Никто, ни до, ни после, так и не узнал, откуда и зачем он приходил. Но когда он вышел из тумана, спустившись с холмов, сердце екнуло у многих, кто его увидел. А почему — никто тогда не знал.
Он вошел в деревню с юга, хотя потом многие готовы были поклясться, что видели его входящим по северной дороге. А старый пасечник всё утверждал, что человек этот пришел с запада. Он бы и сегодня настаивал на своем, если бы был жив.
Говорят, первой его встретила молочница Кайлин, что вечно будит весь поселок спозаранку своими деревянными башмаками, которые стучат так, что черти в аду просыпаются, и мертвые в могилах возятся и ругают ее почем зря самыми черными словами. Но сама Кайлин отказывалась от этой чести, хотя и неохотно — ведь кому не приятно быть первой — и утверждала, что в то утро видела, как старый чокнутый Ирвин следил за этим человеком из–за плетня возле дома угольщика Порди. Порди, когда услышал об этом, едва не побил Ирвина, потому что во–первых, он его терпеть не мог, а во–вторых, у него как раз в то утро пропал горшок, который его жена накануне надела на плетень — сушиться. Ирвин оправдывался, божился, что он этот горшок и пальцем не тронул, а снял его с плетня, будто бы, тот человек, да только кто ж поверит Ирвину — ведь все знают, что он не в своем уме и любит приплести чего никогда не было. И уж когда его совсем приперли к стенке и деваться ему было некуда, только тогда старый дурачок сознался, что видел, как рыжая Лоэлин палкой разбила этот горшок вдребезги, чем и разбудила его, потому что дом Ирвина стоит аккурат рядом с задним двором угольщика Порди. А ведь всему поселку известно, что Лоэлин терпеть не могла жену угольщика и что она — ведьма. А если ведьма спозаранку разобьет буковой палкой горшок на плетне у чьего–нибудь дома, то непременно быть в этом доме покойнику. Так оно и вышло, потому что жена Порди на третий день умерла в горячке.
А в тот раз Навин, жена–то угольщика, услышав о таких делах, сразу побежала к Лоэлин, чтобы повыдергать ей все волосы и насыпать стружек ей под порог — отвести от себя беду. Стружек–то она насыпала, да только Лоэлин дома не застала, потому что та к тому времени уже висела на старом ясене, что растет у поворота к роднику. Потому стружки и не помогли, потому Навин и слегла в горячке в тот же вечер, а на третий день и отдала богу душу.
А про смерть Лоэлин разные слухи потом ходили. Говорили, что после того, как она горшок разбила, то взяла один черепок да пошла на кладбище — закопать. Ведь мало горшок разбить, нужно еще закопать хотя бы один его осколок под кладбищенскими воротами, для верности.