Исторический роман сочинял я понемногу, пробиваясь как в туман от пролога к эпилогу… вертелось в голове… Вот же вертится всякая чушь,.. или не чушь? Я где-то это слышал… Где я это слышал? – мысль, скользкая и вязкая, как кисель, нет скорее как жидкий гудрон, опять куда-то плюхнулась и… я проснулся.

Свет пробивается сквозь… блин, как же это называется?.. Занавески, шторы?.. Ранний-ранний рассвет.

Однако нас не слабо приложило. Оп, уже думаю про нас двоих, хотя я вроде бы здесь один.

ОДИН!!! М-М-М…

Дикая тоска, такая дикая, что впору в петлю.

Дня через два мы сидели с Максимȯвичем в гостиной. А как ещё назвать эту, сравнительно большую, комнату? Причём это комната была отделана с претензией на… нет, не на роскошь, а на… скорее респектабельность. Стены были обиты каким-то материалом, может быть шёлком нежно голубого цвета. По углам стояло два канделябра или как их… Ну, в общем, две такие штуки куда свечи ставят. Имелся довольно приличный диван и четыре в тон ему кресла. Да, еще был стол. В моё время его назвали бы журнальным. По сравнению с моей комнатой, эта уже больше походила на комнату в барском доме. Но всё равно, я сделал вывод, что Ржевские скорее Дубровские, чем Троекуровы.

– Дорогой Александр Фёдорович, Вы так интересно изъясняетесь, что я просто теряюсь в догадках, откуда это? Некоторые слова я, не сказать, что никогда не слыхал, но как-то их слыхал в других смыслах, что ли. И Ваши обращения ко мне, к Екатерине Романовне, к дворовым, наконец, для меня они как бы необычны. Мне казалось, что офицеры, тем более боевые офицеры, а не придворные шаркуны, коим Вы безусловно являетесь…  – Тут он понял двусмысленность последних слов, заволновался, покраснел и опять начал заикаться. – То есть, я хотел с-сказать, что Вы б-безусловно боевой офицер, так вот, мне к-казалось что они говорят к-как-то иначе. Это что, последствия контузия и п-потери памяти? – Он по прежнему избегал говорить «амнезии»…

Гм… Отвечать ведь что-то надо. Подумаешь, говорю я не так. И что? Ты бы вообще офигел, если бы услышал молодёжный сленг начала 21 века. Кто из нас двоих врач-то? Ты? Вот бы сам правдоподобные версии и придумывал.

Я пожал плечами.

– Милейший, Нестор Максимович, русский язык настолько многогранен и необычен, что даже мы, русские, привыкшие к нему с самого детства, иногда оказываемся в затруднении, пытаясь правильно передать свою мысль. Вот Вам пара примеров. Перед нами стол. На столе кувшин и нож. Что они делают? Кувшин стоит, а нож лежит. Если мы воткнем нож в столешницу, нож будет стоять. То есть, стоят вертикальные предметы, а лежат горизонтальные? Добавляем на стол тарелку и сковороду. Они вроде как горизонтальные, но на столе стоят. Теперь положим тарелку в сковородку. Там она лежит, а ведь на столе стояла. Может быть, стоят предметы готовые к использованию? Нет, нож-то готов был, когда лежал. Теперь на стол запрыгивает кошка. Она может стоять, сидеть и лежать. Если в плане стояния и лежания она как-то вмещается в логику «вертикальный-горизонтальный», то сидение – это новое свойство. Вот мы сидим в креслах. Сидим мы на заду. А если на стол сядет птичка? Она на столе сидит, но сидит на ногах, а не на заду. Хотя вроде бы должна стоять. Но стоять она не может вовсе. Но если из птички сделать чучело, то оно на столе будет уже стоять. Может показаться, что сидение – атрибут живого, но сапог на ноге тоже сидит, хотя он не живой и зада не имеет. Так что, поди ж пойми, что стоит, что лежит, а что сидит. – Вот я ему мозги забил. Впрочем, этой тирадой я только пытался оттянуть время и побольше его запутать в словесной акробатике. – Я к чему это говорю? Безусловно, среда, в которой человек вращается, накладывает свой отпечаток и на словарный запас и не лексику человека. Наверное офицеры в действующей армии выражаются проще и лаконичнее. Ведь в сражении команды должны быть чёткими, короткими, всем понятными, исключающими любое двусмыслие. Иначе нельзя. Иначе не поймут. А не понимание в бою командира может статься гибельным для солдат. – Я помолчал пару секунд и дал ему ещё один посыл. – По словам Екатерины Романовны, я учился в шляхетском корпусе, то есть, как понимаю, все мои знания там в меня и вкладывались. Вот, видимо, оттуда и моя лексика. – Карявенько конечно, ну как уж получилось. Чай он не Мюллер меня колоть. Правда и я, не Штирлиц.

Шаг правой ногой, постановка правого костыля вперед так, чтобы протез, правая нога и правый костыль выстроились в одну линию. Шаг левой ногой с его постановкой на уровень правого костыля, постановка левого костыля вперед так, чтобы правая нога, левая нога и левый костыль выстроились в одну линию. И по новой, на 4 такта…

Я уже вполне бодренько ковылял на костылях. Ну, не то что бы совсем бодренько, но Степан, по крайней мере, перестал за меня бояться и опекать каждый шаг.

Конец июня был в меру жаркий и сухой. Лето вообще обещало быть хорошим, настолько хорошим, насколько оно может быть в средней полосе России. Каждый день я совершал прогулки, если моё шкандыбание на костылях можно назвать прогулками, по селу.

Всюду, куда бы я не направлялся, меня сопровождали, либо сам Степан, либо его племянник Филька. Ходил я обычно до кузни, там немного отдыхал, смотрел за работой кузнеца, пил у него квас и отправлялся обратно. Вечером доходил только до церкви и обратно.

Медленно, чертовски медленно, приходило умение ходить на протезах. Я, конечно, понимал, что искусственные ноги, как бы хорошо и качественно небыли они сделаны, родные мне никогда не заменят, но как хотелось стать обычным человеком. Воистину, мы замечаем блага только тогда, когда их теряем. Ведь как это здорово, просто идти!

Вошедший молодой человек учтиво, но без подобострастия, мне поклонился, и представился – Меня зовут Николай Штиглиц, я привёз Вам письмо от Нестора Максимовича Максимȯвича. – И подал мне, свёрнутые в рулон бумаги.

Штиглиц, Штирлиц – немец?

Среднего роста, плотный, глаза карие, крупный нос, выбритый подбородок, про такие подбородки говорят – волевой.

Говорил вошедший с акцентом… но акцент был какой-то интересный. В русском языке согласные можно произносить твердо и мягко, немецкие согласные в отличие от русского языка всегда произносятся твердо. Это придаёт немецкой речи резкость, русская же речь звучит плавно и несколько напевно. Штиглиц говорил с явным немецким акцентом, но… как-то не так. Прибалт?

Во время одной из наших бесед с Максимȯвичем я упомянул о том, что эффективнее лекарства вводить сразу под кожу больному, то есть делать внутримышечные инъекции, но для этих целей необходимо специальное устройство. Я сказал, что таким способом лечат больных в Китае. Про Китай я конечно придумал в надежде на то, что Нестор Максимович ничего не знает о китайской медицине. Оказалось, что так и есть,.. ну или почти, так и есть – в медицинском сообществе всё же ходили какие-то разговоры о китайских способах врачевания, но и только. Зато о шприце, вернее инъекторе, Максимȯвич знал. Что-то такое, оказывается, изобрёл ещё Паскаль в прошлом веке. Прошлом, естественно семнадцатом. Но, как всегда, или, как очень часто бывало, современники не оценили, а потомки забыли. Максимȯвич хоть и помнил об этом, но значения никакого не придавал. Когда мы стали развивать эту тему, он вспомнил, что Гиппократ использовал для этих же целей полую трубку, к которой приделал мочевой пузырь свиньи, да и сейчас понятие об этом есть и некоторые врачи используют для инъекций птичье перо. Он долго и задумчиво рассматривал мой рисунок шприца и попросил взять его с собой.

Интересно, когда Пушкин писал про свою кибитку удалую, у него колёса также скрипели?

Пушкин писал про зимнюю кибитку – там ямщик в тулупе и красном кушаке, стало быть, там кибитка была на санях, и скрипел там только снег.

Тогда надо было зимой ехать.

Зимой холодно. День короткий.

Нда… день короткий, волки злые… едем, едем в Москву.

– Кто сей егерский поручик, Платон Александрович? – императрица явно разглядывала меня.

Бог дал женщине ум, Дьявол усмехнулся и наградил сиськами. Теперь её ум никого не интересует.

Вот что за хрень лезет в голову? Что ты, как идиот, пялишься на декольте Екатерины?

– Это protege Екатерины Романовны, Ваше Величество.

– Разрешите представить Вам моего крестника, Александра Фёдоровича Ржевского, Ваше Величество. – Присев (кажется, это называется «книксен», подумалось мне) и низко склонив голову, сказала Дашкова. – Я уже имела честь Вам про него рассказывать.

На обеде кроме нас с Дашковой и, естественно, императрицы, присутствовали Платон Зубов (куда же без него?), Александр Андреевич Безбородко и Иван Андреевич Остерман.

На стол подали какой-то суп с сыром и каштанами и ещё много чего такого, чего я никогда не видел, и даже не слышал, что это едят. Например: запечённая в золе нёбная часть говяжьей головы с трюфелями, или говяжьи глаза в соусе. Были голуби и ещё какие-то птички. На десерт было гато из зелёного винограда и крем. Запивали всё красным вином. Вино было, на мой взгляд, кисловато.

– Александр Фёдорович, мне вот тут намедни Платон Александрович рассказал одну весёлую историю, про одного гусара на постоялом дворе. Говорят, что Вы и есть автор сих забавных drôle anecdote, которые ходят по Петербургу?

– К сожалению, Ваше Императорское Величество, не я. Я действительно люблю всякие забавные случаи и, грешен, люблю их пересказывать, но сочиняет drôle anecdote народ. У этих историй, как правило, нет авторов. Один придумал одну фразу, другой другую. Вот так и появляются drôle anecdote. Я их называю анекдотами.

Меня хоть и назначили одним из учителей великих князей, но от представления в полк отвертеться я не мог. Назначен я был в Лейб-гвардии Семёновский полк, в котором Императрица сама была полковником. Впрочем, полковником она была и Преображенского, и Измайловского, и Конного полков, а в добавок, капитаном Бомбардирской роты. Она же была и шефом полка. А командовал полком бригадир Александр Михайлович Римский-Корсаков. Бригадир для меня звание хоть и знакомое, но в моём представлении всё равно ассоциируется с бригадиром тракторной бригады. Интересно, кем он приходиться будущему композитору? Дедушкой? А может и ни кем – Корсаковых здесь больше Ивановых.

Александр Михайлович оказался мужчиной крупным, чем-то напоминавший мне Михаила Жарова. Ко мне отнёсся доброжелательно, но на необходимость проставиться напомнил. Правда, это звучало не так, как в моей прошлой жизни, но сути не меняло. Противиться я не стал. «Вливание» в коллектив, как и «обмывание» очередных званий – незыблемые армейские традиции. И хотя моя служба в полку подразумевалась чисто формальной, «поляну» я накрыл. Мероприятие сие должно было состояться в офицерского собрания полка в здании офицерских казарм.

Сам полк располагался в Семёновской слободе, в просторечии – в Семенцах. Я плохо знал Питер моего прошлого времени, вернее вообще не знал. Был два раза по три дня и всё – разве за такое ничтожное время можно узнать ТАКОЙ город? По этой причине связать какую-либо географию и архитектуру с бывшей моей современностью не мог… Впрочем, может это и хорошо?

Слобода была застроена неплотно и беспорядочно. Так называемые светлицы, где жили те кто, в отличие от меня, действительно служили в полку, располагались в шахматном порядке, зачастую далеком от четкой регулярности. Своим видом слобода мало походила на уголок столицы, и представляла нечто вроде бестолковой деревни.

Встречи с офицерами полка я… если положить руку на сердце, побаивался. Да, да – именно побаивался. Вроде бы, чего мне бояться? Всё самое плохое со мной уже произошло, вторую вот уже жизнь проживаю, ан нет, встреча с людьми своей касты может быть чреватой провалом. Нет, понятно, никто не схватит меня за шкирку и не заорёт: «Это самозванец». Но вот если начнут говорить, что я не от мира сего – может приклеиться надолго.

– История, штука занятная. Я, так понимаю, её вам преподавал Фёдор Цезаревич Лагарп?

– Да, Фридрих Цезарь Лагарп, – Поправил меня Александр.

Ох, что-то не складывается у меня с ними. Они как-то настороженно ко мне относятся. Видно же, что Лагарп для них авторитет. А тут приходит почти из ровесник и начинает копать под авторитета.

– Видите ли, Ваше высочество, я нисколько не сомневаюсь в компетенции месье Лагарпа, но… источники, которыми он пользуется, писали люди… В отношении истории есть одна любопытная штука – историю делают люди и люди же об истории пишут, но это не одни и те же люди… Кроме того – людям свойственно ошибаться, просто ошибаться, без всякого злого или доброго умысла. Вот послушайте одну историю. Молодой католический монах принял постриг, и в монастыре первым его заданием было помогать остальным монахам переписывать от руки церковные уложения, псалмы и законы. Поработав так неделю, монах обратил внимание, что все переписывают эти материалы с предыдущей копии, а не с оригинала. Подивившись этому, он обратился к отцу-настоятелю: – Падре, ведь если кто-то допустил ошибку в первой копии, она же будет повторяться вечно, и её никак не исправить, ибо не с чем сравнить! – Сын мой, – ответил отец-настоятель, – вообще-то мы так делали столетиями. Но, в принципе, в твоих рассуждениях что-то есть! И с этими словами он спустился в подземелья, где в огромных сундуках хранились первоисточники, столетиями же не открывавшиеся. И пропал. Когда прошли почти сутки со времени его исчезновения, обеспокоенный монах спустился в те же подвалы на поиски святого отца. Он нашел его сразу. Тот сидел перед громадным раскрытым томом из телячьей кожи, бился головой об острые камни подземелья и что-то нечленораздельно мычал. По покрытому грязью и ссадинами лицу его текла кровь, волосы спутались, и взгляд был безумным. – Что с вами, святой отец? – вскричал потрясённый юноша. – Что случилось? Celebrate- простонал отец-настоятель, – слово было: «celebrate», то есть «радуйся» а не «celibate»!

– Это было на самом деле? – Спросил Константин.

– Ты новый учитель моих сыновей – голос Павла походил на трескающиеся стекло. Очень неприятно. Он смотрел на меня снизу вверх, но казалось наоборот.

– Да, Ваше Императорское высочество, – Я склонил голову. – По повелению её Императорского Величества Екатерины Алексеевны я имею честь преподавать механику Александру Павловичу и Константину Павловичу.

При упоминании имени матери у Павла сузились глаза.

– Мне говорили, у тебя нет ног. Покажи.

Пришлось задирать штанины и приспускать чулки.