Мистер Бартон, женившись, не собирался хоть сколько-нибудь изменить образ жизни, и его наиболее беспутные друзья продолжали бывать частыми посетителями резиденции. Язвительная миссис Коттар и полная, надутая и хитрая миссис Уилкинсон часто бывали здесь как со своими мужьями, так и без них, и «вечеринки по вторникам», о которых говорила миссис Коттар, таким образом, продолжались. Винтер была вынуждена изображать хозяйку дома на любом из приемов, устраиваемых комиссаром, которые относились к разряду официальных, но отказывалась участвовать в азартных играх и выпивке, а по вторникам ложилась рано, ссылаясь на головную боль.

Конвей пытался настоять на ее присутствии, говоря, что ее ранний уход обижает гостей. Но потом он обнаружил, как и прежде, при решении вопроса о Хамиде, что с его женой не так-то легко сладить. Она прекрасно исполняла обязанности жены комиссара, но эти обязанности не включали ее участия в таких шумных и не совсем благопристойных увеселениях, как «вечеринки по вторникам».

Она ни с кем не подружилась в британской колонии Лунджора, ей не понравились слуги в резиденции; в особенности, ее айя, Джохара, сестра той женщины из биби-гура, которая, как объяснил ей Конвей, пряча глаза, была женой его дворецкого, Имана Бакса, и которому он специально выделил дом для проживания. Вся ее жизнь разделилась на две половины — до замужества и после. Все счастливые воспоминания остались в прошлом. Она погрустнела, ушла в себя, а ланджорское общество посчитало юную миссис Бартон просто льдышкой.

Миссис Гарденен-Смит утверждала, что ее дочь Делия была лучшей подругой миссис Бартон, и с Делией часто можно было встретиться в резиденции. Но приходила она скорее из-за полковника Маулсена, чем из-за Винтер. Винтер была удивлена и встревожена тем, что Делия становилась одной из «вторничных гостей» резиденции, она считала, что миссис Гарденен-Смит вряд ли одобрила бы это, и была убеждена, что полковник Гарденен-Смит — молчаливый, пожилой, заслуженный человек, влюбленный в армию и порядок, — не позволил бы своей дочери присутствовать на таких сомнительных вечеринках.

Винтер нравился полковник Гарденен-Смит. Он немного напоминал ей дядю Эшби, чья любовь к книгам изолировала его от реальной жизни. Полковник был одержим служением во благо своего полка, и это прививало ему стойкий иммунитет против всего, что выходило за пределы его службы.

Солнце еще не поднялось из-за горизонта, когда Алекс оставил позади себя поля с зелеными всходами и отпустил поводья Читука, представив ему возможность по своей воле скакать по широко раскинувшейся долине.

Долине не было видно конца, но высокая группа деревьев дхак могла служить небольшим ориентиром на однообразной серовато-коричневой поверхности равнины. Утренний воздух был острым, холодным и бодрящим. Среди травяных кочек и колючего кустарника слышались крики куропаток, а медленно плетущаяся вдалеке линия черных точек выдавала бредущее на выпас стадо.

Ухабистая колея тянулась через равнину в сторону оврага и Чунвара, но выпавшая обильная роса и дождь, прошедший накануне, прибили пыль к земле, и копыта Читука оставляли на дороге четкие следы. За последние несколько часов здесь не проезжала ни одна повозка, и только два человека пешком прошли по равнине. Алекс обратил на это внимание, но сделал вывод, что подкрепление подошло с противоположной стороны, и он мог только надеяться, что в засаде его ждали не больше трех, самое большее четырех человек. Разговор, который передала ему Винтер, позволял предположить, что их будет только двое, но вряд ли было благоразумно рассчитывать на это.

Механ Лал… Да, он помнил Механ Лала и довольно ясно представлял себе, почему именно его выбрали на роль исполнителя этого убийства. Механ Лал обладал необычными достоинствами. Как-то раз Алекс видел, как он свалил бегущего леопарда, прорвавшего заслон во время охоты на куропаток. Животное выскочило на открытое пространство, и Механ Лал с невероятной быстротой и точностью выбросил вперед свой боло — шелковистую веревку с грузилом. Веревка обмоталась вокруг передних лап леопарда и свалила рычащего зверя на землю. О Механ Лале говорили, что он мог бы свалить кого угодно — от галопирующей лошади до длинноногой цапли — своей чудо-веревкой, и Алекс в этом не сомневался.

Он перевел Читука на легкий галоп, когда группа деревьев дхак заметно выросла, и верхушки кустарника, деревьев и тростников, росших в овраге, темной линией показались над его краем. Приблизившись к оврагу, он замедлил ход: не было необходимости рисковать поврежденной ногой Читука, хотя он точно не знал, попытаются ли они свалить его лошадь. То, что Читук должен быть в состоянии протащить его мертвое тело на значительное расстояние, было, по-видимому, существенной частью плана.

Менее чем через четыре часа Алекс уже ждал Винтер на дороге к резиденции, и они выехали через тихое поселение и стрельбище на открытую местность, за ними следовали Нияз и Юзаф.

Дорога через стрельбище шла ровная, лошади были отдохнувшими и шли хорошо, так что они почти не разговаривали. Но за стрельбищем земля стала неровной, и они перешли на шаг, находя дорогу между ухабами и травяными кочками, деревьями кикар и колючим кустарником, пушистыми пучками пампасной травы и выходящими на поверхность породами, направляясь к одинокому холму, на вершине которого рос баньян и возвышалась пострадавшая от непогоды надгробная доска старой могилы. На ней все еще можно было с трудом различить надпись: «Здесь лежит тело Эзры Пэрри из «Почетной компании лондонских торговцев», торгующей с Восточной Индией, сына Тоса. Пэрри и Сюзанна, которые расстались с ним в октябре 1666».

Солнце встало, когда они добрались до холма и присели на нем, глядя на расстилавшийся перед ними простор; каждая травинка и лист сверкали и искрились от капель росы, и утренний туман поднимался так, что земля как бы постепенно раскрывалась, обнаруживая себя все дальше и дальше на необозримое расстояние.

В ветвях баньяна ворковали голуби, над головой просвистели крылья диких уток, направлявшихся к озеру, лежавшему в десяти милях к северу. Винтер повернула голову, следя за ними, пока они не превратились в крохотные точки на фоне голубого утреннего неба, увидела и другие стаи, длинные и неровные или аккуратные и темные, как наконечники стрелы; утки, гуси и чирки поднялись в воздух после ночи, проведенной на реке или среди вспаханных земель.

Алекс повернул лошадь и, проследив за направлением ее взгляда, сказал:

Утиная охота в Хазрат Баге была назначена примерно на восемь часов утра, чтобы гости имели возможность собраться и позавтракать на приготовленной площадке в полумиле от места охоты.

Раньше уходило несколько часов на то, чтобы добраться по неровной местности до озера, и никакая карета или телега не смогла бы преодолеть это путешествие. Но временная дорога, построенная устроителями охоты специально для гостей, оказалась очень хороша, и экипажи, выехавшие из Лунджора на рассвете, добрались до места встречи к самому завтраку.

К удивлению Винтер, многие из гостей оказались ей незнакомы, она узнала, что это офицеры из Сутрагуни — большого военного поселения за границами Лунджора.

Если считать напрямую, то Сутрагуни находился менее чем в тридцати милях от поселения в Лунджоре, но основная дорога уходила гораздо дальше на юг, и к этому расстоянию прибавлялись еще пятнадцать миль по боковой дороге. Существовали разнообразные пешие тропинки, плутавшие между деревнями, но так как никто не был в состоянии взять карету, британские жители Сутрагуни и Лунджора встречались редко. Сейчас благодаря тому, что временная дорога была продлена далеко за озеро, на охоте присутствовала, по меньшей мере, дюжина членов тамошнего гарнизона.

Здесь также можно было увидеть трех оживленных леди и четырех джентльменов европейского происхождения — членов так называемого «Итальянского оперного театра», совершающих турне по востоку; успех в Калькутте и Бомбее вдохновил их продолжить турне по другим городам. Но немногие театры имели все необходимое для постановки оперы, поэтому они выступали на частных приемах и, недавно появившись в Лакноу, теперь отправлялись в Дели. Среди них не было ни одного итальянца: один из них приехал из Гоа, другой был из французской общины в Пондишерри; ведущая леди (когда-то сопрано), томная чаровница с золотисто-каштановыми волосами, по имени Аврора Резина, была хороша собой, и две дамы постарше, хотя и слишком экстравагантные, тоже были привлекательны.

Экипажи с дамами рано уехали из Хазрат-Бага, чтобы успеть вернуться до темноты, но охотники остались на озере, чтобы пострелять еще немного, и через три часа при свете месяца верхом отправились назад, чтобы успеть посетить большой прием, который давал комиссар в завершение дневных увеселений.

Собравшиеся в резиденции большей частью состояли из тех, кто был в Хазрат-Баге, включая членов оригинального «Итальянского оперного театра», исполнявших отрывки из легких опер, а затем несколько популярных песен.

Алекс присутствовал на этом приеме по причинам, связанным с джентльменом по имени мистер Хуан-Девант. Алекс приехал в плохом настроении, поэтому, может быть, впервые в жизни намеренно стал пить слишком много.

Спиртные напитки всегда щедро лились на вечеринках у комиссара, даже в смешанном обществе, и хотя попойки времен Регентства ушли в прошлое, все же гость, который не мог похвастаться хотя бы одной выпитой бутылкой портвейна за вечер, считался неполноценным. Но хотя вино и коньяк в доме комиссара были лучшими из того, что можно было достать, они мало повлияли на Алекса и его возрастающее раздражение, к чему добавил свою лепту и мистер Бартон, открыто расточавший любвеобильные авансы златоволосому украшению оперной компании, не обращая внимания на присутствие своей жены.

Дело близилось к полуночи, когда неплохой баритон мистера Хуана-Деванта принялся выводить знакомую балладу: