Эта книга вышла в 1990 году, но в течение двадцати с лишним лет оставалась практически недоступной российскому читателю. Хотя и вышла она на русском языке, но в США, в нью-йоркском издательстве «Либерти», и в Россию, насколько мне известно, попало не более 500 экземпляров. Почему же эту книгу издали за рубежом, а не у нас? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно мысленно вернуться в то время – в 1990 год.

Уже пять лет, как Анатолий Карпов уступил шахматную корону Гарри Каспарову. И вот он в третий раз пытается ее вернуть. 12-й чемпион мира Карпов и 13-й чемпион мира Каспаров! Это был уже пятый матч между ними. А так как первая половина этого соревнования должна была состояться в Нью-Йорке, то издать новую книгу воспоминаний Анатолий Евгеньевич решил в этом городе. Она вышла как раз накануне матча.

Книга-исповедь. К такому жанру отнес 8-й чемпион мира Михаил Таль первое автобиографическое произведение молодого чемпиона мира Анатолия Карпова «Девятая вертикаль», выпущенное издательством «Молодая гвардия» в 1978 году. Затем последовали и другие книги такого же рода: «В далеком Багио» (1981) и «Завтра снова в бой…» (1982), где нет шахматных партий, а повествование ограничивается литературным описанием событий и размышлениями по этому поводу.

Но «Сестра моя Каисса» отличается от предыдущих книг тем, что ее писал уже зрелый человек, почти достигший сорокалетнего возраста, преодолевший главную шахматную вершину и уже сошедший с нее, т. е. получивший возможность взглянуть на все это со стороны и по-новому оценить не только шахматные, но и житейские ситуации. Причем литературный уровень этой книги значительно выше прежних. Как отметила критика, столкновения характеров, портреты великих шахматистов написаны Карповым поистине с мастерством писателя. И, пожалуй, никогда он не был столь откровенен. Правда, и обстоятельства того требовали. Слишком много было версий и домыслов по поводу не состоявшегося матча с Бобби Фишером и матчей с Гарри Каспаровым за шахматную корону. Но и что касается тех лет, что уже были описаны ранее, «Сестра моя Каисса» не является повторением предыдущих автобиографических произведений и сообщает ряд новых фактов.

Название ее звучит экстравагантно. Ведь Каисса – признанная шахматистами богиня, муза шахматной игры. И если она сестра, то получается, что автор тоже имеет божественное происхождение. Скорее всего, заголовок этот на совести писателя Игоря Акимова, кому принадлежит литературная запись книги. В связи с этим вспоминается название книги ранних стихов Бориса Пастернака «Сестра моя – жизнь».

Что я мог понимать тогда? Ничего. Совсем ничего. Но добро и зло различал. А от этих людей шла такая тупая, такая бездушная волна зла, что даже я, несмышленыш, пережил потрясение. Поэтому, видать, и запомнил все-все, до мельчайших деталей.

(Как отделить то, что действительно видел, помню, что и сейчас стоит перед глазами, – как отделить это от семейных преданий, рассказов отца и матери, рассказов, которые моя фантазия перевела в зрительный ряд, в ряд образов, может быть, более ярких, чем сбереженные моей памятью? Как разделить – свое и опредмеченное памятью родителей?.. А может, и не стоит разделять? – ведь я никак не отделял себя от них. Я был и есть продолжение их – продолжение их тел, продолжение их жизней, продолжение их памяти. Пожалуй, это и есть ответ. И нечего терзаться над авторством: память нераздельна. Все, что могу достать из прошлого – мое.)

Помню пух. Он плыл в воздухе по всей комнате. Много-много белых пушинок. Медленных-медленных. Помню, как блестели штыки. Их было два. Две длинные белые смерти (ах, русский трехгранный штык!). Они то вспыхивали отраженным пламенем в дальних углах комнаты, то вдруг проплывали рядом – ужасно большие, празднично зловещие, непонятно притягательные.

Я утверждаю, что помню это сам, а не только знаю из рассказов отца и матери и сестры Ларисы, потому что это – зрительные образы: комната сквозь карнавальную сантаклаусность хлопьев пуха, неповоротливые фигуры в тяжелых шинелях, выдвинутые ящики комода с вывернутым содержимым, истерзанные постели и книги, сваленные под полками изломанными веерами. («С книгами нужно обращаться аккуратно, сынок», – вот, пожалуй, едва ли не первое, что я помню из уст отца; впрочем, нет, первым было: «Сынок, никогда не плачь. Никогда!»)

Память сохранила три ракурса, и теперь, восстанавливая события той ночи, я полагаю, что вначале наблюдал за обыском из своей кроватки; потом – когда следователь решил, что нужно и мою кроватку осмотреть, – мать взяла меня на руки и отошла к простенку между окнами; потом, видимо устав держать меня на руках, – она пересекла комнату и села на край кровати, прямо на железную сетку. (Сетку помню; помню, как возле моего лица блестели никелированные шары на спинке кровати.)