Если уж день не задался — так не задался, и ничего ты с этим не сделаешь! Бабушка всегда говорила, что беда никогда не приходит одна.

Началось все с того, что, когда Грейс пошла за газетой, Бобби ухитрился каким-то образом приоткрыть входную дверь, выскочил на лужайку — и немедленно вскарабкался на лимонное дерево! Он проделывал этот трюк частенько, и каждый раз ей приходилось тащить стремянку, лезть и снимать его оттуда, давая соседям новый материал для сплетен про «ненормальную с кошками».

Иногда ее даже подмывало спилить к черту этот проклятый лимон, но тогда Бобби наверняка придумал бы что-нибудь еще — да и дерево было жалко. Оно росло здесь с незапамятных времен и, несмотря на далеко не тропический климат, каждую осень исправно покрывалось желтыми крупными плодами.

Стащив Бобби с ветки, она отнесла его обратно в дом, вернулась за стремянкой, покормила котов — возбужденные «подвигом» сотоварища, они, вместо того чтобы нормально есть, обступили его и изучающе обнюхивали — и в результате сама позавтракать, конечно, не успела!

А потом, выйдя из дома, она обнаружила, что оставила на столе ключи — причем обнаружила уже после того, как защелкнула замок. Значит, вечером придется лезть в окно…

Ему в заложницы досталась ненормальная — это точно! Для начала она выдумала идиотское вранье про мужа с пятью детьми, потом никак не могла завести машину — а добравшись наконец до дому, уперлась и наотрез отказалась выходить из гаража. Так и заявила, вцепившись в руль:

— Никуда я не пойду! Давай здесь!

— Что — здесь?! — не понял он.

— Если ты собираешься меня изнасиловать — так давай прямо здесь! В дом я не пойду!

Насиловать ее — как же, разбежалась! У него бы сейчас не встал и на Шарон Стоун!

Холод и боль… и жар, невыносимый жар, словно его опускают в огонь… и снова холод…

Иногда становилось легче, и он чувствовал, как кто-то прикасается к нему, и просил — не надо, не надо больше огня! Но жар неизбежно снова охватывал все тело и затекал внутрь, так что нечем становилось дышать.

Он хотел вырваться, убежать — там, на воле, было спасение! — но его хватали и били, и наваливали на грудь камни, горячие и тяжелые, выжимая из нее последние остатки воздуха.

А потом снова становилось холодно — и это было еще хуже…

Почему?!

Заснуть никак не удавалось, и Грейс, ворочаясь в постели, снова и снова спрашивала себя — почему, ну почему она сделала такую вопиющую глупость?! Ведь можно же было, как только этот тип грохнулся в коридоре и она осторожно вытащила у него из кармана железную штучку, которой он расстегивал наручники — можно же было сразу позвонить Кипу и рассказать ему, что произошло!

Она и позвонила — но там все время было занято. И тогда она подошла к лежавшему и посмотрела, что с ним. Вот это-то и стало первой ошибкой!

Он тяжело, со свистом, дышал, и чувствовалось, что от него просто пышет жаром; халат распахнулся, из раны на боку сочилась кровь. И синяки — так много, что страшно было смотреть…

Кип перезвонил через несколько минут, заявил, не дав Грейс вымолвить и слова: «Я видел, что ты звонила, но мне сейчас некогда, у меня совещание, я тебе потом позвоню!» — и бросил трубку.

Ей было страшно. Видит бог, как ей было страшно! Так страшно, как не было даже тогда, когда он угрожал ей пистолетом, водил на наручнике и злобно рычал, чтобы она не смела подглядывать. Все тогда казалось каким-то ненастоящим, словно бы понарошку, и слегка забавным. Зато теперь… Что бы она ни делала: кормила котов, отдирала старую краску в коридоре и шпаклевала неровности, выходила вынести мусор, здоровалась через забор с соседкой — Грейс не оставляло ощущение, что вот-вот произойдет что-то ужасное и непоправимое, что каждая минута уводит ее все дальше и дальше от той спокойной, понятной и правильной жизни, которой она привыкла жить…

Работа шла плохо. Стенка никак не получалась ровной, старые шурупы, казалось, засели в ней намертво, алебастр бугрился и все время каким-то образом оказывался на руках и штанах — а тут еще Вайти с Купоном затеяли на телевизоре драку и свалили часы. Кончилось тем, что она мазнула лопаточкой в последний раз — как получится, так получится! — ушла на кухню и сделала себе кофе.

Села и заплакала.

Днем позвонила мама — напомнить, что если на чердаке найдется памятная ей с детства китайская шкатулочка с лакированной крышкой и органчиком, то эту шкатулочку нужно сразу отправить ей в Сиэтл. Грейс нажаловалась на плохо получающуюся стенку, в который раз услышала, что нужно нанять кого-то, а не делать все самой, и под конец не выдержала — попросила:

Тяжелая пряжка ремня врезалась в стену в каких-нибудь трех дюймах от моего лица.

— Говори, сука, чего ты там вынюхивала?!

Я промолчала — точнее, сказала, но про себя: «Да, крепко ты влипла, Джеки Макалистер!»

А ведь так хорошо все начиналось!

Джеки Макалистер — это я. Я журналистка. Конечно, всяких умных, тянущих на Пулитцера

[1]

статей про политику или экономику я в жизни не писала. Читали всякие заметки вроде «Поп-звезда нагишом убегала от поклонников» или «Он переспал с сиамскими близнецами»? Наверняка читали! Так вот это — я. Некоторые называют меня еще обидной кличкой «папарацци» — я это слово не переношу, я журналистка — и точка!

Профессия у меня наследственная — тем же ремеслом занимался и мой папа. И он всегда говорил: «Джермейна (это меня так по документам зовут, но мне не нравится, и я еще со школы привыкла именоваться Джеки), таковы уж люди — сплетни и скандалы их интересуют куда больше, чем политика!»

Что ж — интересного вокруг действительно хватает…

Первую свою заметку я написала еще в 17 лет, удачно «щелкнув» подаренным мне папой фотоаппаратом дочку тогдашнего мэра: в пьяном виде, в расстегнутой блузке и с двумя парнями, которые ее лапали где попало. Сделать это было нетрудно — она ходила на ту же дискотеку, что и я, и славилась своей склонностью к промискуитету. Сложнее всего оказалось подловить хорошее освещение и нужный ракурс — чтобы и ее тупо оттопыренную губу показать, и размазавшуюся косметику.

Все началось с того, что мне позвонил Информатор.

У каждого уважающего себя репортера должны быть свои информаторы. Хотя бы для того, чтобы среди рабочего дня, небрежно бросив: «Я — на встречу с информатором!», иметь возможность отправиться в парикмахерскую или за покупками (для мужчин вариант — к любовнице или в бар).

Это я шучу, конечно!

А если всерьез, то у меня, как и у всех репортеров, есть несколько знакомых, которые, если узнают, что случилось что-то интересное, тут же мне звонят.

Ну кто из офицеров в городском управлении полиции, скажите на милость, обратит внимание на уборщицу — ту самую, которая целыми днями за ними чашки моет, мусорные корзинки вытряхивает и туалеты драит?! Они и на улице ее бы наверняка не узнали, если бы случайно встретили!

Открыла мне Моди. Пару раз Стив заходил с ней в редакцию, но я не предполагала, что она уже заимела статус «постоянно проживающей» в его доме.

Или, может, это случайность?

— Привет, — сказала я как ни в чем не бывало.

Моди сделала движение, словно собираясь захлопнуть дверь у меня перед носом. Но просочиться в чуть приоткрытую дверь должен уметь каждый репортер, не правда ли?

— Мне Стивен нужен, — лучезарно улыбаясь, добавила я уже в холле.

Наутро я неслась на работу, как на крыльях. Гарольда оставила дома: вдруг Стив меня куда-нибудь на ланч пригласит — а с хорьками не везде пускают; и оделась понаряднее — в шикарный костюм с ручной вышивкой, и ноги втиснула в новые туфли на шпильках.

Нет, вы только не подумайте, что я решила, что называется, «дать нам обоим второй шанс». Да, когда-то я ему это предлагала, но он не пожелал ничего слушать. А теперь я уже привыкла жить сама по себе, без необходимости терпеть ехидные реплики и предложения заняться страничкой про вязание. Но… сходить со Стивеном в какой-нибудь ресторанчик было бы приятно.

Представила себе ночью, как мы сидим друг против друга, разговариваем, смеемся — точь-в-точь как в прежние времена — и потом долго заснуть не могла, все подробности придумывала…

Пришла я на работу чуть ли не первой и занялась подборкой снимков для «фотошоу» — странички прикольных фотографий, присланных читателями. Ясно было, что Стивен придет не скоро: он у нас «звезда первой величины», а потому частенько позволяет себе опаздывать — но я то и дело оглядывалась, боясь пропустить его приход.