по оперативному приказу № 00447
Предварительные замечания
Исследовать функции территориальных органов наркомата внутренних дел в массовых операциях 1937–1938 гг. трудно по целому ряду основательных причин. Во-первых, не представляется возможным провести разграничительную линию между деятельностью райотделов и оперативных групп с одной стороны и осуществлением самой операции на местах — с другой. Если в столице проведение операции контролировала высшая партийная инстанция (она определяла цели, устанавливала лимиты, принимала доклады и санкционировала кадровые перестановки), а в области в состав Особой тройки входил секретарь обкома, то в городах, рабочих поселках и селах Прикамья главным, а в некоторых случаях единственным оператором была следственная группа, составленная из сотрудников НКВД. Во-вторых, о деятельности этих групп можно судить только по вторичным источникам, частично опубликованным, но в большинстве своем архивным. Напечатаны главным образом доклады, рапорты и телеграммы начальника управления НКВД по Свердловской области Д. М. Дмитриева наркому Н. И. Ежову, которые, по верному замечанию внимательного их читателя И. В. Сталина, фактически бывшего тогда той самой «высшей партийной инстанцией», напоминали фельетоны особого толка. «Странное письмо, — написал Сталин на полях обширной записки о раскрытии военно-фашистского заговора. — А кто из поименованных лиц арестован? Арестованы ли, скажем, Епифанов, Стихно, Булгаков и др.? Записка Дмитриева производит впечатление газетной статьи»
[141]
.
Архивные документы — это в большинстве своем выписки из следственных дел активных участников операции, репрессированных в 1939–1941 гг., в т. ч. того же Дмитриева, или справки по этим делам, помещенные в реабилитационные акты жертв большого террора.
В Государственном общественно-политическом архиве Пермской области обнаружены, кроме того, и протоколы судебного процесса сотрудников бывшего Пермского горотдела НКВД
[142]
. К источникам такого рода принято относиться с большой долей осмотрительности. Ответственные исполнители операции, ее полномочные организаторы были людьми обреченными. Спустя двадцать лет Н. С. Хрущев без обиняков утверждал:
Следователи, выполнявшие новое партийное поручение, являлись специалистами, поднаторевшими в фальсификациях, продолжавшими и впредь упражняться в этом почтенном занятии
Кулацкая операция как ведомственное дело
Кулацкая операция, как в деловых бумагах тогда называли серию мероприятий, предусмотренных упомянутым в заголовке приказом наркома внутренних дел от 30 июля 1937 г., если не принимать во внимание ее политическую составляющую, была сугубо внутриведомственным делом НКВД. Непреложным является факт, что всю организационную и практическую сторону этого грандиозного дела взяли на себя сотрудники наркомата внутренних дел. В соответствии с решением пленума ЦК ВКП(б) от 3 марта 1937 г. на них возлагалась задача «…довести дело разоблачения и разгрома троцкистских и иных агентов фашизма до конца, с тем, чтобы подавить малейшие проявления их антисоветской деятельности»
[146]
.
За подписью Н. И. Ежова на места была отправлена соответствующая директива, переводившая политическую резолюцию на ведомственный язык и несколько иначе, более расширительно указавшая направление главного удара:
«Работа наших органов должна быть перестроена таким образом, чтобы мы не только могли вовремя выявить и предупредить удары вражеской агентуры, но и быть способными к активному наступлению против всех врагов советского строя, на всех участках борьбы с контрреволюцией»
[147]
.
В марте 1937 г. в главном управлении государственной безопасности НКВД СССР был разработан проект приказа «О задачах третьих отделов управлений государственной безопасности по борьбе с диверсией в народном хозяйстве». В нем были перечислены категории населения, подозрительные по части сотрудничества (реального и потенциального) с иностранной разведкой, в том числе харбинцы, лица, обучавшиеся за границей, бывшие военнопленные, перебежчики из сопредельных стран, бывшие члены ВКП(б), члены партий эсеров и меньшевиков, бывшие белые и бывшие кулаки
[148]
.
Фактически речь шла об оперативной подготовке массовых операций. Аппарат НКВД начал работать на опережение. Политическое решение было оформлено позднее, в начале лета 1937 г.
Территориальные органы НКВД во властной структуре в дотеррористическую эпоху
Руководящие работники НКВД на местах и ранее входили в партийные комитеты, как правило, в состав бюро. Они были связаны не только служебными, но и тесными личными отношениями с секретарями райкома, директорами крупных предприятий, с советскими работниками: ходили друг к другу в гости, встречались семьями, принимали участие в совместных попойках за закрытыми дверями, выспренно называемых банкетами, пользовались услугами всевозможных директорских фондов, получали продуктовые посылки к праздникам, пособия на лечение и т. д.
[175]
Более того, будучи членом коллективного партийного руководства, начальник райотдела НКВД разделял ответственность за решения, принятые на бюро райкома, как правило, по инициативе первого секретаря.
Территориальные органы НКВД обслуживали партийные учреждения. Они собирали информацию о всякого рода авариях, сбоях в производстве, провалах в снабжении, должностных преступлениях, хозяйственных неурядицах и, что, самое важное, о настроениях населения. Составлялись большие доклады с подробным экономическим анализом состояния дел на крупных предприятиях и краткие справки на ту же тему. Одни из них — самые пухлые — отсылались в наркомат. «Все усилия были направлены к тому, чтобы послать побольше докладных записок, и чтобы эти записки были как можно объемистей», — писал своему следователю Г. М. Файнберг, служивший в 1934–1935 гг. начальником III отделения в экономическом отделе Свердловского УНКВД
[176]
. Другие справки, более сжатые, направлялись в местные партийные органы
[177]
.
Районные отделы НКВД собирали жалобы и предложения, поступавшие от рядовых коммунистов и беспартийных граждан. Установившийся политический режим был таков, что исключал, или, скажем мягче, всячески затруднял критику местных партийных вождей, а вкупе с ними и больших хозяйственников. Члена ВКП(б), осмелившегося критиковать горком, могли обвинить в дискредитации и заклеймить троцкистом. «Когда в 1935 г. на партсобрании […] тов. Кривоногов критиковал горком ВКП(б), называя политику последнего страусом, я лично вместо развертывания большевистской самокритики сказал, что иногда троцкисты пытаются дискредитировать руководящих партработников», — с двухгодичным опозданием вскрывал свои прошлые политические ошибки начальник Чусовского ГорНКВД Шумков
Для гражданина, в партии не состоявшего, критиковать власти означало подвергнуться риску быть привлеченным к уголовной ответственности за антисоветскую агитацию. Обращение в органы было одним из способов восстановления справедливости — наряду с письмами в центральные органы печати и лично товарищу Сталину, — только более надежным. За них, как правило, не наказывали. И была надежда, что в конце концов товарищи разберутся. Тем самым районные отделения НКВД исполняли важную функцию: они обеспечивали обратную связь между властью и населением, снижая таким образом социальную напряженность.
Ответственные сотрудники НКВД были достаточно профессиональны для того, чтобы различить сфабрикованное дело, на их языке называемое «липой», от действительных событий. Предшественник Дмитриева на посту начальника областного управления НКВД Решетов останавливал оперативные действия, подозрительные по части провокации. «Так, в 1934 г. УНКВД по Свердловской области была ликвидирована разработка „Подрывники“. Следствием по делу было установлено, что на Урале существует к/p троцкистская организация, построенная по принципу цепочки. […] Однако, когда было доложено Решетову о скрытой организации, он заявил, что считает это пустым делом. Дело областного троцкистского центра было замазано», — показывал на допросе один из его ближайших сотрудников Весновский
Источники культурного шока
Прежде всего — это падение прежних местных вождей, их мгновенное превращение из любимых и обожаемых руководителей в омерзительных врагов народа. Впрочем, будучи неплохо осведомленными о теневой стороне их повседневного быта, ответственные сотрудники НКВД могли и не разделять казенного восхищения их большевистской скромностью, принципиальностью и близостью к рабочему классу. Но когда в апреле-мае 1937 г. фактически все городские «тузы» Перми были арестованы, это не могло не смутить чиновников в мундирах с синими кантами. Следы растерянности можно обнаружить даже в отредактированных и сокращенных протоколах партийных собраний
[188]
.
Внезапно выяснилось, что враг скрывается и в партийной среде. «Практика нашей борьбы со шпионско-диверсионными и троцкистскими элементами за отчетный промежуток характерна тем, что во вскрываемых и ликвидированных к/p формированиях, в значительном большинстве случаев руководящая роль принадлежала врагам с партийным билетом», — докладывал начальник Ворошиловского горотдела А. П. Моряков своему партийному патрону А. М. Павловскому
[189]
.
Скажем сразу, постулат о руководящей роли членов ВКП(б) во всех контрреволюционных формированиях будет реализован в ходе кулацкой операции. Из лиц, принадлежащих к социальным группировкам, намеченным для ликвидации по приказу 00447, на Урале «сконструируют» повстанческую организацию под руководством региональных партийных и советских начальников. В протоколы допросов руководящих работников союзного и областного звена впечатывались показания о повстанческом штабе во главе с секретариатом обкома ВКП(б):
В пермский окружной повстанческий штаб записали: секретаря горкома Голышева — «от правых», секретаря горкома Дьячкова — «от троцкистов», командира 82 стрелковой дивизии Полянского — «от военных», пермского епископа Глеба — «от церковников», директора пивзавода Бахарева — «от эсеров» и некоторых других
[191]
.
Новые чекистские кадры
Руководство НКВД 1937–1938 гг. состояло как из людей, принадлежащих к кадровому составу органов (таковых было большинство), так и из новобранцев из числа ответственных комсомольских работников. И те, и другие были людьми пришлыми. Часть из них работала в центральном аппарате, как правило, в экономическом отделе — вместе с начальником Свердловского УНКВД Дмитрием Матвеевичем Дмитриевым. Вторые были откомандированы из НКВД УССР, третьи — из областных управлений Российской Федерации — из Ростова-на-Дону, Горького. Кадры перемещали настолько стремительно, что канцелярии не справлялись с переводом соответствующих документов.
Начальник Ворошиловского райотдела НКВД 3. М. Тильман в январе 1939 г. почтительнейше просил заместителя Наркома Меркулова «…помочь в вопросе снятия с партучета, который тянется уже полгода». В июне 1938 г. он был переведен из НКВД УССР в Свердловское управление, туда же должны были отправить и партийные документы, но не переслали
[198]
. Постепенно в команду Дмитриева вошло и несколько местных работников, обнаруживших нужные профессиональные и личные качества. В Перми таким был Мозжерин — начальник особого отдела 82 стрелковой дивизии, в 1937 г. соорудивший вместе с прибывшим из Свердловска Дмитриевым всесоюзную повстанческую организацию из красноармейцев 61 батальона тылового ополчения, «состоявших из числа бывших служителей религиозного культа», за что НКВД СССР был награжден «боевым оружием и металлическими часами»
[199]
.
Заметим, что взаимоотношения внутри руководящего круга были достаточно напряженными. Люди, прибывшие из разных мест, не слишком доверяли друг другу. Помощники начальника управления открыто враждовали между собой. «Считаю необходимым отметить, — показывал на допросе Д. М. Дмитриев, — что со всеми этими лицами, которые я перечислил [заместителем начальника УНКВД Чистовым, помощником начальника УНКВД — Боярским, другим помощником Ардаевым, начальником отдела Шариковым. — О. Л.], Дашевский находился во враждебных отношениях, что он не скрывал от сотрудников УНКВД и что очень легко подтвердить, расспросив их. С другой стороны, эти лица платили ему таким же отношением». Впрочем, Дмитриев, под начало которого попали самые разные люди, относился к ближайшим сотрудникам в высшей степени лояльно. Арестованный, неоднократно битый на допросах, обвиненный и сознавшийся в контрреволюционных преступлениях, он охотно давал показания против давно ликвидированных сослуживцев по центральному аппарату НКВД, не стеснялся бросить тень подозрения на самого Ежова, тогда еще народного комиссара, искусно подталкивал к расстрельному подвалу своих следователей, но в то же самое время всеми силами выгораживал прежних подчиненных:
Что касается новичков, начальника Ворошиловского горотдела Соломона Исааковича Шейнкмана и Василия Ивановича Былкина — заместителя начальника Пермского горотдела, то оба они до 1936 г. работали в комсомоле. Шейнкман в центральном комитете — ответственным инструктором орготдела; Былкин — секретарем Тульского горкома
Роль партийных органов в осуществлении массовых репрессий
Оценка места и роли партии в ходе массовых акций в рамках исследования «кулацкой операции» представляет значительный научный интерес. Работы, освещающие эту проблему, только начинают появляться. Как отмечают М. Юнге и Р. Биннер, «местные партийные кадры, по современным данным, приняли гораздо меньшее участие в массовых операциях, чем НКВД, и гораздо меньше были ими затронуты»
[248]
. А. Ю. Ватлин, исследуя историю Большого террора на территории одного района, обратил внимание на роль партийных органов в этом процессе. При этом он, отмечая крайнюю скудость источников, ограничился «отдельными фрагментами из истории взаимоотношений райкома ВКП(б) и райотдела НКВД, которые могут послужить в лучшем случае затравкой для будущих дискуссий»
[249]
. Таким образом, проблема влияния территориальных партийных комитетов на процесс репрессий, на характер проведения массовых операций исследована явно недостаточно.
Источниковой базой исследования стали документы архивно-следственных дел, а также протоколы и стенограммы партийных заседаний, переписка, информации, докладные записки, списки, составляемые партийными органами и др., сосредоточенные в Государственном общественно-политическом архиве Пермской области (всего — около 80 дел). Кроме того, были использованы и опубликованные источники
[250]
.
В работе с материалами следствия автор опирался на документы, которые содержатся в электронной базе данных о репрессированных, созданной сотрудниками Государственного общественно-политического архива Пермской области. Выбор дел производился по единому критерию: отбирались дела, в которых органом, осуществляющим репрессии в 1937–1938 гг., была Особая тройка при Свердловском УНКВД.
Как известно, 2 июля 1937 г. Политбюро ВКП(б) приняло постановление «Об антисоветских элементах». В нем указывалось: «Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки вернувшихся в свои области, — являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений как в колхозах, совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности». На этом основании партийным органам поручалось «взять на учет всех возвратившихся на родину „кулаков“ и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через „тройки“, а остальные, менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД. ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав „троек“, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке»
Взаимоотношения партийных органов и НКВД
Прежде всего следует отметить, что до начала массовой репрессивной операции по приказу № 00447 органы НКВД разгромили руководящие партийные, советские и другие властные структуры. По словам В. Роговина, «от репрессий не спасся почти ни один партийный секретарь (райкома, горкома, обкома и ЦК нацкомпартии), ни один председатель исполкома любого уровня, ни один директор крупного завода, ни один союзный или республиканский нарком»
[252]
.
Динамика арестов секретарей райкомов, горкомов, окружкома ВКП(б) представлена на диаграмме.
Как видим, пик арестов партийной номенклатуры приходится именно на август 1937 г. — время начала операции 00447. К концу августа 80 % арестов партийной номенклатуры уже было осуществлено. Таким образом, партийные организации к моменту реализации приказа 00447 оказались обезглавленными, в партийных комитетах царила паника и неразбериха.
«Черные списки»
Особенное внимание автора было обращено на разнообразные списки, отправляемые горкомами и райкомами в отделы НКВД. Структура списка включает следующие персональные данные: фамилия, имя, отчество; год рождения; профессия или специальность; социальное происхождение и социальное положение; время вступления в ВКП(б) и время исключения из ВКП(б); причина исключения; состоял ли в других партиях; место службы и должность к моменту исключения из ВКП(б) и передвижение по службе после исключения из ВКП(б). Первый список датируется 15-м августа, последний, отправленный в Молотовский ГО НКВД, — 31-м октября 1937 г.
Верификация списков исключенных из партии дала следующие результаты. В список от 15 августа (71 фамилия) входят исключенные из партии, но работающие в цехах и учреждениях: Молотовском торге, совхозе сельскохозяйственного треста, жилкомхозе завода, автогараже, ковочном и электрическом цехе завода
[262]
. Из них было арестовано восемь человек (11 %): после ареста на двух человек дело было прекращено за недоказанностью вины, тройкой был осужден только один человек («мясниковец»), двойкой — один человек (эстонец по национальности), один арестованный умер, три человека были осуждены в 1940–1942 гг. Особым совещанием. Следующий список, отправленный в августе (84 человека), состоит из исключенных из партии работников электромонтажного, механического цеха №№ 2, 3, отдела технического контроля завода, а также сельскохозяйственного техникума, горздравотдела и горкомхоза
[263]
. Из этого списка было арестовано семнадцать человек (20 %): на тринадцать арестованных дело было прекращено (почти все они ранее состояли в партии эсеров), два человека, поляки по национальности, двойкой были приговорены к ВМН (осуждены в 1940–1942 гг.).
В более поздних списках исключенных из партии членов и кандидатов, арестованных органами НКВД, практически нет: в списке из сорока двух человек имеется один-два арестованных (чаще всего как белогвардейцы). В списках за 25 сентября 1937 г. нет ни одного арестованного
Как видим, списки исключенных из партии (именно в качестве списка) не использовались. Сам факт отправки подобных списков был обычной практикой как до массовой операции, так и после нее.
Кроме списков исключенных из ВКП(б), в отделы НКВД отправлялись и сведения о людях, на которых имелись какие-либо компрометирующие материалы. Так, Ворошиловским горкомом ВКП(б) в ГО НКВД был отправлен список сотрудников госбанка с перечислением фамилий имевших арестованных родственников, «чуждое» социальное происхождение (дети священников, кулаков и т. д.), а также ранее судимых
Проблема инициирования репрессий
При оценке масштаба процесса инициирования арестов партийными органами членов партии возникает вопрос: что было первичным — исключение из ВКП(б) или арест? В большинстве случаев этот вопрос решался органами НКВД: секретарю партийной организации направляли сообщение о том, что такой-то член партии намечается к аресту и необходимо разрешить вопрос о его партийности
[272]
. А начальник Ворошиловского ГО НКВД Шейнкман прямо заявил на заседании пленума Ворошиловского горкома ВКП(б) 4 августа 1937 г.:
«[Я] считал, удобнее, чтобы Бусыгина [председателя райисполкома. — А. К.] исключили, а потом его забрать»
[273]
. Иногда руководящие органы и вовсе в известность не ставились:
Несмотря на то, что операция имела крайне секретный характер, все же направления поиска «врагов» были известны. Изменение установок по осуществлению «кулацкой операции» косвенным образом отражалось и в выступлениях начальников отделов НКВД на заседаниях пленумов и бюро партийных комитетов. Если с начала 1937 г. общим направлением был поиск «врагов народа», «вредителей» и т. п., то к моменту завершения «кулацкой» операции тон выступлений меняется на противоположный.
Партийцы, репрессированные тройкой
Как ни странно, среди жертв операции по приказу 00447 оказались два секретаря райкомов ВКП(б). Главным репрессивным органом, вершившим расправы над партийной номенклатурой в регионах, была выездная сессия Военной коллегии Верховного Суда СССР. По специальному постановлению ЦИК СССР от 10 июля 1934 г. дела о государственных преступлениях, расследуемых НКВД и его местными органами, подлежали рассмотрению в Верховном Суде СССР, а также в краевых и областных судах, где для этого формировали специальные судебные коллегии. Дела об измене родине, шпионаже, терроре, диверсиях направлялись на рассмотрение Военной коллегии Верховного Суда СССР и военных трибуналов округов
[275]
. Более половины секретарей райкомов и горкомов ВКП(б) было осуждено именно выездной сессией Военной коллегии Верховного Суда СССР. Исключительная адресность операции в принципе исключала попадание в число «уголовников», «кулаков» и пр. представителей номенклатуры ЦК ВКП(б)
[276]
. Тем не менее, два секретаря райкомов попадают на тройку. Факт наличия в жертвах «кулацкой операции» представителей партийной номенклатуры очень важен и показателен: это говорит о полной бессистемности действий сотрудников НКВД по приказу 00447.
Это Яков Александрович Ветошев, бывший секретарь Кудымкарского райкома ВКП(б)
[277]
, и Николай Федорович Тукачев, секретарь Гаинского райкома ВКП(б).
Яков Александрович Ветошев, 1899 г. р., рабочий по социальному положению, 9 августа 1937 года был арестован как один из руководителей повстанческой организации на Урале, 7 сентября 1937 г. был расстрелян.
Тукачев Николай Федорович, 1903 г. р., крестьянин по социальному положению, был арестован 23 августа 1937 г., 21.09.1937 г. был приговорен тройкой к высшей мере наказания.
Таким образом, в ходе Большого террора территориальные органы НКВД становятся полными хозяевами региона, а партийные комитеты теряют прежнюю лидирующую роль и вынуждены подчиняться. Местные партийные органы выступали в качестве своего рода «посредника» в осуществлении операции: переправляли в отделы НКВД имеющиеся компрометирующие сведения, доносы и пр., причем не особенно охотно. Вместе с тем компрометирующие данные, отправляемые в отделы НКВД, не использовались как основание для ареста. В территориальных отделах НКВД существовали иные источники сбора информации.