Рауль Линтон начал войну желторотым юнцом, полным патриотизма, амбиций и идеалов. Тогда его приводили в благоговейный трепет фанфары и знамена; у него замирало сердце при виде взмывающих в небо огромных кораблей, разрывающих ночную тьму пылающими факелами ракетных двигателей. Закончил он ее в шестьдесят восьмом мужчиной, опытным и закаленным двенадцатью нескончаемыми годами войны, и притом, точно по волшебству, без единой царапины.

В каком-то смысле без единой царапины. Его богатырское — шесть футов четыре дюйма

[1]

— худощавое мускулистое тело избежало увечий в самой кровавой и бесчеловечной войне, когда-либо разражавшейся между звездами. Но его разум, душа, или характер — называйте это как угодно — обуглилась. Как и большинство людей в главном корпусе Космофлота, на который обрушился основной удар, он привык молиться о смерти. О чем угодно, что положило бы конец безумию и жестокости того, чему историки дали безликое наименование «Третья Имперская Война». Однако вместо того, чтобы сгореть вместе со своим кораблем, попав под заградительный огонь планетных лазеров, или превратиться в раскаленный газ, столкнувшись с управляемой компьютером ракетой, он год за годом оставался невредимым и за свое хладнокровие и отвагу снискал такую славу, которая смущала даже его самого.

Вместо мгновенной и бескровной смерти — долгого, спокойного сна без сновидений, которых он так жаждал, он получал медали и повышения по службе. За три года он поднялся от капитана до командира крыла и закончил бы адмиралом флота, командуя эскадрой на главной планете Космофлота, Трелионе-V, если бы не отказался играть по правилам. Было в нем нечто такое — что-то в его твердом холодном взгляде и презрительной, насмешливой улыбке, что заслужило ему репутацию инакомыслящего и заставляло руководство не доверять ему даже тогда, когда оно хвалило и награждало его за то, что ошибочно именовалось бесстрашием.

Большинство мальчиков взрослеет медленно, под надежной защитой сначала домашнего окружения, потом богатых традициями университетских стен, затем уверенно выходит на проторенную дорогу карьеры и брака. Рауль Линтон стал взрослым на мостике разведывательного корабля, на линии атаки, когда они «подожгли» Дарогир. Тринадцать азотных бомб устроили неплохой костер — достаточно яркий и горячий, чтобы не просто испарить океаны этой планеты и превратить ее поверхность в огромный черный струп радиоактивной окалины. Они смогли еще и прожечь кокон правил, традиций, вежливости, религии, предрассудков и заимствованных идей, которые мальчиков учат считать

Чуть больше чем за восемь минут на Дарогире погибло несколько сотен тысяч мужчин, женщин и детей. И все потому, что флот получил приказ через два дня собраться около Центральных Миров, и у них не было времени на то, чтобы держать в осаде непокорный мир… даже на то, чтобы дать ему шанс сдаться.

Итак, Рауль пришел на встречу с Администратором Границы, Дайконом Мэзером, который усадил его, предложил сигарилью и веганское бренди, после чего затеял с ним беседу в дружеской, но несколько отвлеченной манере, прежде чем неожиданно разразиться залпом точных и взвешенных вопросов.

Рауль спокойно сидел, холодным взглядом из-под полуприкрытых век следя за своим инквизитором, анализировавшим его поступки, пункт за пунктом, вопрос за вопросом. Почему он задирает нос и игнорирует приглашения от «своего поля ягод»? Почему общается со всевозможными сомнительными людьми — слугами, шаманами, туземными князьками, подстрекателями, толкователями тех или иных необычных и вне всякого сомнения мятежных культов, философских доктрин, религий или политических течений? В курсе ли он, что был замечен в очень подозрительных и, возможно, изменнических компаниях? Каковы его планы? Намерен ли он вернуться к своей прерванной карьере в Космофлоте? Или возвратиться на Барнассу, к жизни благородного землевладельца? Или он предпочтет последовать традиции Линтонов и будет ходатайствовать о получении места в правительстве? Если так, почему он до сих пор не сделал этого?

Все эти вопросы Рауль снес с терпеливой полуулыбкой, а когда поток вопросов Администратора наконец иссяк, он ответил ему. За двадцать минут своего монолога он излил всю ярость и негодование, всю горечь и сарказм, которые накопились в его сердце с того страшного и незабываемого дня, когда он с мостика своего разведывательного корабля смотрел на гибнущий в адском пламени Дарогир.

Его речь была полна язвительных комментариев относительно вынюхивающих и выглядывающих чиновников, колких реплик и сарказма, нацеленных на косных, зашоренных традициями политиков. Его замечания попахивали изменой, но всегда хоть чуть-чуть до нее не доходили. Как ни странно, его тирада, хотя и желчная, не переходила на

личности

. В его словах не было злобы, но лишь безмерно усталое разочарование и крушение иллюзий. Классические традиции «цивилизации» не оправдали надежд. Он был человеком, с глаз которого упала пелена, человеком, который ясно увидел грязную изнанку, обычно благопристойно прикрытую какими-нибудь выдумками.

Короче говоря, он камня на камне не оставил от чувства собственного достоинства Администратора, бросив прямо в его толстое лицо язвительную, жестокую критику и завалив его кабинет поверженными и расколотыми идолами, с беспощадной ясностью показав, что все они покоились на глиняных ногах. Дайкон Мэзер, побагровев, разинул рот от изумления.