Доктор Джулиан Фредро поднялся с кушетки, слегка качнулся, но удержался на ногах. Медсестра Новорецифского центра отсоединила его от аппаратуры, выключив мигающие огни и хитроумно вращающиеся приспособления. Тем не менее, у него продолжала слегка кружиться голова. Открылась дверь, и в комнату с пачкой бумаг вошел Геркулео Кастанхозо, похожий на белку человечек, который был главой режимного отдела Земного космопорта.

— Вот и все, сеньор Джулиан, — сказал он на бразило-португальском наречии космического сообщества. — Все бумаги в порядке, но вы лучше еще раз все проверьте, на всякий случай. Вам разрешено посетить Гоцаштанд, Майкарданд, вольный город Маджбур, Квириб, Балхиб, Замбу и все остальные дружественные кришнаитские государства, с которыми мы имеем дипломатические отношения.

— Это есть хорошо, — сказал Фредро.

— Мне нет нужды напоминать вам о статье 368, которая запрещает передачу земной научной и технологической информации гражданам планет класса «Н». Псевдо-гипноз, которому вы только что были подвергнуты, позаботится об этом.

— Прощения прошу, — сказал Фредро с сильным польским акцентом, — но кажется мне, это — как там говорить по-английски? — запирать дверь конюшни, когда кошка уже убежала из мешка.

Феллон выпучил глаза, потом завопил:

— Что?

— Я сказал, — повторил Мджипа, — что доктор Фредро хочет, чтобы ты провел его в Сафк! Ты ведь знаешь, что это такое, нет?

— Еще бы. Но за каким Бакхом ему это нужно?

— Если… если мне будет позволено разъяснить, — сказал Фредро. — Я — археолог.

Кришнаитский Длинный день умер. Хотя Энтони Феллон отпирал собственную входную дверь, у него был немного вороватый вид. Он крадучись проскользнул внутрь, тихонько снял портупею с рапирой и повесил ее на вешалку для шляп.

Он недолго постоял, прислушиваясь, потом на цыпочках прошел в главную комнату. Снял с полки пару бокалов из настоящего хрусталя, вышедших из-под искусных рук маджбурских ремесленников. Это были почти единственные чего-то стоящие вещи в этой маленькой обветшалой гостиной-столовой. Феллон приобрел их в один из тех редких моментов, когда был при деньгах.

Он раскупорил бутылку (кришнаиты еще не вкусили блаженства винтовых пробок) и налил по порции квада в оба бокала. На бульканье из кухни донесся женский голос:

— Актане?

— Это я, дорогая, — сказал Феллон на балхибу. — Герой, вернувшийся домой…

Когда Энтони Феллон вошел в оружейную, там за столом дежурного сидел капитан Кордак’. Шлем с пышным плюмажем стоял у его ног на полу. Капитан писал при свете лампы, нацепив на нос очки в черной оправе. Оторвавшись от списков роты, которые приводил в порядок, он глянул поверх очков на Феллона.

— Салют, мастер Антане! Где отделение твое?

Феллон рассказал, как обстоят дела.

— Хорошо — отлично! Деяние блистательной отваги совершил ты, достойное Кварара самого. Вольно, — капитан потянулся за кувшином и налил себе стакан шураба. — Мастер Антане, не джагейн ли ты Гази эр-Дукх?

— Да. А откуда ты знаешь?

На улице Квейс остановил к’изун — балхибскую наемную коляску, запряженную айей. У Феллона поднялось настроение. Сам он уже давно не мог позволить себе поездок в экипажах, а дом Кастамбанга находился в квартале Кхарджу, на другом конце города.

Сначала они попетляли по зловонным улочкам А’ваза, потом пересекли северную часть Ицанду. Выезжая оттуда, они оставили слева бутафорское великолепие театров Сахи, а справа тяжеловесную суету мануфактур Ицанду. Кузницы вовсю дымили, и в уши бил причудливо перемешанный коктейль из грохота молотов, визга сверл и прочих звуков, которые издавали пилы, напильники и бог знает, что еще. Потом они проследовали под цокот копыт по нескольким широким бульварам, пересекавшим парк, над которым, подгоняемые ветром со степей, кружились небольшие песчаные вихри.

Наконец они окунулись в блистательную роскошь Кхарджу с его суетой, магазинами и торговыми компаниями. По мере того, как они продвигались на юго-восток, перед ними вырастал единственный в городе холм, на вершине которого был расположен древний замок балхибских королей.

— Дом Кастамбанга, — сказал Квейс, указывая тростью.

Феллон беззастенчиво предоставил ему право расплатиться с возницей — в конце концов, кваатский суперагент платил не из своего кармана, а залезал в бездонный кошелек гуура Урлика. Они вошли в дом. Там был обычный привратник и обычный центральный дворик, который, впрочем, был украшен журчащими фонтанчиками и статуями из далекой Катай-Джогораи.

Танкреди вновь снял руки с руля и экспансивно взмахнул ими в воздухе.

— …завидую, доктор Пэдуэй! Вся наша работа в Риме так, ерунда. Ничего масштабного, ничего нового. В лучшем случае — реставрация. Тьфу!

— Увы, профессор Танкреди, — терпеливо произнес Мартин Пэдуэй, — я пока не доктор, хотя, надеюсь, и получу степень, если напишу путную статью о ливанских раскопках.

Будучи по натуре водителем крайне осторожным, он судорожно сжимал кулаки, а его правая нога уже давно затекла от постоянного напряжения и попыток проломить пол маленького «фиата».

Танкреди схватился за руль как раз вовремя, чтобы на волосок разминуться с величественной «изоттой».

Пэдуэй проснулся рано. Во рту был неприятный привкус, в животе постоянно бурчало, словно играл оркестр кузнечиков. Возможно, все из-за ужина — не то чтобы плохого, но, безусловно, непривычного, в основном состоявшего из тушеного мяса с луком. Хозяин копоны, должно быть, немало удивлялся, почему этот странный посетитель то и дело елозит руками по столу — Пэдуэй машинально искал отсутствующие нож и вилку.

Ночь он провел плохо — непривычно спать на постели, состоящей лишь из набитого соломой матраца; да и тот обошелся ему в лишний сестерций. Ужасный зуд поутру заставил Мартина задрать майку. Ну разумеется, красная сыпь недвусмысленно показала, что ночь он провел в конечном счете не один.

Пэдуэй встал и умылся с мылом, купленным накануне вечером, — тогда он приятно удивился, что мыло уже вошло в обиход. Оно сильно смахивало на сгнивший тыквенный пирог, а внутри было мягкое и липкое из-за неполного гашения соды. Руки и лицо Мартина горели, будто он натер их мелкой шкуркой.

Затем Пэдуэй предпринял попытку побриться с помощью оливкового масла и лучшей бритвы, которую могло произвести шестое столетие. Процесс оказался таким болезненным, что Мартин задумался: а может, пусть природа берет свое?

Вот так переплет! И денег от силы на неделю… Знай он, что провалится в прошлое, непременно подготовился бы: захватил с собой энциклопедию, книги по металлургии, математике, медицине и так далее. И обязательно оружие с комплектом боеприпасов.

Через пять дней Пэдуэй не только не исчез бесследно в пучинах альтернативной истории, но и радовался длинному ряду бутылок на полке, а также состоянию своих финансов. Считая пять солидов месячной ренты за дом, шесть солидов, ушедших на аппарат, плату Ганнибалу и собственные расходы, оставалось еще больше тридцати одолженных солидов.

— Почем ты собираешься продавать свой товар? — спросил Томасус.

— Бренди, безусловно, предмет роскоши. Если бы его взял какой-нибудь приличный ресторан, то, на мой взгляд, не грех просить по два солида за бутылку. По крайней мере до тех пор, пока мой секрет не откроют и не появятся конкуренты.

Томасус, бодро потирая руки, расплылся в широкой улыбке.

— Если так пойдут дела, ты уже через неделю сможешь вернуть мне долг вместе с процентами!.. Впрочем, я не тороплю. Похоже, за тобой не пропадет. Есть у меня на примете один ресторан — как раз то, что нужно.

Пэдуэй твердо решил заработать себе на жизнь, а до тех пор ни на что не отвлекаться. Для достижения своей цели он не собирался лезть на рожон — например, изобретать порох или пропагандировать среди ни в чем не повинных римлян теорию всемирного тяготения.

Однако известия о военных действиях напомнили ему, что о культуре и политике забывать нельзя. Мартин и прежде не очень интересовался происходящими событиями. А в древнем Риме, лишенном газет и электрической связи, еще проще было не думать ни о чем, что выходило за рамки повседневной жизни.

Надо смириться с фактами. Он стал невольным свидетелем заката классической западной цивилизации. Наступают Темные века. Почти на тысячу лет Европу окутает тьма — остановится развитие культуры, науки, техники. Разумеется, люди, современником коих он оказался, и представить себе подобною не могут. Приход тьмы — процесс слишком длительный, чтобы заметить его на протяжении жизни одного поколения.

Как же быть? Способна ли отдельно взятая личность повлиять на ход истории? Последователь Карлейля ответил бы на вопрос утвердительно. Толстовец или марксист сказали бы «нет» — среда формирует человека, а не наоборот. Танкреди имел собственную точку зрения, сравнивая историю с тугой сетью, очень прочной на разрыв.

Как одиночке приступить к делу? Известно, движущая сила прогресса — изобретение. Но и в двадцатом веке, когда нет противодействия подозрительной и всемогущей церкви, судьба профессионального изобретателя не из завидных. Да и чего он добьется своими новшествами, даже если ему удастся избежать пагубною внимания стражей благочестия? Миру уже открыты арабские цифры, а также искусство самогоноварения и проката металлов, но сколько еще предстоит сделать за одну короткую жизнь!

Пэдуэй возвращался в Рим в самом прекрасном расположении духа. Впервые, не считая деловых визитов к Томасусу-сирийцу, он побывал в гостях! А Мартин, несколько холодный внешне, в глубине души был человеком общительным… Он спешился и отдал поводья Германну, даже не обратив внимания на трех угрюмых типов, что стояли возле изгороди у его дома на Длинной улице.

Путь преградил бородатый мужчина, самый солидный из трех поджидавших. В его руке был лист бумаги — настоящей бумаги, наверняка от обученного Пэдуэем валяльщика, — с которого он вслух читал:

— …среднего роста, каштановые волосы, карие глаза, нос крупный. Говорит с акцентом. — Бородач резко вскинул голову: — Мартинус Падуанский?

— Sic. Quis est?

— Ты арестован. Следуй за мной. И без шума!