- - — - - — - - — - - — - - — - - — - - — - - — - - — - - — - - — - - -

Проект «Военная литература»:

militera.lib.ru

Издание:

Карпов В. В

. Избранные произведения. В 3‑х т. Т. 2. — М.: Худож. лит., 1990.

OCR, правка:

Андрей Мятишкин ([email protected])

Подполковник Никишов читал внимательно каждую строчку в плане политической работы, который лежал перед ним на письменном столе. Майор Колыбельников сидел напротив, у маленького стола, придвинутого к тому, за которым сидел начальник политического отдела дивизии. Колыбельников спокойно следил за глазами Никишова, пытаясь уловить, о каком мероприятии тот читает и какие у него могут возникнуть вопросы. А Никишов между тем вовсе не искал каких–то недостатков. Он сам проработал четыре года заместителем командира полка, составил за эти годы не один десяток подобных планов и сейчас, отчетливо усматривая за лаконичными строками живое дело, думал о том, что в полку ему работалось с большим интересом. Конечно, в полку хлопот уйма, день и ночь одолевают неотложные заботы. В политотделе дивизии ритм работы более уравновешенный, вопросы, которые приходится решать, гораздо крупнее, но зато в полку постоянное и более близкое общение с людьми. Там каждый день, каждый час это общение сталкивает с любопытнейшими проявлениями человеческих характеров.

Никишов был высокий, худощавый, голубоглазый; светлые волосы, которые он побрызгал утром одеколоном и расчесал на пробор, сейчас еще глянцевито поблескивали, а запах одеколона, как–то не подходящий для служебного помещения, напоминал о другой, домашней жизни Никишова.

Колыбельников знал и ту, не служебную, жизнь подполковника, бывал у него дома. В квартире Никишова было, как и в служебном кабинете, чисто прибрано, все «причесано» и глянцевито. Никишов приглашал на дни рождения не только друзей из управления дивизии, но и свою, как он говорил, «опору» — замполитов полков, которых уважал и стремился поддержать в их многотрудной работе.

У Никишова сложились с ними хорошие деловые отношения, а с Колыбельниковым, человеком начитанным, интересным собеседником, он подружился, и наедине, когда не было посторонних, они обходились без лишних формальностей.

Колыбельникову нравилась аккуратность Никишова — она была в нем естественная, как бы сама собой существующая. Майор тоже был всегда опрятен, боролся за порядок в полку и в доме, но то, что это требовало нажима — в своей семье приходилось именно бороться, — огорчало Ивана Петровича. Сын Олежка и дочка Поля постоянно все разбрасывали, не убирали за собой, жена целыми днями на работе в школе, ей тоже некогда. Вот и приходилось иногда упрекать, а то и выговаривать ребятам за беспорядок.

Колыбельников шел по асфальтированной дорожке полкового городка домой. Лето в этом году выдалось нежаркое, к вечеру опускалась на землю откуда–то сверху, из продутой ветрами выси, бодрящая прохлада. Иван Петрович поговорил с женой по телефону и предупредил ее: «Надя, иду…» Жена тут же ответила: «Приходи, жду». Надежда Михайловна знала: после этого «иду» мужа может задержать какое–нибудь непредвиденное дело, поэтому добавила: «Не застрянь по дороге, я начинаю жарить беляши». Отличные она делала беляши — сочные, обжигающие, с зарумяненной хрусткой корочкой.

Занятия кончились, полк отдыхал. Двор, спортивный городок, стадион были заполнены солдатами, все выбрались на вечернюю прохладу из душных в летние дни помещений. Не доходя до проходной, Иван Петрович остановился, прислушался. Его внимание привлекло пение, которое доносилось от казармы второго батальона. За углом, в промежутке между оградой и кирпичным зданием, кто–то пел под гитару негромким, с блатной хрипотцой, голосом.

Такую манеру пения Колыбельников слышал, конечно, не впервые. Она давно бытует среди молодежи, и на нее взрослые махнули рукой: поют — ну и пусть поют, были заскоки и прежде, пройдет и этот. Убеждать парней в пошлости и примитивности подобного пения, кажется, никто и не собирался. Колыбельников хорошо помнил: зародились эти песенки лет пятнадцать назад, их пели стиляги в подворотнях, потом эта манера перекочевала на эстраду и даже в радиопередачи, появились магнитофонные пленки, грампластинки, — в общем, стала модой и вошла в быт.

Наступило нечто вроде равновесия: одним нравится, другим не нравится, кто хочет — поет, кому не нравится — не слушает.

Наверное, поэтому и сейчас Колыбельников не обратил бы внимания на это пение с придыханием и похрипыванием и прошел бы мимо, если бы вдруг до его сознания не дошел смысл слов песенки: в них сквозила не только вульгарная пошлость, но и какая–то двусмысленность или, как иначе называют, подтекст.

Дементьев, выбежав на построение, предполагал увидеть настороженные, тревожно ждущие глаза Голубева.

Однако Голубев явно не волновался, он шел к месту построения и весело рассказывал что–то смешное, наверное, анекдот. В строй Дементьев встал рядом с Голубевым, думал: все же спросит, как, мол, и что, но Юрий продолжал улыбаться, не обращая внимания на товарища.

После ужина, когда рота с песней вернулась к своей казарме и прапорщик дал команду «Разойдись!», Дементьев позвал Голубева:

— Юра, давай покурим, разговор есть, — и повел его в сторону от других, к спортгородку, куда никто сразу после ужина не пойдет.

— Какой разговор? — спросил Юра беспечно и просто, будто ожидал услышать предложение сходить вместе в кино.

Настало время поговорить с Голубевым. Колыбельников представлял его наглым, самоуверенным парнем. Одним из тех, кто относится с кривой улыбочкой и сомнением ко всему, что говорят старшие: такой сам все постиг, оценил, осудил и никому теперь, кроме себя, не верит.

В каком он сейчас психологическом состоянии? Насторожился? Знает — им заинтересовалось командование. Да, говорить с ним будет трудно.

Колыбельников решил вызвать солдата в штаб. Место, где происходит разговор, тоже имеет значение: поговорить в казарме в присутствии других — одно, отозвать в сторонку где–то во дворе — другое, вызвать в ротную или батальонную канцелярию — уже совсем серьезно, ну а вызов в штаб полка для рядового солдата — это уже событие. Многих за весь срок службы ни разу в штаб не вызывали.

Правда, Голубева едва ли этим проймешь, но все же здесь он должен почувствовать серьезность постановки вопроса.

Сам Колыбельников внутренне подобрался, хотел быть спокойным и все же чувствовал некоторое нервное напряжение, какое бывало раньше перед визитом к большому начальству или на экзаменах в академии. И опять подумалось: «Разговор с рядовым солдатом, а я нервничаю. Как все усложнилось!»