Шарик рассыпался

Кайко Такэси

По-японски шарик – «тама». Это слово многозначно: шар, жемчужина, что-либо редкое. Искусство, очищая нас, создает из грязи драгоценность. Увы, непрочную, как хрупки и мы сами, «дети праха». Но «рассыпаться, как тама» – значит погибнуть, не пожалев своей жизни во имя долга и чести. Это выражение прошло через многие века японской поэзии и прилагается только к доблестным воинам.

Поздно утром я проснулся в некой столице с ощущением, что так и не достиг вершины славы, но и не превратился еще в никчемного навозного жука. И вдруг подумал: пора возвращаться домой! Битый час, ворочаясь среди смятых простынь, я так и сяк обкатывал эту неожиданно возникшую мысль, пока не убедился, что решение мое окончательное.

Тогда я встал с постели, вышел на сверкавшую витринами улицу и с наслаждением вдохнул пахнувший свежеиспеченным хлебом воздух. Я направился в отделение авиакомпании за билетом на ближайший рейс до Токио, специально выбрав южную авиалинию, чтобы пару дней провести в Гонконге. Получив билет, толкнул стеклянную дверь и вышел наружу с таким чувством, будто поставил точку в конце длинного абзаца и еще не знаю, с чего начну новый. К сожалению, я не ощутил обычного душевного подъема перед вступлением в незнаемое.

Когда я уезжал из Японии, меня охватило возбуждающее беспокойство, какое испытываешь, сидя перед чистым листом бумаги, и незнаемое манило меня игрой загадочных бликов. Теперь настал момент возвращения, и, хотя будущее представлялось мне столь же неясным, не было ни беспокойства, ни загадочных бликов – просто поставил точку и начал новый абзац. Прежде, приступая к новому абзацу, я испытывал некий, правда готовый тут же угаснуть, подъем, но с годами это ощущение все более притуплялось. В былые времена мне казалось, будто между строчками меня подстерегает вызывающая трепет загадочная бездна. Теперь ее сменило лишь белое русло пересохшей реки.

Вернувшись в отель, я стал укладывать чемодан и вдруг почувствовал, как из-за спины и с боков на меня начинает наползать плесень. Я быстро рассчитался за гостиницу, схватил чемодан и вскочил в автобус, направлявшийся в аэропорт. Тем временем плесень упорно разрасталась. Она покрыла мои плечи, грудь, живот, ноги, потом стала разъедать меня изнутри, хотя моя внешность оставалась прежней. По мере приближения к Токио плесень все настойчивее овладевала моим нутром, и я наконец почувствовал приступ безысходной тоски и впал в апатию.

Пока длинная дюралюминиевая сигара самолета летела вперед сквозь море парчовых облаков, я мысленно оглядывался на свой многомесячный дрейф, испытывая по нему ностальгию, словно он окончился не вчера, а по меньшей мере лет десять назад. Теперь я с позором должен вернуться в страну, которую покинул, не будучи в силах выдержать до тошноты знакомое и противное. Я возвращался понурив голову, словно солдат армии, которая потерпела поражение еще до того, как приняла участие в боях. Бессмысленный, но упорно повторяемый порочный круг. Неужели я просто добавил к нему еще один виток? Втиснутый в узкое кресло самолета, я заново переживал недавнее прошлое. Таможенная суматоха в аэропорту Ханэда, наверно, отвлечет меня на время, но, как только стеклянные двери аэровокзала останутся позади, плесень вновь возьмет меня в плен, и ничего я с ней не смогу поделать. Если так пойдет дальше, через пару месяцев я стану похож на снежную бабу, с головы до ног затянутую в зелено-серый саван из плесени. Хочешь не хочешь, а нужно возвращаться обратно. Придется вернуться, ибо другого подходящего места я нигде не нашел!