Вот и знакомый переулочек, короткий, всего, в два квартала, обсаженный кряжистыми карагачами и живой изгородью держи-дерева, похожий на аллейку сада. Ашир перешел через дорогу и остановился возле белого одноэтажного здания. Тесовые ворота были настежь распахнуты, однако, прежде чем, зайти во двор, он несколько минут постоял в нерешительности, жмурясь от солнца, низко надвинув на глаза козырек фуражки. В самом деле, стоит ли итти к директору, ведь все уже решено и теперь никакое заявление, пожалуй, не поможет.

Со двора выкатился большой грузовик. В кузове рядами сидели девочки, все в белых блузках и одинаковых беретах со значками. По узелкам и чемоданчикам у них в руках Ашир догадался, что отправляются они за город на экскурсию — накануне об этой поездке было много разговоров.

Уезжали с песней. Согласный хор выводил:

Руками золотыми назовет. Задорные голоса заглушили шум — мотора, и, когда машина скрылась за углом, показалось, что девочки не уехали, что это песня унесла их с собой.

Рано начинается летний день — солнце еще не поднялось, а уже светло. Утренний ветерок — сторукий бедокур — надувал пузырями марлевые сетки на окнах, пушистым котенком забирался под простыню, путался в волосах! До сна ли тут!

Ашир открыл глаза, лениво потянулся всем телом, зевнул и даже тихонько застонал от удовольствия: хо-рошо выспался! С минуту он лежал неподвижно, с вытянутыми ногами, глядя в потолок.

Под окном кто-то торопливо протопал. Он насторожился, ему показалось, что это дежурный спешит со звонком. Ашир привык вставать раньше всех, часто не дожидаясь побудки. Вот и сейчас он вскочил с кровати и бросился к тумбочке, на которой лежала по-солдатски сложенная одежда и свернувшийся улиткой ремень. Ашир быстро натянул брюки, опасаясь, как бы его кто не опередил. Но в комнате было тихо, так тихо, что Ашир даже встревожился — уж не проспал ли он подъем. Он протер глаза и осмотрел комнату. В углу до самого потолка громоздились сложенные одна на другую кровати. Только сейчас Ашир вспомнил, что кроме него никого в общежитии не осталось.

Звонка не будет… Опустившись на койку, Ашир вздохнул. За два года учебы он привык все делать по строгому распорядку. Как же теперь жить без звонка? Два года о нем заботились преподаватели, мастер, товарищи. Отныне преподаватели и мастер будут учить и воспитывать других. Из старых друзей рядом никого не осталось, а новых он еще не успел завести.

На улице протарахтел грузовик, возле арыка кто-то плескал водой, должно быть дворник поливал улицу. Стекла окон порозовели, потом стали огнисто-красными, и вдруг в них ударил сноп искр. Из-за деревьев поднялось солнце, огромное, косматое…

С переездом из одного общежития в другое Ашир рассчитывал управиться за час-два. Имущество у него было незатейливое: белье, зубной порошок, оставшаяся на память о доме ковровая тюбетейка и книжка стихов Махтум-Кули. С этой книжечкой он не расставался, ему подарили ее в школе, после окончания седьмого класса, незадолго до отъезда в город. Почти все стихи из нее он знал наизусть, на берег ее пуще глаза.

Собирая вещи, Ашир взял, в руки заветную книжечку и присел на кровать. Не мог он спрятать ее, не перелистав драгоценные страницы. Вот его любимое стихотворение «Будущее Туркмении». Он прочел его с начала до конца, не глазами, хотя и смотрел в книгу, а напамять, прислушиваясь к голосу сердца.

Ашир читал и мерно покачивался в такт напевной мелодии — ни один туркмен не читает иначе стихи великого шахира Махтум-Кули.

Как-то сам собой установился такой порядок: каждое утро перед началом работы, никого не спрашивая, Ашир доставал из-под стола припрятанный веник и подметал пол. Когда времени оставалось побольше, он протирал смоченной в керосине тряпочкой столы, подоконники и дверь. А однажды он вынес во двор скопившийся в помещении хлам, и в мастерской сразу стало свободнее и светлее.

Зубенко, Федор Кучкин и другие слесари сначала приняли это, как должное, — мол, новичку, так и положено, но потом стали и сами следить за чистотой. Ашир же делал это по привычке — в училище дежурные убирали мастерскую по нескольку раз в день.

Так было и в это утро. Сделав уборку, Ашир вытащил из ящика свои инструменты и разложил их на столе. Максим, докуривая папиросу, с молчаливым вниманием смотрел на новичка. По напряженному лицу Зубенко Ашир понял, что слесарь хочет сообщить ему нечто важное.

— Дела много, придется и тебе браться за каркасы, — решился, наконец, сказать Максим.

— Сумею, давайте! — Ашир даже уронил на ногу молоток, но от радости не. почувствовал боли.

— Слесарная мастерская при литейной, где работал Ашир, считалась на заводе тихим уголком — не то что огромный механический цех, или кузнечный, или отдел главного механика. Ее выстроили только в этом году, раньше каркасники работали вместе с модельщиками в одном помещении, разделенном тонкой переборкой.

Возле новой слесарной, как раз против входа, совсем еще недавно высилась куча битого кирпича и мусора, оставшаяся после строителей. В обход ее вдоль забора вскоре проделали тропку и перестали как-то эту кучу замечать.

Коноплев дошел до угла, повернул к забору, сделал несколько шагов и остановился. Злополучной кучи не было, к мастерской вела вымощенная кирпичом дорожка. Возле стены стояла негодная опока, приспособленная под мусорный ящик.

— Вот как! — невольно вырвалось у него.

Увидев Коноплева через открытую дверь, Ашир подумал, что комсорг пришел именно к нему, и не ошибся в своих предположениях.

В конце лета прошли небывалые для Туркмении проливные дожди, сопровождавшиеся грозами. Обильный ливень разразился над Копет-Дагом и захватил Ашхабад. Порыжевшие от зноя голые холмы вокруг города снова ожили, покрылись зеленой щетинкой. Пенясь, бурлили переполненные арыки, мутная вода заливала дороги и тротуары. Деревья стояли в теплой воде, как быки на середине брода.

А когда пересохли дождевые лужи, по земле потекли иные, живые ручейки, длинные и извилистые, — то муравьи прокладывали новые стежки от своих норок. Умытый город засверкал зеленью. Чтобы ощутить прохладу и свежесть, не нужно было ездить за тридцать километров в дачное местечко Фирюзу. Сейчас Ашхабад не уступал ей ни обилием тени, ни чистотой воздуха. С вечера до утра, наперекор городскому шуму, опять щелкали соловьи и оголтело горланили лягушки.

Гулять бы только в такие дни! Но ребятам было не до того. Горячая пора наступила для рабочих механического завода. К концу этого года они обязались выпустить первые нефтяные двигатели с ашхабадской маркой.

Многие детали двигателя были уже отлиты и прошли обработку. На заводском дворе Появилась большая окрашенная в голубой цвет доска. На ней длинным столбиком были перечислены наименования всех деталей двигателя. Против каждой уже освоенной детали парторг Чарыев втыкал красный флажок.

Доска напоминала карту военных лет — флажки как бы обозначали отбитые у врага опорные пункты, и их становилось все больше и больше.

Главный инженер Орловский почти не выходил из литейной. Он за всем наблюдал, во все вмешивался, советовался с мастером и бригадирами. Захар Фомич предлагал увеличить в шихте количество стали. Орловский не возражал, однако принял предложение без особого энтузиазма— уж очень легкий выход из положения предлагал мастер. Захар Фомич, кроме того, настаивал на увеличении в форме газоотводов — вместо одного воскового фитиля, он советовал закладывать три, тогда газы из кипящего металла будут выходить быстрее, а это уменьшит пористость чугуна.

Они не первый год плавили и лили металл, но, приступая к выпуску нефтяных двигателей, натолкнулись на трудности, неизбежные во всяком новом деле. Ашир слушал их возбужденный разговор и хотя уже имел на своем счету одно принятое рационализаторское предложение, ничем пока помочь не мог — литейщик он был еще молодой.

Перед концом дневной смены решили сделать внеочередную плавку. Сережа и Ашир, работавшие теперь вместе, еще ничего не знали об этом, они собирались домой.

— Давлетов, зайди! — крикнул Захар Фомич, показавшись на пороге небольшой комнатушки возле модельной.

За столом сидели главный инженер и мастер. Олег Михайлович барабанил карандашом по свежеобструганным доскам стола, а пальцами левой руки тер висок.

С литьем провозились допоздна. Домой Ашир шел вместе с Захаром Фомичом. Табак у старика давно уже кончился, и он сосал пустую трубку.

— Цилиндр мы с тобой, Ашир, отлили на диво. Завтра посмотришь, — не только пять, десять атмосфер выдержит!

Всю дорогу старик говорил безумолку, подбадривая Ашира, тяжело передвигавшего ноги от усталости. Возле своего дома Захар Фомич достал часы, потряс их и приложил к уху.

— Идут, неугомонные! — как всегда удивился он и зажег спичку. — Скоро час. Утром заходите за мной с Сережей, вместе на завод пойдем. А сейчас — отдыхать. Спокойной ночи, сынок!

— До свиданья, Захар Фомич!

В палатке директора было тесно и накурено. Тусклая лампочка плавала в сизом многослойном дыму, точно светящийся, налитый солнцем пузырек на поверхности мутной лужи. Тут же, за палаткой, стрекотал установленный на подмостках небольшой моторчик. От его стрекота по брезенту палатки пробегала мелкая рябь. На деревянной скамье, врытой в землю, сидели главный инженер Орловский, начальник кузнечного цеха Курлыкин и Максим Зубенко. Возле входа примостились на одной табуретке Николай Коноплев и начальник технического отдела.

Ночь изменила людей до неузнаваемости. На их лицах застыли боль и тревога, они все еще к чему-то прислушивались. Зубенко сидел угрюмый и до хрипоты кашлял то в ладони, то отворачиваясь в угол. Всегда спокойный и уравновешенный, Курлыкин не мог усидеть на месте. Нервно подергивая головой, он все порывался куда-то бежать. У главного инженера голова была перебинтована, -

Левая рука висела на окровавленной повязке. Он сидел сгорбившись, в грязном чесучовом костюме и ночных туфлях с меховой опушкой.

Один Николай Коноплев мало изменился. Волосы у него были гладко зачесаны, на лыжной куртке, как всегда, блестел комсомольский значок, и только припухшие веки и синие впадины под глазами говорили, что пережил он за эту ночь не меньше других.

Вошел парторг Чарыев. В порванной гимнастерке и надвинутой на глаза кубанке он выглядел так, будто только что вернулся с поля боя. Лицо у него было чистое и бодрое.

«Ничего выдающегося я не сделал, почему Коноплев перед всеми выставляет меня каким-то героем?» — недоумевал Ашир, когда ему сказали ребята, что его разыскивает фотограф из комсомольской газеты.

На самом деле, что он сделал? На третий день после того, как Ашира назначили бригадиром, вышел первый номер «Боевого листка». В нем похвалили работу бригады Максима Зубенко, которая собрала из-под развалин более тысячи целых кирпичей.

На участке бригады Ашира кирпичей почти не было, хотя земляной завал возвышался на полтора человеческих роста.

— Без кирпичей мы не строители, — забеспокоились ребята.

— Надо их собирать! — По хитринке в глазах Ашира нетрудно было догадаться, что он уже придумал выход из положения.