Когда мы уже прощались, я зачем-то (в интернет-дискуссиях на такие вопросы принято отвечать — «А что, Гугл отменили?») спросил его, сколько ему лет. Он ответил, что в ноябре будет семьдесят, и я даже вздрогнул — то есть в девяносто втором году ему было пятьдесят три, меньше, чем, например, Путину сейчас. И при этом — на фоне своих коллег по правительству (а тогда даже была такая аббревиатура — ГКЧП, в смысле Гайдар-Козырев-Чубайс-Полторанин) он выглядел не меньшим дедушкой, чем сам Борис Николаевич, которому тогда, впрочем, и самому было чуть за шестьдесят — меньше, чем сегодня, скажем, Никите Михалкову. Коттеджные поселки Калужского шоссе — милая и трогательная пародия на Рублевку. Ну да, недалеко от Москвы — зато ехать через Троицк. Ну да, забор и охрана, но охранник в будке и бровью не ведет, когда через его вечно поднятый шлагбаум в поселок въезжает наше такси, а забора, кажется, лучше бы и не было — слишком уж плотно теснится внутри его выставка двухэтажного зодчества девяностых — двухтысячных. Вишенкой на торте — дорожный указатель «Жуковка» перед поворотом к поселку; Жуковка, да не та. Дом в глубине поселка и встречающий нас хозяин в легкомысленной вязаной жилетке в цветочек, делающей его чем-то похожим на сибирских кулаков из советского кино.

Михаил Полторанин, кстати, и происходит из раскулаченных сибиряков. К моменту его поступления на журфак Казахского государственного университета сын за отца перестал отвечать окончательно, и дальнейшая карьера Полторанина была воплощением мечты любого идеологического работника: репортер «Лениногорской правды», потом в газете «Горный Алтай», потом — ответ-сек республиканской «Казахстанской правды», потом — собкор всесильной «Правды» по Казахстану с территорией ответственности от Урала до Дальнего Востока. Современному журналисту трудно понять, что такое правдист в семидесятые — не столько журналист, сколько чиновник; это удивляет меня, но совсем не Полторанина, который невозмутимо рассказывает, как ездил по заданию ЦК в Находку: «Тогда были такие моменты, когда нужно было соединять транспортные узлы — состыковать морское пароходство, железнодорожный транспорт и автодорожный». — А потом Афанасьев (главный редактор «Правды». —

Сельскохозяйственным отделом в «Правде» тогда заведовал Валерий Болдин — в августе 1991 года его арестуют по делу ГКЧП, и в «Правде», которая той осенью еще пыталась встроиться в новую систему, даже выйдет специальная статья о том, каким подонком этот Болдин остался в памяти правдистов — он даже кофе пил с каким-то противным причмокиванием. Но это будет потом, а тогда правдисты Болдина любили, и Полторанин с ним тоже дружил. А еще с Болдиным если не дружил, то, по крайней мере, плотно сотрудничал заведовавший сельхозотделом ЦК КПСС Михаил Горбачев, и весной 1985 года, когда Горбачев возглавил партию, он позвал Болдина работать в ЦК. Апрельский пленум уже прошел, до XXVII съезда оставалось меньше года, и новое начальство испытывало острый дефицит спичрайтеров.

— И Болдин сказал Горбачеву, что тут есть парень, который знает экономику, туда-сюда, давай пригласим его. И Горбачев меня позвал. Не в аппарат, а просто поговорить. И я приехал к Горбачеву, познакомились, и меня после этого разговора посадили на сталинскую дачу на три месяца писать. Там за главного Яковлев был, Александр Николаевич, но он приезжал и уезжал, а я как под арестом сидел. Там кормили, табак давали, но семья не приезжала, не пускали, и меня домой не пускали тоже. Давали мне все, даже самые секретные, документы Госплана, КГБ, — все мне привозили. Я конспектировал, черновики тут же охрана брала, такие полосатые были мешки, в них мои записи засовывали и по акту сжигали. Писал я, писал, а когда написал, отдал Яковлеву и вернулся на работу в «Правду».

Через несколько недель Полторанину позвонили уже из Московского горкома партии. Звонил новый первый секретарь Борис Ельцин — вопреки слухам, раньше они знакомы не были, и даже в Свердловске Полторанин никогда не бывал. Ельцин искал нового главного редактора «Московской правды», и Болдин порекомендовал Борису Николаевичу своего бывшего коллегу. — Но я тогда еще не знал, что он меня на работу зовет. Просто сказал: «Хочу с вами встретиться, приезжайте. Завтра можете?» «Могу, во сколько?» «Ну, часиков в семь утра». Я говорю: «Да вы что, я раньше девяти не встаю, у нас с десяти рабочий день, у меня квартира в пяти минутах ходьбы от «Правды». Он посмеялся: «Ладно, тогда к девяти». Я собрался, поехал, сел в лифт и застрял в лифте у себя на Бутырской. Как назло, никогда такого не было. Застрял, опоздал.

До Полторанина «Московской правдой» руководил Владимир Марков — слабый редактор, зато сильный партиец. Полторанин говорит, что Марков «всего Маркса знал наизусть». — Он даже в «Правдисте» (корпоративная многотиражка тогдашней «Правды». —

Ельцину Полторанин сказал, что примет его предложение, если Афанасьев отпустит, но на самом деле ему и безо всяких «если» очень хотелось работать с Ельциным — слава о новом первом секретаре уже гремела по парторганизациям не только в Москве. Летом восемьдесят пятого у Полторанина в «Правде» вышел репортаж «Гроза над Рузой» (о советские газетные заголовки!) о конфликте между первым секретарем Рузского райкома и Московским обкомом. Полторанин ездил в Рузу, присутствовал на пленуме, обсуждавшем конфликт, и рузский первый секретарь с трибуны в сердцах сказал, что за свое кресло не держится и с удовольствием уйдет работать «хоть дворником к Ельцину, который этим чинушам хребты ломает». Зал встретил эти слова овацией.

Афанасьев не хотел отпускать Полторанина («Он ведь меня вытащил, дал квартиру, я был такой молотилкой в "Правде". Снимал секретарей обкомов своими публикациями»), но упрямый Ельцин обратился за помощью к новому заведующему отделом агитпропа ЦК Александру Яковлеву, который сумел уговорить Афанасьева отпустить спецкора Полторанина в «Московскую правду». «Афанасьев, конечно, пожелал мне провалиться. Я, мол, не ожидал от тебя, на фиг тебе этот Ельцин нужен, — ну я и пошел с таким напутствием. И вот мы стали с Ельциным работать».

Ельцин пообещал Полторанину, что кроме первого секретаря горкома в работу газеты никто вмешиваться не будет, но Полторанин должен пообещать «работать в рамках, задаваемых горкомом». Рамки при этом выглядели вполне революционно: «демократизация, борьба с привилегиями, разгром чиновничьей мафии». За первый год нового формата тираж «Московской правды», составлявший 110 тысяч экземпляров, достиг миллиона. В 1987 году газету включили во всесоюзный каталог «Союзпечати» — городская газета фактически стала общенациональной.

Скандальная отставка Бориса Ельцина с должности первого секретаря горкома случилась, как известно, в октябре 1987 года, но уже летом было понятно, что Ельцин — хромая утка. Соратники Михаила Горбачева по Политбюро (сам генеральный секретарь пока сохранял нейтралитет) начали критиковать Ельцина уже публично.

— Мы с ним тогда поцапались в первый раз. Когда на него стали давить, он мне говорит, что вот, надо бы уже показывать хорошее, что делается в Москве. Я, говорит, работаю уже здесь год, уже пора показать результаты. Я ему говорю: Борис Николаевич, ну вы даете. Работаете всего год, и говорите, что надо позитив только показывать. Что это такое? Пришел человек и все поменял к лучшему. Мы же так не договаривались. Ельцин тогда, наверное, обиделся, но у Михаила Полторанина были возможности продемонстрировать Борису Николаевичу свою верность. Во время октябрьского пленума ЦК, рассматривавшего фактически персональное дело Ельцина, Полторанина вызвали на Старую площадь Егор Лигачев и Александр Яковлев и продержали в запертом кабинете целый день, требуя написать заявление, осуждающее первого секретаря Московского горкома.

Полторанин говорит, что из здания ЦК ему пришлось спасаться бегством — сказал сидевшему с ним в кабинете чиновнику отдела пропаганды Игорю Склярову по прозвищу Череп, что хочет в туалет, а когда Скляров пошел его сопровождать к уборной, Полторанин, не прощаясь, бегом спустился по лестнице и уехал домой. А когда новый первый секретарь горкома Лев Зайков на заседании бюро горкома предложил Полторанину остаться в «Московской правде», «чтобы вместе поднимать партию и долбать наследство Ельцина», Полторанин написал заявление об уходе и даже отказался от помощи горкома с поисками новой работы. С работой ему помог главный редактор «Московских новостей» Егор Яковлев, который отвел Полторанина к председателю правления Агентства печати «Новости» Валентину Фалину («Московские новости» принадлежали тогда АПН). Полторанин стал политическим обозревателем АПН и постоянным автором самой популярной перестроечной газеты, в «Московских новостях» он впервые, по его словам, по-настоящему столкнулся с цензурой.

— Цензура была, конечно, всегда. Был Главлит, но мы умели его перехитрить. Допустим, я писал еще в «Правде» статью из Алтайского края — статья называлась «Перегрузка», о том, как природа наша поганится. Работают заводы, сернистый газ из всех труб лезет, потом соединяется с водой, получается серная кислота, и все провода линий электропередачи падают, — и когда я написал эту статью, Главлит ее завизировал, но сказал, что мы не даем добро, должен Гидрометцентр еще смотреть. И председатель Гидрометцентра Израэль забодал меня. Тогда я взял гранки и вставил два абзаца про Израэля, что он должен следить за этим, а ни черта он не следит и так далее. И он, когда читал, дошел до этого места, побагровел и говорит — «Ну я же не могу за все отвечать!» А я ему: «А вы обязаны!» Стали спорить, я говорю — давайте, в конце концов, уберем эти два абзаца. Он обрадовался, завизировал статью.

«Московских новостей» главлитовская цензура, по словам Полторанина, не касалась — там все совсем на другом уровне было. Егор брал все статьи очередного номера в папочку и ехал с этой папочкой к Александру Николаевичу Яковлеву, и Яковлев эту папочку смотрел — вот это пропускаем, а это не пропускаем. Даже в «Правде» такого не было, только в «Московских новостях» и в «Огоньке». Мои статьи Яковлев часто браковал — я, например, написал материал о наших пленных в Польше в двадцатом году, когда Тухачевский делал авантюру. Сдал почти сто тысяч наших красноармейцев в плен, и я писал, как поляки издевались над нашими. Красноармейцу вспарывали живот, сажали туда живого кота, зашивали и смотрели, кто быстрее сдохнет, красноармеец или кот. Такие вещи Александр Николаевич не пропускал. Или еще у меня была статья, как наши гибли, отбивая от немцев ту же Литву, или о том, как Литве передали Вильнюс и Клайпеду — то же самое: вот если бы про пакт Молотова — Риббентропа, то пожалуйста, а так — нецелесообразно.

В 1989 году, когда избранный первым Съездом народных депутатов Верховный Совет СССР только начал работать, комитеты и комиссии нового советского парламента заседали вначале в гостинице «Москва», а потом, когда упразднили Госагропром СССР — в его бывшем здании на Калининском проспекте, но возглавляемый Ельциным комитет по строительству и комиссия по СМИ, в которой работал народный депутат СССР Полторанин, переехали не на Новый Арбат, а в бывший жилой дом на Манежной улице окнами в Александровский сад — в квартиры Марии Ульяновой и Инессы Арманд. Контрольный пакет в Верховном Совете был у «агрессивно-послушного большинства», опального Ельцина многие сторонились, и почти каждый день Ельцин обедал с Полтораниным. Полторанин и его коллеги готовили тогда фантастически либеральный Закон СССР о печати (он вступит в силу 1 августа 1990 года и позволит трудовым коллективам фактически экспроприировать свои газеты и журналы у партийных и советских структур).

— И я рассказывал Борису Николаевичу об этом законе, о том, как мы ездили перенимать опыт поляков, у которых такой закон уже был, о тех наработках, которые предлагали прибалтийские депутаты. Главная идея была — закон прямого действия, то есть без отсылов к правительству, потому что если в законе написано, что что-то должны решать чиновники, закон не будет работать. При этом вместо Главлита должна быть создана на правах министерства сеть инспекций по защите свободы печати и по контролю за чиновниками. Если по стране создается свободная печать, то должен кто-то следить за тем, чтобы чиновники в ее дела не вмешивались. Ельцин все это впитывал, впитывал.

К разговору о министерстве Ельцин и Полторанин вернутся через полгода, после избрания председателя Верховного совета РСФСР. — Депутатом РСФСР я не был, но у нас же все было рядом — тут Верховный совет заседает, а тут российский Съезд. Наш закон о печати мы принимали 12 июня, а они в этот день декларацию о суверенитете. И я пришел — любопытно же посмотреть. И когда Ельцина председателем выбирали, я тоже ходил смотреть. Избрали его, мы все вышли покурить, там в Кремлевском дворце такая решетка чугунная около лестницы, мы там стоим, курим, и Ельцин идет, увидел меня, — Михал Никифорович, пойдем, — в сторону меня отвел: все, пора министерство создавать.

Книга М.Н. Полторанина «Власть в тротиловом эквиваленте» на сегодня лично для меня — впечатляющее и радостное событие. Но еще большего от нее можно ожидать завтра, ибо она — это тот гигантский задел, на котором будут построены новые исследования по «перестройке» и 90-м. Книга М.Н. Полторанина открывает новый период в нашем обществознании и публицистике. Опытнейший журналист начал говорить на том богатом русском языке, который читатель только и может принять, ибо нормальный человеческий язык порядком подзамусорили наши «обществознатцы», и читатель утратил с ними всякую смысловую связь. И вот уже четвертый год книга держит звание «Политический текст № 1», и никак не появится автор, который бы превзошел это достижение. Итак, книга М.Н. Полторанина — это его высокий профессионализм.

Но еще больше в таком тексте содержится мужества. Надо обратить внимание, что это непростое мужество. Оно не стандартно. Наверняка, М.Н. Полторанину было нелегко подвести черту под прошлым, и признать свое личное поражение. Формально команда, к которой он принадлежал, победила. Но после она же и угробила материнскую систему. И вот приходится уходить на противоположный путь…

Второе мужество явное — стать заговорщиком вместе с Л. Рохлиным. Тайно выступить против вчерашнего руководителя. Подсказывать своим новым товарищам, которых уже денно и нощно «пасла» «наружка». Быть под прицелом. И теперь открыться: да, и такое было…

Третье мужество — это настоящая книга. Автору удалось охватить все пять трудностей при написании правды. Все строго по Б. Брехту: Тот, кто ныне хочет бороться с невежеством и писать правду, должен обладать мужеством, чтобы писать правду, хотя ее повсюду подавляют; умом, чтобы распознать ее, хотя ее повсюду скрывают; умением пользоваться ею как оружием; способностью выбирать тех, в чьих руках она будет действенной; хитростью, чтобы распространять ее среди других. И здесь — «большая разница» с современными политическими текстами, где крикливое «гражданское мужество» в деле очередного разоблачения кремлевских есть на самом-то деле тайный сговор с А. Коржаковым.

О крахе, и довольно скором, говорят и А.А. Паршев, и даже А.С. Ципко и т. д. Но может быть, хоть эта книга «проймет» людей? Или еще как-то удастся «достучаться до небес»?

Книга начинается с метафоры: читатель прикасается к оголенным проводам и получает импульс, который заряжает его на ответные действия. И от этого прикосновения убеждаешься: да, прав был не запомнившийся мне автор сентенции о том, что, слава Богу, есть еще СМИ, которые нам беспрестанно врут: действительность настолько страшна

на сейчас,

и особенно,

на потом,

что напиши полную правду, и у нас вся страна сойдет с ума: ужас реальной матрицы, в которой мы живем, мозг просто не вынесет.

Ну а народ-то, на которого столько надежд, а народ-то что, как среагирует? — спросит сурово Гражданин. Отвечу: народу-то нет, последний положили в, да около Белого Дома в 93-м; а есть так себе, население, а оно что малые дети: глазки своими ручонками прикрыли и думают, что угроза перестала существовать. А народ — это когда имеется вождь, который его ведет к свету. Про нынешних вождей лучше помолчим, чтобы не расстраиваться…

Теперь же, пользуясь имеющимся источником, постараемся попасть как можно точно в большую реальность.

Книга показала насколько непростое явление политика, а уж перестройка и тем паче!

Буквально на прошлой неделе удалось прочесть в интернете такой пассаж: граждане, вдумайтесь, что такое перестройка, если человек, который в начале ее имел все, а потом потерял это (оставили пенсию, которую инфляция быстро низвела… до 4-х долларов, большой офис на Ленинградке, две «Волги» и б охранников для приличия) вот уже 20 лет заявляет, что это он всех победил, и на это еще обращают внимание…

…Представим себе, что все события протекли и без Б.Н. Ельцина. Что тогда бы было? По местному телевидению показали б, как Первый секретарь обкома / Губернатор (не суть важно) Борис Николаевич сдает власть и говорит преемнику: «Владимир Владимирович, берегите Свердловскую область!» Да, любопытно.

В книгах четко описывается: это Лубянке потребовалось перебросить Б.Н. Ельцина в Москву. Никто иной, как именно, Ю.В. Андропов отсылает секретаря ЦК по кадрам Е.К. Лигачева в командировку «посмотреть на Ельцина». Поездка как поездка, и первый секретарь такой же, как и другие.

Но, как описывал сам Б.Н. Ельцин в книге «Исповедь на заданную тему»,

случайно

к ним двоим протискивается какая-то женщина и говорит, обращаясь к гостю: «До нас доходят слухи, что Вы хотите забирать Бориса Николаевича в Москву? Так вот у нас к Вам просьба оставить его здесь. Потому что он нам сильно нравится»

[3]

. Я спрашиваю себя: просто так к охраняемой персоне секретаря ЦК не подойдешь со своим делом: охрана, этикет и проч. А не агентесса ли это? Е.К. Лигачева, как человека стопроцентно воспитанного в духе того, что глас народа все равно, что глас Божий (тем более что для атеиста и Бога-то нет!), это глубоко тронуло. И под рукой этого «полезного идиота» (такое выражение не оскорбление, а из терминологии спецслужб, когда удается «в темную», т. е. не раскрывая себя, добиться от противника нанести ущерб самому себе) Борис Николаевич отправился покорять столицу.

Что такое нынешняя Москва, никому объяснять не надо. И все-то в ней не так, как в остальной России. Да и в мире, наверное, тоже. Про политику же и говорить нечего.

Но и позднесоветское время это уже было что-то. Лучше всего, или, по крайней мере, без иллюзий, о ней рассказал А.А. Зиновьев: «К Москве относятся рационально — ее предпочитают. Предпочитают не в том смысле, что имеют свободу выбора. Такой свободы выбора советский человек не имеет. Ате немногие, кто имеет, выбирают Москву не в силу эмоций, а в силу иных обстоятельств. Здесь много возможностей пристроиться к лучшей жизни и сделать карьеру. Каналы карьеры здесь неисчислимы. Здесь с продовольствием лучше, чем во многих других местах. Здесь есть виды деятельности, каких нет нигде. (…) В Москве есть обширное поле деятельности для спекулянтов и всякого рода проходимцев. Короче говоря, Москва для огромной массы населения страны кажется почти Западом. Можете себе после этого представить, как же живут люди в этой стране, прокладывающей путь человечеству к счастливому будущему!

Москва не всем и не всегда представляется в том свете, как я описал выше. Москва — это многие миллионы людей. А сколько среди них процветающих партийных и государственных чиновников, сколько министров и футболистов, сколько генералов и академиков, заведующих, директоров, спекулянтов, артистов, художников, писателей и прочего служилого и прожигающего жизнь люда! Сколько людей ежегодно вливается в Москву, несмотря ни на какие запреты — за взятки, по блату, на законных основаниях! И очень многие добиваются успеха. Посмотрите на государственных деятелей, генералитет, партийных чиновников, видных писателей, художников, артистов и спортсменов!.. Много ли среди них коренных москвичей? В Москве убогие магазины (Я, как провинциал, с этим утверждением не согласен. —

А.Ш.).

Но посмотрите, как одеты многие москвичи! Продовольственные магазины пусты. Но походите в гости к мало-мальски преуспевающим чиновникам! В Москве есть все, что захотите. Но — через закрытые распределители, на черном рынке, по блату, незаконно, в силу привилегий. Любые вина. Любая еда. Любые женщины. В Москве есть все. Наркотики, сифилис, шпионы, иностранцы, валютчики, проститутки, буддисты, гении, проходимцы, гомосексуалисты, богоискатели, парапсихологи… Здесь можно посмотреть любой заграничный фильм, прослушать любую западную музыку, прочитать любую книжку. Здесь тысячи людей ведут нескончаемые беседы на высочайшем интеллектуальном уровне. Короче говоря, Москва — великий город. Пульс мира сейчас бьется в Москве: она является базисом, источником, центром, острием, душой и сердцем роковой тенденции человечества — коммунистической атаки на весь мир. И что бы по сему поводу ни говорили критики советского режима (антисоветчики и конкуренты), еврокоммунисты, китайцы и все прочие явления коммунизма вторичны и производны по отношению к Москве. Из Москвы исходит инициатива. Москва — игрок, а все остальное — лишь факторы в игре. Москва навязывает свою игру всему миру с тупой настойчивостью и педантичностью привычно работающей системы, уже не подвластной самим ее носителям. Но…

Вот это «но» возвращает нас к тому, с чего я начал эту заметку. Кому достаются упомянутые выше блага и как они используются? Чтобы пробиться к этим благам и принять участие в великой игре, которую ведет Москва, нужно сформироваться так и вести такой образ жизни, что вся кажущаяся яркость, динамичность и интересность жизни оказываются иллюзорными и постепенно пропадают, уступая место серости, пошлости, скуке, бездарности… Важно не только то, что ты что-то имеешь. Важно то, какую цену ты за это платишь. Цена, которую платит Москва, слишком велика. Как говорится, овчинка выделки не стоит. Человеческий материал, наслаждающийся жизнью в Москве, отбирается и воспитывается по законам коммунистического образа жизни так, что о наслаждении жизнью тут приходится говорить исключительно в примитивном и в сатирическом смысле. Московское наслаждение жизнью в большинстве случаев и в целом достигается ценой полного морального крушения и приобщения к мафиозному и уголовному образу жизни. Даже в тех случаях, когда блага жизни приобретаются на законных основаниях (в силу системы привилегий), они потребляются с сознанием и чувством украденных. Любыми путями вырваться из житейского убожества и урвать какие-то преимущества перед прочими — таков стержень социальной психологии активных москвичей. А убожество жизни подавляющего большинства населения Москвы, для которого доступ к упомянутым благам закрыт, не поддается описанию. Говорят, что на Западе жизнь для низших слоев населения тоже не очень-то хороша. Не хочу сравнивать. Я хочу сказать лишь одно: нелепо надеяться на то, что Москва принесет миру свет и избавление от несчастий. Москва с маниакальной последовательностью и настойчивостью, не считаясь с нуждами своего народа (он вытерпит все), роет могилу Западу. Зачем? Вопрос бессмыслен. Просто по законам раковой опухоли она стремится сделать весь мир подобным себе. Именно в тот момент, когда Москва выбилась на роль инициатора и ведущего игрока мировой истории, она с полной очевидностью проявила свою темную и подлую натуру»

Если говорить в нашей прежней лексике, то Москва представляла собой уже тогда чистый капитализм: госчиновники «пилили» бюджет; за каждым «общенародным» делом стоял «свой интерес», и эти свои дела стояли куда выше государственных, но всякий раз прикрываясь именно наивысшим народным благом; была эксплуатация, но расплачивались «новые русские» буржуины не «своими»(?) деньгами (откуда им взяться — при социализме можно и не работать, а иметь), а благами из государственного кармана, который — благодаря формированию бюджета в сверхцентрализованной и бескризисной системе — казался бездонным. Не кажется ли вам, что это — картинка из уже сегодняшнего дня? Только сейчас к этому добавился упадок.

В книге о работе Первым секретарем МГК сообщено много нового, но исходя из старого. Вот отрывок из книги Самого за 1989 год: «Помню, ночью я приезжал домой, охранник открывал дверь «ЗИЛа», а сил вылезти из машины не было. Итак сидел минут пять-десять, приходя в себя, жена стояла на крылечке, волнуясь, смотрела на меня. Сил не было рукой пошевелить, так изматывался»

[8]

. Когда я в первый раз прочел эти строки — в том же бесконечно-далеком году, — то подумал: «Ну, дядя, ты даешь: что-то ты преувеличиваешь. Это же не грузчиком работать на сдельной». Но оказывается, как убеждает М.Н. Полторанин, так и было.

Б. Ельцин, восприняв слова М. Горбачева о перестройке (да еще вкупе с ускорением и гласностью) за чистую монету кинулся непосредственно исполнять общеокруглые указивки: «углубить» и «ускорить»; он воспринял что они — все Политбюро, вместе ведут борьбу с отсталым и косным (застойным) аппаратом; что все будет как в Свердловске — дал указание — сделали — доложили, что ждут нового.

А тут? — С одной стороны, 26 июля 1986 г. «за провал в организации работы по обеспечению населения плодоовощной торговли в районе, а также за ряд других серьезных упущений» с поста первого секретаря Киевского райкома партии был снят А. Коровицын. Через семь месяцев он покончит с собой: выбросится с балкона. С другой стороны идет саботаж: снятые лица устраиваются на новую работу над самим Б.Н. Ельциным — в аппарат ЦК КПСС, и: «Мы призываем друг друга уменьшать институты, которые бездельничают, но я должен сказать на примере Москвы, что год тому назад был 1041 институт, после того, как благодаря огромным усилиям с Госкомитетом (по науке и технике. —

А.Ш.)

ликвидировали 7, их стало не 1041, а 1087» (Цит. по:

[9]

). У Б. Ельцина опускаются руки.