Прежде всего, кто я такой. Конечно, вы, мои ближайшие потомки, это и так знаете. Но скоро ваши дети и дети ваших детей забудут даже о том, что когда-то я вообще существовал. Много ли сам я знаю о собственном прадеде?

В том июле 1985 года заканчивался мой первый год работы ассистентом-лаборантом на геологическом факультете в Бордо, одном из городов Земли. Мне тогда было двадцать три, и, хотя красавцем меня не называли, скроен я был ладно. Если сейчас, согбенный старик, я и выгляжу жалко в этом мире юных гигантов, то на Земле мои 1 м 83 см и широкоплечая фигура внушали уважение. Это для вас 1 м 83 см — всего лишь средний рост! Если хотите знать, что я собой представлял, посмотрите на моего первого внука Жана. Как и он, я был молодым брюнетом с большим носом, длинными руками и зелеными глазами.

Год назад я был очень рад своему назначению и возвращению в лабораторию, где за несколько лет до того впервые зарисовал окаменелости. Теперь меня забавляли ошибки студентов, путавших схожие виды, которые человек искушенный различал тотчас же и без труда.

Итак, наступил июль. Экзамены закончились, и, вместе с моим братом Полем, я готовился отправиться на каникулы к нашему дяде Пьеру Бурна, директору только что построенной в Альпах обсерватории, гигантское (5 м 50 см в диаметре) зеркало телескопа которой отныне позволяло французским астрономам на равных соперничать с их американскими коллегами. Дяде должны были помогать его ассистент Робер Менар, необычайно сведущий и неприметный мужчина лет сорока, и целая армия астрономов, вычислителей и техников, которые к моменту катастрофы либо еще не прибыли на место, либо находились в отпуске или в какой-нибудь поездке. Словом, рядом с дядей тогда, помимо Менара, были только два его ученика — брат и сестра, Мишель и Мартина Соваж, с которыми я тогда еще не имел чести быть знакомым. Мишеля нет с нами уже шесть лет, а ваша бабушка Мартина, как вы знаете, покинула меня три месяца назад. В то время я и не предполагал, однако же, какие чувства свяжут нас в будущем. По правде сказать, при моем довольно-таки замкнутом характере, я бы вполне удовлетворился компанией дяди и брата — Менара в расчет я не брал, — и потому заранее рассматривал этих двоих как неприятное приложение — даже несмотря, или скорее, напротив, именно по причине их молодости: Мишелю тогда было тридцать, а Мартине — двадцать два.

О первых признаках приближающегося катаклизма я узнал 12 июля 1985 года, в шестнадцать часов. Я уже практически собрал чемоданы, когда в дверь позвонили. Я открыл и увидел перед собой моего кузена Бернара Верильяка, геолога, как и сам я. Тремя годами ранее он принимал участие в первой международной экспедиции «Земля — Марс», а в прошлом году отправился в новую.

Мы вышли на террасу выпить кофе. Вечер был тихий. Далеко на западе заходящее солнце окрашивало в красный цвет высокие горы. Мишель говорил о всеобщем пренебрежении к астрономическому изучению планет с тех пор, как экспедиция Поля Бернадака начала изучать их, как говорится, «на местах». Вандаль ввел нас в курс последних открытий в области биологии. Наступила ночь. Над горами висел полумесяц, мерцали звезды.

С темнотой пришла прохлада, и мы вернулись в гостиную, но свет зажигать не стали. Я сел лицом к окну рядом с Мишелем. И сейчас, после стольких лет, я с поразительной ясностью помню мельчайшие подробности этого вечера! Я видел четко вырисовывавшийся на фоне ночного неба купол обсерватории, по бокам которого располагались небольшие башенки с вспомогательными телескопами. Общий разговор вскоре распался на уединенные беседы; я говорил с Мишелем. Даже не знаю почему, но на душе у меня было легко и радостно. Мне казалось, что я ничего не вешу, и мне

было столь же комфортно в моем кресле, как бывает прекрасному пловцу в воде.

В обсерватории осветилось, погасло, снова осветилось небольшое оконце.

— Патрон зовет, — сказал Мишель. — Придется идти.

Описать всю ту лавину эмоций, что обрушились на меня, я просто-напросто не смогу. Бессознательно, каким бы странным ни казалось мне происходящее, я старался приравнять эту катастрофу к привычным земным нормам: цунами, подземным толчкам, извержениям вулкана. И вдруг я оказался перед лицом немыслимого, безумного, но в то же время совершенно реального факта: я находился в мире, где светило два солнца! Нет, я не в силах передать охватившее меня смятение. Я пытался отрицать очевидное.

— Но... мы же все-таки на Земле! Вот гора, обсерватория, а там, внизу, деревня...

— Я, конечно же, сижу на частичке Земли! — ответил дядя. — Однако, насколько я смыслю в астрономии, в нашей системе лишь одно солнце — только полные невежи могут не знать столь важного факта, а здесь, как видишь, их два. — Но где же мы в таком случае?

— Говорю же: не знаю! Мы были в обсерватории. Она задрожала. Я подумал, что началось землетрясение, и мы —

я и Мартина — выбежали. На лестнице столкнулись с Мишелем, и почти тотчас же нас всех выкинуло наружу. Мы потеряли сознание и потому ничего не видели.

Прежде чем думать об исследовании планеты, нужно было как следует обосноваться на том клочке земной территории, который последовал за нами, и организовать здесь хоть какое-то общество. В деревне нас ждала хорошая новость: в колодцах снова появилась вода. Произведенный Вандалем анализ выявил, что она вполне пригодна для питья, пусть и немного солоновата. Полным ходом шла перепись. С людьми дело обстояло просто, со скотом — чуть сложнее, но труднее всего — с материальными запасами. Прав был мой дядя, когда говорил: «Меня здесь, конечно же, знают, но я для них тут никто — не мэр и даже не муниципальный советник».

Из подсчетов вытекало, что население деревни и окрестностей составляет 943 мужчины, 1007 женщин и 897 детей в возрасте до шестнадцати лет, итого — 2847 человек. Скота, похоже, было много, особенно рогатого.

Ознакомившись с докладом, Луи сказал:

— Завтра утром нужно провести общее собрание.

Он нашел добровольного глашатая и вручил ему клочок бумаги, на котором карандашом был написан некий текст. Этот листок до сих пор у меня, весь пожелтевший и едва уже не рассыпающийся.

Если не считать появления новых листовок примерно такого же содержания, Оннегёр нас больше не беспокоил. Поймать расклейщиков пока не удавалось. Но вскоре владелец замка напомнил о своем существовании самым трагическим образом.

Вы помните Розу Феррье, ту самую девушку, которую мы вытащили из-под развалин в первый день после катастрофы? Несмотря на молодость — ей едва исполнилось шестнадцать лет, — она была самой красивой девушкой деревни. Учитель предупредил нас, что до катастрофы за ней усиленно приударял Шарль Оннегёр. И вот однажды — (была красная ночь) — мы проснулись от выстрелов. Мишель и я мгновенно вскочили, однако Луи оказался еще быстрее, и мы выбежали за ним на улицу. Навстречу нам из багрового полумрака выскакивали обезумевшие люди. С револьверами в руках мы бросились к месту перестрелки. Там уже действовал ночной патруль: раздавались выстрелы охотничьих ружей и сухой треск винчестера папаши Борю, который вступил в нашу армию в прежнем чине аджюдана. Взметнулись языки пламени, освещая улицу: один дом горел. Перестрелка была беспорядочной, суматошной. Едва мы высунулись на площадь, как пули засвистели над нашими головами и послышались автоматные очереди: у нападавших были автоматы! Ползком добрались мы до папаши Борю.

— Одного снял, — сообщил он нам, светясь от гордости. — Прямо на бегу, как когда-то серн сбивал!

— Одного — кого? — спросил Мишель.

— А я почем знаю! Одного из тех мерзавцев, что напали на нас.

Разведка у замка, проведенная двенадцатью гвардейцами, была встречена очередью крупнокалиберного (20-мм) пулемета. В доказательство они принесли неразорвавшуюся пулю.

— Вот вам и факт, — спросил Луи. — Вооружены эти мерзавцы гораздо лучше, чем мы. Против вот этого, — он подбросил на ладони разрывную пулю, — у нас только ружья для охоты на кроликов да сарбаканы... Единственное наше серьезное оружие — винчестер папаши Борю.

— И два автомата, — добавил я.

— Пригодные для боя на расстоянии не более чем в тридцать метров! Да и потом, много ли к ним патронов? А сражаться все равно придется: так мы этого оставить не можем. По сути, Мишель, ваша сестра в обсерватории тоже не в безопасности.

Двенадцать выживших безропотно выстроились на поляне — руки за головой, оружие брошено на землю. Двое последних вынесли все еще пребывавшего в бессознательном состоянии Оннегёра, и его тотчас же взяли под строгую охрану. С автоматами в руках мы с Мишелем прошли в замок вслед за одним из пленных. Внутри царил полный разгром. На стенах гостиной абы как висели изрешеченные пулями полотна известных мастеров. Два пустых пенных огнетушителя свидетельствовали о том, что здесь был потушен уже начавший разгораться пожар. В вестибюле, пол и стены которого были усеяны осколками, мы обнаружили обезображенный труп Шарля Оннегёра. По каменной винтовой лестнице мы спустились в подвал, железная дверь которого сотрясалась от ударов — кто-то стучал изнутри. Едва мы отодвинули засов, как в коридор выскочила Ида Оннегёр. Мишель схватил ее за запястье.

— Куда это вы?

— Где мой отец? Брат?..

— Ваш брат мертв. Отец... пока еще жив.

— Но вы же его не убьете?

После полудня в школьном зале собралась Академия наук Теллуса — Менару предстояло выступить с докладом. Присутствовали Мишель и Мартина, Массакр, Вандаль, Бреффор, мой дядя, инженеры, кюре, учитель, Анри и Ида, Луи, мой брат, сам я и несколько любознательных жителей деревни. Менар поднялся на кафедру.

— Я хочу изложить результаты своих расчетов и наблюдений. Как вы уже знаете, мы оказались на другой планете — будем называть ее Теллус, поскольку это имя за ней утвердилось. Ее окружность по экватору составляет примерно 50000 километров; сила тяготения на поверхности — около 0,9 земного тяготения. У Теллуса есть три спутника; расстояние до них вычислено мной пока очень приблизительно: до Феба, самого маленького, но который нам кажется самым большим, — около 100 000 километров; до Селены, превосходящей по величине нашу старую Луну, — около 530 000 километров; до Артемиды, которая больше Луны раза в три, — около 780 000 километров. Сначала я полагал, что наша планетная система принадлежит к числу систем с двумя солнцами. Но я ошибся. В действительности Соль, маленькое красное солнце, всего лишь очень большая, еще не остывшая планета на внешней от нас орбите. У Соля оказалось одиннадцать спутников. Гораздо дальше Соля есть другие планеты; они все вращаются вокруг Гелиоса. Сейчас период противостояния: когда заходит Гелиос, восходит Соль. Но некоторое время спустя, примерно через четверть теллусийского года, начнется период, когда мы будем одновременно видеть два солнца, потом — только одно, а иногда — ни одного, что будет гораздо удобнее для астрономических наблюдений, — добавил он с явным удовлетворением.

— Длительность дней и ночей была и остается одинаковой. Следовательно, мы на планете, ось которой имеет очень малый наклон к плоскости орбиты. Умеренная температура позволяет предполагать, что мы находимся где-то на сорок пятом градусе северной широты. Если принять склонение за нулевое, широта обсерватории будет равна сорока пяти градусам двенадцати минутам.

А сейчас я изложу вам единственную более или менее разумную гипотезу катастрофы, гипотезу, которую мне удалось разработать. Она пришла мне в голову сразу же после того, как мы оказались на Теллусе.

Вы, несомненно, знаете, что некоторые астрономы рассматривают Вселенную как некую гиперсферу или, точнее, как некий гиперсфероид с четырьмя измерениями, округленный в четвертом измерении и имеющий в этом измерении толщину в одну молекулу. Такой сфероид парит в гиперпространстве, которое мы можем представить лишь очень смутно, по аналогии. Большинство теоретиков утверждало даже, во всяком случае, последнее время, что помимо континуума пространство-время ничего не существует, даже пустоты, ибо пустота — это пространство. Мне эта теория всегда казалась несовершенной, и теперь я, кажется, смогу ее опровергнуть. Согласно моей гипотезе, в гиперпространстве существует множество гиперсфер-вселенных, плавающих в нем, как, скажем, могло бы летать в этом зале множество детских воздушных шаров. Возьмем два таких шара. Один — это наша старая Вселенная, и там наша солнечная система, затерянная где-то в необъятности галактики. Второй — это вселенная, в галактике которой заключен Теллус. По неизвестным причинам две вселенные соприкоснулись. Произошло частичное взаимопроникновение двух миров, во время которого Земля и Теллус очутились в одном месте, где взаимодействовали два Пространства-Времени! По столь же неизвестным причинам кусок Земли был переброшен в иную вселенную; возможно, что и Теллус потерял в этой встрече часть своей массы, и тогда наши земляки, должно быть, охотятся сейчас на гидр где-нибудь в долине Роны. Ясно только, что обе вселенные двигались почти с одинаковой скоростью и в одном направлении и что скорости обращения Земли и Теллуса на орбитах также почти совпали, ибо иначе мы с вами вряд ли смогли бы уцелеть. Этим же объясняется и тот факт, что межпланетная экспедиция, в которой участвовал кузен присутствующего здесь Жана Бурна, отметила признаки катастрофы вблизи Нептуна, но обогнала ее и успела вернуться на Землю. Возможно, что некоторые дальние планеты нашей солнечной системы тоже «вылетели» в другую вселенную — представляю, в каком смешном положении оказались бы тогда мои земные коллеги! Впрочем, я в это не верю.

К тому времени, когда я разработал план экспедиции, мне стало ясно, что я люблю Мартину. Каждый вечер мы с ней поднимались к дому моего дяди, где вместе обедали. Иногда нас сопровождал Мишель, но обычно он приходил один, раньше. Я делился с Мартиной своими замыслами, и она мне дала немало полезных советов. Незаметно от деловых разговоров мы перешли к воспоминаниям. Я узнал, что Мартина в тринадцать лет осталась без родителей, их целиком ей заменил Мишель. Он был астрономом, а потому, когда выяснилось, что у девочки явная склонность к точным наукам, привлек сестру к своей работе. Я случайно был хорошо знаком с членами первой экспедиции «Земля — Марс» (ее глава Бернар Верильяк был моим кузеном) и мог рассказать Мартине немало интересных подробностей об этом межпланетном полете. Какой-то восторженный репортер даже сфотографировал меня между Бернаром и Сигурдом Ольсеном как «самого юного участника экспедиции», а потом на факультете насмешники не давали мне прохода. Тем не менее, когда мне предложили принять участие во втором перелете, я отказался, наполовину из-за того, чтобы не огорчать свою мать, — какое благородство! — а наполовину просто из трусости — вот тут уже благородством не пахло! Отыскав в дядиной библиотеке газеты того времени, я показал Мартине «знаменитую» фотографию. Она в свою очередь показала мне другой снимок: на докладе начальника экспедиции Поля Бернадака в пятом ряду слушателей слабой карандашной чертой были обведены головы юноши и девушки.

— Это Мишель и я. Как астроному, ему были выделены одни из лучших мест. Я запомнила тот день на всю жизнь!

— А знаете, я вас там, возможно, видел! Я помогал Бернару демонстрировать диапозитивы!

Через увеличительное стекло я смог рассмотреть на снимке лицо Мартины, тогда еще немного детское.

Так от вечера к вечеру мы становились друг другу все ближе и однажды, уже не помню как, перешли на «ты». А в один из вечеров, когда Мишель ожидал нас на пороге дома, мы появились перед ним рука об руку. С лукавой усмешкой он простер свои руки над нашими головами и торжественно произнес:

Я отвел Вандаля, Мишеля и Бреффора в сторону и показал им свою находку.

— А ты уверен, — спросил Мишель, — что это не какая-нибудь игра природы?

— На все сто. Взгляни на общую форму, на подгонку. Это точная реплика солютрейского наконечника.

— Или индейских наконечников из обсидиана, — добавил Бреффор. — Ты мог их видеть в Музее человека, если, конечно, ты там бывал.

— Стало быть, — проговорил Мишель, — нам придется признать, что на Теллусе есть люди.

Короткая красная ночь прошла без тревог. Наутро мы решили все-таки переправиться через реку. Для этого пришлось соорудить большой плот, на постройку которого ушло целых шесть дней. Мы видели за эти дни немало странных животных, но ни одного хищника.

Впервые отведали мы теллусийского мяса; небольшое животное — сильно уменьшенная копия здешних «слонов», которые приходили на водопой, — поставило нам вырезку на жаркое. Из осторожности мы съели по маленькому кусочку, так как опасались отравления и вообще не знали, сможет ли наш организм усвоить незнакомую пищу. По вкусу мясо напоминало телятину, только было слегка красноватым. Почти поправившийся к этому времени Взлик поглощал его с явным удовольствием. Никаких желудочных расстройств не последовало, и с этого дня до самого возвращения в зону гидр мы все время разнообразили наше меню, правда, каждый раз ограничиваясь небольшими порциями. Зато попробовать плоды с деревьев, сваленных для плота, мы так и не решились, хотя Взлик уписывал их за обе щеки. Он мог немного ходить и, казалось, совсем к нам привык. Накопленный запас французских слов уже позволял ему выражать простейшие мысли.

Переправа прошла благополучно. Сняв с плота веревки и вытащив гвозди, мы двинулись вниз по течению и ехали так два дня. Река то привольно разливалась, образуя почти озерную гладь, то стремительно рвалась сквозь теснины между холмами. Я отметил, что глубина у нее повсюду была довольно значительной, без отмелей и перекатов.

Жизнь кипела на берегах реки. Мы встречали многочисленные стада «слонов», иногда видели голиафов, которые паслись парами или в одиночку, то и дело натыкались на незнакомых животных — и маленьких, и огромных. Два раза вдалеке появлялись тигрозавры. Это название, придуманное Бельтером для хищника, который на нас напал, так за ним и осталось, несмотря на протесты Вандаля, уверявшего, и не без оснований, что у зверя нет ничего общего ни с тигром, ни с ящером. На это Мишель ему возразил, что главное — понимать друг друга, а как назвать хищника — тигрозавр, левиафан или, скажем, каракатица — не столь важно!

В реке было полно рыбы и прочих водяных созданий, но все они держались в отдалении от берега, и мы не смогли их как следует рассмотреть. К вечеру второго дня снова прошел дождь. Как и прежде, вокруг расстилалась саванна, и лишь вдоль ручьев и речек тянулись полосы деревьев. Температура

Через несколько дней мы отправились на разведку нефти: впереди ехал я на нашем броневике, за мной — три машины с оборудованием и еще один грузовик с горючим для мотора буровой. Мы приступили к работе немедленно. Как я и предполагал, нефть оказалась неглубоко: мы дошли до нее, пробурив скважину всего в восемьдесят три, метра. Не без труда наполнили мы цистерну наскоро оборудованного нефтевоза и отправили его в деревню, где уже сооружалась установка для перегонки нефти. Несмотря на свою примитивность, она дала бензин приличного качества.

Я пробыл на буровой два месяца. Взлик совершенно выздоровел и приехал ко мне; он делал удивительные успехи во французском языке, и мы болтали с ним, как земляки. Кроме того, он оказался прекрасным разведчиком; зоркий и неутомимый, он мог развивать скорость до девяноста километров в час.

Каждый вечер я связывался по радио с Советом. Чертежи судна были уже готовы, завод приступил к изготовлению отдельных частей, но жить в деревне становилось день ото дня страшнее. Гидры нападали постоянно, бороться с ними было трудно, и мы потеряли еще семнадцать человек и большое количество скота. Новости и письма на буровую привозили шоферы нефтевозов, которые проклинали все на свете каждый раз, когда им приходилось возвращаться с грузом на земную территорию.

Затем, оставив вместо себя на скважине бурового мастера, я вместе с Взликом перебрался в деревню. За два месяца здесь многое изменилось. По краям полей всюду стояли легкие, но достаточно прочные убежища, чтобы крестьяне могли без особого риска собрать урожай. Завод выпускал большое количество рельсов, у нас не было прокатного стана и приходилось их отливать; рельсы получались грубые, но достаточно прочные. Большая часть их пошла на сооружение железной дороги к побережью, где работала корабельная верфь. Киль судна уже стоял на месте. Оно должно было иметь сорок семь метров в длину, восемь в ширину и, по расчетам Этранжа, ходить со скоростью семь-восемь узлов. Рядом с верфью возвышались резервуары для горючего. К тому времени у нас было в запасе уже сорок тысяч литров.

Восемь месяцев работа шла с предельным напряжением.

Прошло более года по земному времени. Если мерить старой мерой, мы жили на Теллусе уже пятый год. По подсчетам Менара, это соответствовало трем теллусий-ским годам. Кобальт-Сити постепенно преображался. Теперь это был оживленный поселок городского типа, насчитывающий более 2 500 жителей, с собственной электростанцией, литейными мастерскими и заводом; поселок, окруженный вспаханными полями, на которых колосились пшеница и

скин,

местный злак. Имелись здесь небольшая больница, где Массакр готовил будущих врачей, школа и даже зародыш университета, где я, в свою очередь, преподавал пять часов в неделю. Тучные стада паслись на ближайших холмах, где земные травы все больше вытесняли теллусийскую растительность. Мы добывали уголь, железо и другие металлы, но ровно столько, сколько нам было необходимо. Железнодорожная ветка соединяла нас с расположенным пятьюдесятью пятью километрами севернее Глиноземным поселком, где сорок человек работали в карьере, поставляя заводу бокситы. В Порт-Леоне насчитывалось шестьсот жителей. Одержимый мечтами о дальнейших исследованиях, я заложил там верфь, на которой достраивался более быстроходный корабль, чем наш «Победоносный». Первейшей задачей инженеров было изготовить другие, более совершенные, чем уже имеющиеся у нас, станки.

Каждые двадцать дней по уже наезженной дороге к Нефтяному источнику, расположенному в восьмистах километрах, отправлялись два нефтевоза. Скважина быстро истощалась, и я знал, что вскоре можно будет отозвать шестьдесят человек, которые ее обслуживали. Впрочем, в запасе у нас имелось несколько десятков тонн бензина и мазута, к тому же я уже обнаружил новый нефтеносный район всего в сотне километров от города.

Короче говоря, все шло так, что, если бы не случайные встречи с прогуливающимися по нашим улицах ссви, да не два солнца и три луны в небе, можно было бы подумать, будто мы вернулись на Землю. Вот тогда-то и произошло самое значительное — с момента нашего «прибытия» на Теллус — событие.

В тот вечер я засиделся в своем рабочем кабинете на первом этаже нашего небольшого дома, разбирая заметки и приводя в порядок наспех набросанные черновики геологических карт. Прежде чем отправиться спать, я подошел к радиоприемнику и, связавшись с нефтяными скважинами, дал кое-какие инструкции бригадиру, после чего поднялся наверх, позабыв выключить приемник. Проспал я примерно полчаса, когда меня разбудила Мартина.

— Прислушайся, внизу кто-то разговаривает!

Не спуская глаз с компаса, я направил броневик на юго-запад. Километра два или три тянулась каменистая полоса, потом пошел мягкий грунт. Этьену пришлось выйти и натянуть на шины цепи. Вопреки моему запрету, он все же попытался схватить какую-то амёбовидную тварь диаметром сантиметров сорок и обжег руку, словно кислотой. Эти животные буквально кишели вокруг. Некоторые были метровой длины. Они то и дело сходились в, казалось бы, неспешных, но крайне ожесточенных схватках, в результате которых побежденный исчезал, растворяясь в желудке победителя. Мы продвигались с трудом, вода порой ключом била из-под колес. К счастью, редкая растительность послушно сгибалась перед машиной. Запах тухлых яиц, вызванный гниением трав, а также, быть может, желатинообразных существ, преследовал нас неотступно. Лишь через два часа после выезда мы наконец-то увидели вдали столб дыма.

Окружающий нас пейзаж изменился, и мерзкие ползучие твари исчезли. На твердом грунте наша скорость увеличилась, и мы смогли снять цепи. Вдалеке я заметил силуэт самолета со сломанными крыльями. Увидев нас, американцы, позабыв о всяческой осторожности, бросились нам навстречу. Все они, кроме одного, одетого в авиационный комбинезон, были в униформе военно-морского флота США. Я открыл заднюю дверцу и впустил их внутрь. Вдевятером мы едва уместились в маленьком грузовике, но это не помешало бурным излияниям американцев: они едва не переломали мне пальцы своими сердечными рукопожатиями! Вытащив из-под сиденья бутылку, я предложил им коньяку с водой, возможно, не очень свежего, но и в таком виде оцененного ими по достоинству.

Самый старший из них — с виду лет тридцати пяти, он, судя по всему, являлся начальником экспедиции — представил мне остальных, начав с белокурого гиганта, превосходившего меня в росте на целую голову — капитана Эллиота Смита. За ним шел коренастый брюнет: капитан Рональд Брюстер. Высоченного, немного нескладного парня с огненно-рыжей копной волос звали Дональд О’Хара, он был лейтенантом. Инженер Роберт Уилкинс был шатеном лет тридцати с черными глазами и широким, с залысинами, лбом. Сержант Джон Пэри оказался канадцем. Наконец, указав на мужчину в лётном комбинезоне, американец сказал:

— А это наш вам сюрприз: Андре Бирабан, географ, ваш соотечественник.

— Вот так дела! — воскликнул я. — На Земле мне частенько доводилось слышать ваше имя.

Перепоручив техническое командование Джинсу и его офицерам, мы с Мишелем оставили за собой общее руководство экспедицией. Я отправил радиограмму в Кобальт-Сити, потом, по совету Уилкинса, попытался связаться с Нью-Вашингтоном. Как ни удивительно, но мне это сразу же удалось. Сделав короткий доклад, Джинс передал нам благодарность правительства и приглашение посетить остров.

— К моему глубочайшему сожалению,

сейчас

принять ваше приглашение я не могу, — ответил я. — У нас просто не хватит горючего, чтобы преодолеть те десять тысяч километров, что отделяют нас от Нью-Вашингтона. Сначала мы вернемся в Кобальт-Сити.

— Почему вы, французы, назвали так свой город? — поинтересовался О’Хара.

— Потому, что он больше всего походит на ваши города Дальнего Запада 1880-х годов — во всяком случае, как мы их представляли!

Выйдя из реки, «Отважный» взял курс на северо-запад. Дул довольно-таки сильный ветер, и наш кораблик низко кланялся волнам, на беду отдельных желудков. Наполовину по-английски, наполовину по-французски мы продолжали разговор. Когда не хватало того или иного слова, Бирабан выступал в роли переводчика. Первый день морского плавания прошел без происшествий. Ближе к ночи мы чуть сбавили ход, пусть море и успокоилось, однако мы все же сбавили ход. Оставив на мостике Смита, я отправился спать.

Спустя несколько дней мы достигли устья Дордони без особых приключений, если не считать выхода из строя двигателей, из-за чего мы сутки вынуждены были идти под парусами. О своем возвращении мы известили Кобальт-Сити по радио и поэтому не особенно удивились, когда в месте слияния Дордони с Изелем нас встретило каноэ, в котором сидели Мартина, Луи и Взлик. Они поднялись на борт, мы взяли каноэ на буксир и спокойно дошли до Порт-Леона. Мы отсутствовали больше месяца! Нечего и говорить, как я обрадовался встрече с Мартиной. Сколько раз за это путешествие я думал, что больше никогда ее не увижу!

Луи протянул мне последнюю радиограмму, пришедшую из Нью-Вашингтона. Я прочел ее с удивлением, потом передал американцам. Бирабан перевел им ее. Суть можно было резюмировать так: по непонятным причинам Нью-

Вашингтон медленно погружался в море, и, если ритм погружения не замедлится, самое большее через полгода остров полностью уйдет под воду. Словом, правительство посылало нам сигнал S.O.S.

Совет собрался в присутствии американцев. Сразу же взяв слово, Джинс сказал по-французски:

— В Нью-Вашингтоне у нас есть французский крейсер, два миноносца, грузовоз и небольшой танкер. Помимо этого, мы располагаем шестнадцатью пригодными для вылетов самолетами, в том числе четырьмя винтовыми и тремя геликоптерами. Но у нас нет ни топлива, ни мазута. Можете продать нам немного? Желательно — с доставкой на место.