Отправившись в путь и три дня держа направление только на восток, путешественник попадает в Диомиру, город с шестьюдесятью серебряными куполами, бронзовыми статуями богов, улицами, вымощенными оловом, с хрустальным театром и золотым петухом, каждое утро поющим с вершины одной из башен. Путешественнику знакомы все эти достопримечательности, потому что он их видел в других городах. Но особенность этого города состоит в том, что если попадаешь туда сентябрьским вечером, когда дни становятся короче и у входов харчевен зажигаются разноцветные фонари, с одной из террас доносится женский возглас: «ох!», и тогда начинаешь завидовать всем тем, кто пережил подобный вечер и был счастлив.

Человеку, который долго бредет по диким землям, хочется попасть в город. Наконец он прибывает в Исидору, где дворцы украшают винтовые лестницы, инкрустированные морскими ракушками, где очки и скрипки делаются по всем правилам искусства, где путешественник, не зная, какую из двух женщин он должен выбрать, обязательно находит третью, где петушиные бои переходят в кровавую драку без правил, на участников которой делаются ставки. Именно об этом он и думал, когда мечтал попасть в город. В своих мечтах он видел себя в Исидоре молодым, но прибывает туда уже в преклонном возрасте. На плошали под стенами домов в тени сидят старики и смотрят, как мимо них проходит и смеется молодежь, и он, старик, тоже находится среди них. От желаний остались только воспоминания.

О городе Доротее можно повествовать двояко: либо рассказывая о том, что над ее стенами вздымаются четыре башни, а к семи воротам ведут подъемные мосты, переброшенные через ров; четыре канала с водой зеленого цвета пересекают город и делят его на девять кварталов, в каждом из которых находится по триста домов и семьсот дымоходов, отметив при этом, что девушки на выданье из одного квартала выходят замуж за парней из другого квартала, а их семьи обмениваются товарами, на которые только они имеют исключительное право: бергамотами, осетровой икрой, астролябиями, аметистами; либо сказать так, как рассказывал погонщик верблюдов, который меня туда доставил: «Когда я был еще совсем молод, однажды утром я прибыл сюда; по улицам на базар шло множество людей, женщины улыбались, показывая красивые зубы, а смотрели вам прямо в глаза, три солдата играли на кларнетах, вертелись колеса повозок, а на ветру развевались афиши до тех пор я знал лишь пустыню да караванные тропы. В то утро, в Доротее. я понял, что меня еще многое ожидает в жизни. Позже мои глаза опять вернулись к созерцанию пустынных пространств и караванных троп, но теперь мне уже известно, что это лишь один из многих путей, открывшийся передо мной в то утро в Доротее».

О, великий хан, напрасно я пытался бы описать тебе город Заир с его высокими бастионами. Я мог бы сказать тебе, сколько ступенек на его улицах, какой формы арки его портиков, чем покрыты крыши его домов, но я вижу наперед, что это ни о чем тебе не скажет. Особенность города состоит не в этом, а в соотношении величины его размеров с событиями его истории: например, на каком расстоянии от земли болтались ноги повешенного на фонаре узурпатора, или какой длины была веревка, протянутая от этого фонаря к балюстраде напротив; какой величины гирлянды, украшавшие дома во время бракосочетания королевы; с какой высоты спрыгивает утром с этой балюстрады счастливый любовник, уходя от своей случайной возлюбленной, а также каково расстояние между наклоном водосточной трубы и кошкой, лезу шей по ней. чтобы добраться до окна; между линией прицела канонерки, неожиданно выскочившей из-за мыса, и снарядом, угодившим в эту водосточную трубу; между обрывками рыболовных сетей и тремя стариками, чинящими их на набережной и в сотый раз рассказывающими всем желающим историю повешенного узурпатора, о котором говорят, что он был внебрачным сыном королевы.

Город, как губка, впитывает в себя эту волну текущих в обратном направлении воспоминаний и растет. В описание сегодняшнего Заира следовало бы включить его прошлое. Но город не открывает своего прошлого. Нет ничего похожего на линии руки в его улицах, круто спускающихся к морю, оконных решетках, лестничных маршах, древках знамен, зубцах крепостных стен. И в этом его непостижимость.

В Маурилье путешественнику предлагают осмотреть город и показывают старые почтовые открытки, на которых он изображен таким, каким был раньше: та же самая площадь на том месте, где сейчас находится автовокзал, на месте пешеходных мостков – киоск с музыкальными записями, две девушки с белыми зонтиками на месте фабрики по производству взрывчатки. Чтобы не огорчать жителей, необходимо похвалить город таким, каким он изображен на открытках и выказать ему предпочтение перед современным городом, придерживаясь, однако, в своих сожалениях определенных рамок: путешественник должен признать, что величие и процветание нынешней Маурильи не могут возместить утраченной прелести провинциальной Маурильи, которую можно понять, лишь разглядывая старые почтовые открытки. Прежде никто не замечал прелести провинциальной Маурильи и не заметил бы ее сейчас, останься она такой, как раньше, а также то, что благодаря этому метрополия обрела дополнительную привлекательность и что с высоты того, какой она стала, можно с ностальгией думать о прошлом.

И поостерегитесь говорить им, что иногда на том же месте и под тем же названием существуют совершенно разные города, которые рождаются и умирают. так и не познав друг друга и никогда не имея между собой никакой связи. Иногда при этом остаются те же самые имена жителей, а их речь сохраняет тот же самый акцент, и даже черты их лиц не меняются, но боги, покровительствовавшие названию и местности, ушли, не сказав ни слова, а их места заняли чужаки Нет смысла задаваться вопросом, лучше они или хуже прежних богов, потому что между ними не существует никакой связи. Точно так же, как старые почтовые открытки представляют не Маурилью, такой, какой она была, а другой город, который тоже назывался Mayрильей по воле случая.

В центре Федоры, метрополии из серого камня, стоит дворец, в каждом из залов которого находится по стеклянному шару Если присмотреться к этим шарам, то внутри можно увидеть макет голубого города, который является макетом самой Федоры, но совсем иной. Эти формы город мог бы принять, если бы по той или другой причине не стал бы таким, каким мы видим его сегодня. Во все времена существовал такой человек, который, глядя на тогдашнюю Федору, думал о том, как сделать из нее идеальный город, но когда он еще мастерил его макет в миниатюре, Федора уже успевала измениться, и то, что накануне могло стать ее возможным будущим, отныне осталось лишь игрушкой в стеклянном шаре.

Теперь у Федоры с этим дворцом и его стеклянными шарами есть свой музей: все жители приходят сюда, и каждый выбирает себе город, соответствующий его желаниям; он разглядывает его. и ему кажется, что он видит свое отражение в озере с медузами, в которое следовало бы направить воду из канала (если он не был бы осушен), что, выглядывая из балдахина, он прогуливается по аллее для слонов (теперь запрещенных в городе), что он скользит по спиралям винтообразного минарета (для строительства которого не нашлось места).

О, великий хан, на карте твоей империи должны быть обозначены как большая Федора из камня, так и маленькие Федоры в стеклянных шарах. Не потому, что они все одинаково реальны, а потому, что их существование можно лишь предполагать. Одна из них собрала в себе то, что восприняла как необходимое, тогда как оно еще не стало таковым, а остальные – то, что можно было представить возможным и что секунду спустя перестало им быть.

Путешествующий человек, который еще не знаком с городом, ожидающим его на пути, начинает задумываться, каким будет царский дворец, казарма, мельница, театр, базар. В каждом городе империи ни одно здание не похоже на другое, но едва чужестранец попадает в незнакомый город, то, бросив взгляд на сосновые шишки пагод, мансарды и амбары, пройдя вдоль капризных очертаний каналов, цветущих садов и куч нечистот, он сразу же узнает, где находятся дворцы принцев, храмы первосвященников, таверна, тюрьма, места для отбросов. Говорят, что таким образом подтверждается предположение о том, что каждый человек держит в голове образ города, состоящего только из различий, города без формы и лица.

Однако Зоя совершенно не такая. В любом месте этого города можно спать, готовить пищу, копить золотые монеты, раздеваться донага, царствовать, заниматься продажей, задавать вопросы оракулам. Под любой из пирамидальных крыш может находиться лазарет для прокаженных или термы одалисок. Путешественник описывает круги и. полный сомнений, возвращается на прежнее место: ему не удается отличить друг от друга различные части города, и от этого спутываются его собственные мысли. И он делает следующий вывод: если существование в каждом из отдельных моментов является цельным, город Зоя является местом непрерывного существования. Но тогда зачем нужен этот город? Какая черта отделяет жизнь внутри его и за его стенами? Шум улиц от воя волков?

Сейчас я уже мог бы сказать, что есть удивительного в городе Зиновии: несмотря на то, что он расположен в сухом месте, он стоит на очень высоких сваях, а его дома построены из бамбука и имеют большое количество галерей и балконов; расположены они на различной высоте, словно находятся на строительных лесах, которые как бы бросают друг другу вызов. Они связаны между собой лесенками, над которыми возвышаются покрытые коническими крышами бельведеры, а также бочки для воды, вращающиеся на ветру флюгера, и отовсюду торчат строительные блоки, рыболовные удочки и подъемные краны.

Какая необходимость, веление или желание заставили основателей Зиновии придать ей подобную форму – неизвестно, и. следовательно, невозможно сказать, необходимость, повеление или желание были удовлетворены при создании города таким, каким мы видим его сегодня, и который, возможно, разросся путем дальнейших наслоений и теперь невозможно различить его изначальные очертания. Можно быть уверенным в одном: если спросить любого жителя Зиновии, каким он видит город, в котором хотел бы жить, в его представлении это всегда будет Зиновия со своими сваями и лестницами; возможно, это будет несколько иная Зиновия, с развевающимися флагами и лентами, но она всегда будет состоять из элементов первой.

Говоря обо всем этом, невозможно определить, счастливо или нет живется в Зиновии. Нет смысла делить города на эти две категории; они делятся скорее на следующие: города, которые сквозь годы и перемены продолжают придавать конкретные формы желаниям, и города, которые становятся ничем из-за желаний либо сами превращают их в ничто.