Она уснула на его подушке, пока он читал ей из Рильке, своего любимого поэта. Ему нрави­лось читать вслух, и у него это неплохо получа­лось — голос его становился то тихим и мрачным, то торжественным, то интригующим. Он не отрывал глаз от страницы и останавливался только чтобы взять сигарету с ночного столика. Этот выразитель­ный голос завораживал. Ей мерещились караваны, выходившие из-за высоких городских стен, и боро­датые мужчины в длинных хитонах. Она слушала его и слушала, несколько минут, потом закрыла гла­за и заснула.

А он все читал и читал. Дети уже давным-давно спали, и машины за окном все реже шуршали шина­ми по мокрому асфальту. Через некоторое время он все же закрыл книгу и перевернулся, чтобы выклю­чить лампу. И тут вдруг она открыла глаза, как будто чего-то испугалась, и несколько раз моргнула. Ее веки казались сейчас неестественно темными и опух­шими, взгляд был остекленевшим. Он внимательно на нее посмотрел.

— Ты спишь? — спросил он.

Она кивнула и, вытащив руку из-под одеяла, по­трогала бигуди на голове, все ли на месте. Завтра пятница, — в этот день у нее на приеме все дети от четырех до семи лет из района Вудлоун. Он продол­жал на нее смотреть, приподнявшись на локте, сво­бодной рукой поправляя покрывало. У нее такая гладкая кожа и высокие скулы: как она иногда уверя­ла своих друзей, они достались ей от отца, который был на четверть индейцем.

Затем он услышал: