«…Человеколюбие, без сомнения, заставило Цицерона хвалить старость; однако же не думаю, чтобы трактат его в самом деле утешил старцев: остроумию легко пленять разум, но трудно победить в душе естественное чувство.
Можно ли хвалить болезнь? а старость сестра ее. Перестанем обманывать себя и других; перестанем доказывать, что все действия Натуры и все феномены ее для нас благотворны – в общем плане, может быть; но как он известен одному Богу, то человеку и нельзя рассуждать о вещах в сем отношении…»
Произведение дается в дореформенном алфавите.
Человѣколюбіе, безъ сомнѣнія, заставило Цицерона хвалить старость; однакожь не думаю, чтобы трактатъ его въ самомъ дѣлѣ утѣшилъ старцевъ: остроумію легко плѣнять разумъ, но трудно побѣдить въ душѣ естественное чувство.
Можно ли хвалить болѣзнь? а старость сестра ея. Перестанемъ обманывать себя и другихъ; перестанемъ доказывать, что всѣ дѣйствія Натуры и всѣ феномены ея для насъ благотворны – въ общемъ планѣ, можетъ быть; но какъ онъ извѣстенъ одному Богу, то человѣку и не льзя разсуждать о вещахъ въ семъ отношеніи. Оптимизмъ есть не Философія, а игра ума; Философія занимается только ясными истинами, хотя и печальными; отвергаетъ ложь, хотя и пріятную. Творецъ не хотѣлъ снять для человѣка завѣсы съ дѣлъ своихъ, и догадки наши никогда не будутъ имѣть силы увѣренія. – Вопреки Жанъ-Жаку Руссо, младенчество, сіе всегдашнее бореніе слабой жнзни съ алчною смертію, должно казаться намъ жалкимъ; вопреки Цицерону, старость печальна; вопреки Лейбницу и Попу, здѣшній миръ остается училищемъ терпѣнія. Не даромъ всѣ народы имѣли древнее преданін, что земное состояніе человѣка есть его паденіе или наказаніе; сіе преданіе основано на чувствѣ сердца. Болѣзнь ожидаетъ насъ здѣсь при входѣ и выходѣ; а въ срединѣ, подъ розами здоровья, кроется змѣя сердечныхъ горестей. Живѣйшее чувство удовольствія имѣетъ въ себѣ какой то недостатокъ; возможное на землѣ щастіе, столь рѣдкое, омрачается мыслію, что или мы оставимъ его, или оно оставитъ насъ.
Однимъ словомъ, вездѣ и во всемъ окружаютъ насъ недостатки. Однакожь слова:
благо
и
щастіе
, справедливо занимаютъ мѣсто свое въ лексиконѣ здѣшняго свѣта. Сравненіе опредѣляетъ цѣну всего: одно лучше другова – вотъ благо! одному лучше, нежели другому – вотъ щастіе!
Какую же эпоху жизни можно назвать
щастливѣйшею по сравненію
? Не ту, въ которуіо мы достигаемъ до физическаго совершенства въ бытіи (ибо человѣкъ не есть только животное) но –
послѣднюю степень физической зрѣлости
– время, когда всѣ душевныя способности дѣйствуютъ въ полномъ развитіи, а тѣлесныя силы еще не слабѣютъ примѣтно; когда мы уже знаемъ свѣтъ и людей, ихъ отношенія къ намъ, игру страстей, цѣну удовольствій и законъ Природы, для нихъ уставленный; когда разумъ нашъ, богатый идеями, сравненіями, опытами, находитъ истинную мѣру вещей, соглашаетъ съ нею желанія сердца и даетъ жизни общій
Сія истина доказываетъ мнѣ благородство человѣка. Естьли бы умная нравственность была случайною принадлежностію существа нашего (какъ нѣкоторые утверждали) и только слѣдствіемъ общественныхъ связей, въ которыя мы зашли уклонясь отъ путей Натуры: то она не могла бы своими удовольствіями замѣнять для насъ живости и пылкости цвѣтущихъ дней молодости; не только замѣнять ихъ, но и несравненно возвышать цѣну жизни: ибо человѣкъ за тридцать пять лѣтъ безъ сомнѣнія не пылаетъ уже такъ страстями, как юноша, а въ самомъ дѣлѣ можетъ быть гораздо его щастливѣе.
