Сидевший за рулем милицейской «Волги» пожилой, дослуживавший до пенсии водитель повернул руль, и машина закачалась на мягкой грунтовой дороге.

Подполковник милиции Коваль рассеянно смотрел на красочный пейзаж. С высокого нагорья по сосновому бору и дубняку дорога спускалась в глубокую долину, где протекала Рось. Речку за холмами не было видно, но по извивам леса — вплоть до размытого горизонта — Коваль угадывал ее, вилявшую в крутых берегах.

В открытые окна машины врывался теплый ветерок, от долины, разрисованной сине-зелеными полосами леса, веяло глубоким спокойствием, мешавшим думать об убийстве, крови, страданиях и слезах. Отрешенное настроение у подполковника усиливалось тем, что о трагедии над Росью он знал очень мало, а скупые сведения оперативной сводки начальнику областного управления почти ничего не добавляли к загадочному происшествию.

Ему казалось, что он все еще в просторном кабинете полковника Непийводы: длинные ряды стульев у стен, широкий полированный стол, блестевший на солнце, тяжелый сейф в углу — старый и порыжевший.

Полковник вызвал сразу после обеда.

Просидев около часа над материалами уголовного дела об убийстве Петра Лагуты и Марии Чепиковой, Коваль пригласил к себе сотрудников райотдела милиции.

Началось первое оперативное совещание.

Начальник милиции Литвин, тесноватый мундир которого свидетельствовал, что полнеет майор быстрей, нежели получает новое обмундирование, начал сообщение о происшествии на хуторе Вербивка словами:

— В прошлом году раскрытие преступлений в районе было стопроцентным. За первое полугодие количество социально опасных действий уменьшилось. Дальше, надеялись, еще лучше будет, а тут — убийство… — Он насупился, посмотрел на листок, который достал из папки, и, не доверяя своей памяти, прочел: — «Вечером восьмого июля в двадцать два часа сорок пять минут на хуторе Вербивка, который расположен на берегу Роси, во дворе гражданина Лагуты Петра Петровича раздались два выстрела. В двадцать два часа пятьдесят минут прибежал сосед Лагуты — гражданин Федирко М. М., за ним через две-три минуты Толочко С. А. и Григорук П. Т. Они обнаружили трупы двоих убитых: гражданина Лагуты П. П., тысяча девятьсот двадцать первого года рождения, плотника-надомника, и гражданки Чепиковой Марии Андреевны, тысяча девятьсот тридцать восьмого года рождения, жены гражданина Чепикова Ивана Тимофеевича.

Граждане Федирко М. М., Толочко С. А. заметили человека, бежавшего к лесу. При задержании выяснилось, что это гражданин Чепиков Иван Тимофеевич, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения.

На следующее утро Коваль вместе с оперативной группой выехал в лес. Уточнив по показаниям свидетелей участок, где мог стрелять Чепиков, он с понятыми принялся обследовать местность. Вскоре бригада Бреуса нашла в траве гильзы от парабеллума. Их было три, уже подернутые ржавчиной. Определив возможную траекторию полета пуль, Коваль после долгих поисков заметил в стволе старого дуба выщербленную кору. По его приказу выпилили кусок дерева — в нем обнаружили две пули.

Третьей найти не смогли. Пришлось согласиться, что она улетела невесть куда. Впрочем, и этих двух было достаточно для сравнения их с пулей в теле Марии Чепиковой. И гильзы помогут выяснить, из одного и того ли пистолета стреляли в лесу и на хуторе.

Перед обедом, когда закончили поиски и подписали протокол, эксперт-криминалист повез материалы в райотдел, а Коваль с Литвиным и Бреусом отправились на хутор.

Здесь все хранило следы недавней трагедии. Хата Лагуты была забита досками и опечатана. Тихо было и у Степаниды Яковлевны. Она старалась не ночевать на своей половине. Задерживалась на ферме и спала где угодно, только не дома. Лишь сегодня впервые наведалась к себе, и Коваль решил зайти к ней.

Спокойно огибает Рось дворы Чепиковых и Лагуты, за которыми начинаются выходы гранита. Большие серые глыбины, казалось, были раскиданы рукой великана, лежали грубые и мрачные.

…Чепиков все собирался поговорить об усадьбе. Разговор однажды уже был, когда решил строиться. Хотел приладить к Степанидиной хате свою половину, чтобы меньше земли занимать. Шесть соток земли, которые числились за тещей, она давно отдала соседу. Правда, кое-что из урожая Лагута выделял Степаниде, за что та была благодарна — работала на ферме и не успевала заниматься огородом. Дочка росла болезненной, к земле не приученной.

Потом, когда Марийка подросла, они уже привыкли, что земля принадлежит не им. Никому и в голову не приходило изменить этот порядок. С годами, когда труд на ферме стал полегче, Степанида и Мария даже помогали соседу обрабатывать огород.

Все это удивляло и сердило Чепикова. Поинтересовался, почему это Лагута хозяйничает в чужой усадьбе. Степанида не ответила, и он больше не спрашивал. Какое ему, квартиранту, до этого дело! Но, прожив год с Марией в комнатке, которую отвела теща, и решив сделать пристройку, он выложил напрямик:

— Поставлю со стороны огорода.

На это теща отрезала:

Вызывать в райотдел Ганну Кульбачку не пришлось. Она сама позвонила и попросила у Коваля встречи.

Подполковник беседовал с ней в комнате, которую отвели ему рядом с кабинетом начальника милиции. Усевшись удобно в старом кресле и не перебивая, он слушал разговорчивую посетительницу. Голос ее переливался, перекатывался, словно рядом журчал ручеек. Тихий, воркующий грудной голос усыплял собеседника. И вся она — невысокая, с приятным, хотя и бледным лицом, с мягкими движениями — светилась покорностью.

Коваль подумал, что такими, наверное, перед утомленными путешественниками возникали мифические сирены.

— Да, конечно, — ворковала тем временем Ганна, — правильно говорите, товарищ начальник. Не люди для нас, а мы для них. Вот уже скоро двадцать лет, как ночей недосыпаю, с петухами встаю. Чтобы человек получил желанное. Только у меня на хуторе можно необходимое купить… На базах горло деру, чтобы для своих покупателей товар выхватить… Без денег пришел человек — я его все равно выручу. Для меня нет случайного покупателя, как в городе: тут кто сосед, кто знакомый, всегда друг дружке навстречу идем, с дедов-прадедов так ведется, свет божий на этом стоит… — Ганна передохнула и вдруг еще жалостнее добавила: — А мне за добро мое — одно горе, одни шишки. Кому-то, может, и не угодила. Сразу жалобы. Делать людям нечего, зависть гложет… Есть тут одна такая вредюга… От жалоб вся беда. Пишут, что мужиков спаиваю, в долг даю. Чистая жалость это. У человека душа горит. А у меня сердце разрывается. Потому и выручаю. Я не только водку с вином, я и сигареты в долг давала, и мыло, и сахар. Свои деньги вносила, чтобы недостачи не было. План выполняла. Грамот наполучала — хоть стены заклеивай вместо обоев. От райпотребсоюза, от облсоюза… Оговорили меня завистники. Приехала ваша милиция, спрашивает: почему в долг водку продаю, людей спаиваю. Я им и говорю: если холодильники с телевизорами в рассрочку можно продавать, то почему водку нельзя? Не продай страдающему вина, разве он остановится? Будет бедненький мыкаться, пока не вынюхает самогон и не умакнется в него. Лучше уж пусть выпьет у меня и домой спать идет. Сказали мне: «Пиши объяснение, почему нарушала правила торговли». Протокол составили. Ладно, думаю, напишу я вам ваше объяснение. А они тетрадь долговую забрали, еще и пригрозили, что совсем ларек закроют. Закрыть легко. А о людях подумали? За куском мыла и коробкой спичек двадцать километров в район таскаться! Я для общества усадьбу свою не пожалела, забор покалечила, дырку для прилавка прорезала. Со двора будку пристроила. И все на свои кровные. Мне копейки за аренду платят. Сейчас вам пишут на меня бабы по-пустому, а потом вы других жалоб не оберетесь, когда люди ничего у себя купить не смогут, потому что вы Ганку Кульбачку закроете…

Все это она произнесла без задержки, словно выдохнула.

Капитан Бреус буквально влетел в кабинет начальника милиции, словно гнался за кем-то.

— Товарищ подполковник! Товарищ майор! В Вербивке чрезвычайное происшествие!.. — скороговоркой выпалил он.

— Убийство? — встревожился майор Литвин.

— Кто-то пробрался в дом Лагуты, — мрачно сообщил Бреус. — Через окошко в боковой комнате.

Доложив начальству о происшествии, он, казалось, сбросил с себя тяжесть ответственности.

Неожиданно Чепиков остановился и огляделся. Справа дорога спускалась в красновато-желтую долину, которая в ожидании жнецов медно высвечивала под солнцем; слева, вплотную к речке, спускалась их Вербивка. Почти у дороги, среди первого ряда хат, ярким зеленым пятном выделялся высокий длинный забор «тетки» Кульбачки с темной рамочкой прорезанного в нем окошечка. Напротив ларька, под старой развесистой ивой, лежали вытертые до блеска бревна, и Чепикову вдруг показалось, что он понял цель своего прихода сюда — посидеть в тени на этих колодах. Бревна были сложены тут невесть когда. Чьи они были, никто не знал. Одни считали — что колхозные, другие — что собственность Кулъбачки. Гладенькие, с утрамбованной вокруг землей, они стали заманчивым местом для Ганкиных клиентов, тем более что поблизости ни одной лавочки, как обычно на сельских улицах около калиток, ни пенечка, ни камешка не было. И кто знает, как осиротела бы околица без этих бревен под единственной здесь старой развесистой ивой, которая укрывала и в жару, и в дождь…

— А-а, — протянула Ганка Кульбачка, увидев около ларька неожиданного гостя. — Пожаловал наконец…

Чепиков поднял голову. За прилавком стояла не очень молодая женщина, которую вербивчане называли просто Ганкой и лишь завсегдатаи этой торговой точки уважительно величали Ганной Митрофановной и даже Ганнусей.

Чепиков отошел от ларька и посмотрел на дорогу, где в пыли «купались» чьи-то помеченные зеленкой куры. «Будет дождь», — подумал он.

И вдруг увидел, что на улицу вышла Ганка. Окинув взглядом небо, она села рядом на колоды и тоже уставилась на кур.

После некоторого колебания прокурор дал санкцию на обыск у продавщицы сельмага Ганны Кульбачки. Поскольку начальник отдела борьбы с хищением социалистической собственности майор Кузнецов заболел, с оперативной группой поехал капитан Бреус.

Обыск у Кульбачки длился уже свыше двух часов, но ни крупных сумм, ни золота, ни других драгоценностей обнаружено не было. Подтвердилось только то, что Ганна торгует самогоном и разведенным спиртом: в подвале нашли несколько бутылей этого зелья да канистру спирта и спиртометр, с помощью которого она измеряла крепость разведенного спирта. Кроме того, нашли пять овечьих шкур — товар, который Ганна скупала в селах и время от времени отвозила в город на продажу.

Хотя обыск происходил без лишнего шума, весть о нем сразу облетела Вербивку, и не успели сотрудники отдела борьбы с хищением социалистической собственности закончить свою работу, как во дворе собрались люди. Больше всех здесь было женщин, которые смело давали советы и бросали в адрес Кульбачки въедливые реплики. И как ни старался милиционер выпроводить всех за ворота, некоторые все равно пробирались под самые окна.

— Доигралась Ганка, доторговалась!

— Отольются ей детские слезы…

— Ну вот, — недовольно протянул начальник милиции Литвин, пробуя вставить в замок ключ, изъятый во время обыска у Ганны Кульбачки. — Не подходит.

Майор сердился, ключ не входил в щель большого, аккуратно сработанного, с толстой дужкой висячего замка, каким Лагута закрывал свой дом.

— Это, Юрий Иванович, из области фантастики или детективных романов, — сказал майор, обращаясь к капитану. — Даже если ключ и открыл бы замок, это вовсе не означает, что он от этого замка, а не от подобного ему.

— Замок с секретом, товарищ майор, — сказал Бреус, наблюдая, как начальник горячится. — Разрешите.

Он взял из рук Литвина замок, прижал сбоку неприметную с виду пластинку. Теперь ключ свободно вошел в замок. Капитан легко дважды повернул влево и вправо. Мягко пощелкивая, язычок то отпускал, то прихватывал толстую дужку.

Микола Гоглюватый был одним из немногих жителей Вербивки, который не ночевал дома с восьмого на девятое июля. Благодаря старательности участкового инспектора, лейтенанта Биляка, который превзошел самого себя, добывая нужные Ковалю данные, благодаря его дружеским отношениям с жителями деревни удалось обнаружить трех человек, не ночевавших в ту ночь дома. Двоих из них — пожилую колхозницу, которая с вечера поехала со свежими овощами на рынок в Белую Церковь, и парня, загулявшего с девушкой, — допросил Коваль. С третьим разговаривал капитан Бреус.

Перед начальником уголовного розыска, осторожно подобрав ноги, сидел, казалось, на самом краешке стула смуглый худощавый мужчина лет тридцати с беспокойными и одновременно наглыми зеленоватыми глазами.

Он заметно нервничал, не зная, зачем его вызвали в милицию. Ерзая на стуле, Гоглюватый словно готовился по первому же знаку капитана сорваться с места и бежать из кабинета.

Бреус хорошо знал этого шофера райпотребсоюза и, опытным глазом определив его душевное состояние, решил, что Гоглюватый вполне «созрел» для откровенной беседы.

— Итак, Микола Павлович, — начал капитан, — расскажите подробно, где вы ночевали с восьмого на девятое июля…

Чепиков никакого участия в поисках пистолета не принимал. Капитан Бреус усадил его на высоком камне подальше от воды и поручил присматривать молодому белесому милиционеру, который не сводил глаз с подследственного, чтобы тот ненароком чего-нибудь не выкинул.

Коваль прохаживался берегом, наблюдая за поисками, которые вел капитан вместе с добровольными помощниками-дружинниками.

Раздевшись, в одних плавках, они прощупывали ногами у берега каждый сантиметр дна, вытаскивали из воды камешки, палочки. Уверенности, что пистолет был заброшен в речку, не было. Но поскольку поиски во дворах Лагуты и Чепиковых и поблизости от них, в радиусе сотни метров, результатов не дали, логично, было допустить, что убийца выбросил его в Рось.

Подозреваемый своим поведением укреплял такое предположение. Его упрямое молчание свидетельствовало больше, чем слова.

Поиски пистолета в речке в присутствии Чепикова подполковник начал еще и для того, чтобы проследить за его реакцией.

— Да что это вы, товарищ капитан! — чуть не подскочил на стуле начальник милиции. — Новая версия? Она же ни в какие ворота не лезет! Зачем Кульбачке убивать людей? Не способна Ганка на такое. Мало ли что алиби не установлено! Глупости все это. И где бы она пистолет взяла?

Капитан Бреус давно не видел своего начальника таким возбужденным. Даже присутствие Коваля не удержало майора, и он продолжал возмущаться.

— Вместо того чтобы быстрее закончить это дело, уложиться в сроки, вы ищете себе работу там, где не нужно, и стараетесь всех запутать.

Смуглое лицо капитана побледнело. Между тем Бреус отличался среди сотрудников не только выдержкой, но и упрямым характером. Если считал себя правым, то повлиять на него и заставить действовать иначе мог только строгий приказ.

В данном случае о приказе не могло быть и речи, каждому участнику оперативной группы разрешалось иметь свою точку зрения до тех пор, пока под действием фактов и доказательств не вырабатывалось окончательное мнение, — и капитан Бреус не сдавался.

В процессе изучения дела изучают участников трагедии, знакомятся с обстоятельствами и условиями, которые способствовали преступлению. Большое значение имеет обмен мнениями и исследование документов. Постепенно у каждого оперативного и следственного работника появляется свой взгляд на происшествие и его причины. И хотя этот взгляд основывается у всех на одних и тех же материалах и фактах, он все равно отчасти субъективен, ибо сказываются индивидуальные знания и опыт, глубокое или, наоборот, формальное отношение к своим обязанностям. Безусловно, и интуиция, которая также формируется под влиянием личных качеств человека, играет роль.

В процессе розыска и дознания новые факты и детали выявляются постепенно, они иногда придают событиям неожиданное освещение, могут даже опровергать первые выводы. Недаром говорится, что первое впечатление бывает обманчивым.

Задача состоит в том, чтобы с наименьшими потерями обнаружить истину, и потому Коваль не делал сгоряча выводов, не соблазнялся версиями, которые, казалось, сами просились в обвинительный акт.

Не спеша собирал он сведения, не отбрасывая и самых невероятных до того, пока не подходил момент обобщения.

Вот и в деле об убийстве Марии Чепиковой и Петра Лагуты подполковник, казалось бы, не брал на себя главную роль ни в оперативных совещаниях, ни в поиске доказательств. Не отказываясь от самой первой версии о том, что убийца — ревнивый муж, он оставлял в своем сознании место и для других предположений.

В то время, когда подполковник в гостиничном номере чертил свои графики и раздумывал над ролью продавщицы в вербивчанской трагедии, Юрий Иванович, закрывшись в душном кабинетике на втором этаже райотдела, тоже ломал голову над версией: убийца — Ганна Кульбачка.

Капитан пошел дальше Коваля. Новые данные о том, что вечером восьмого июля Кульбачка тайком ходила к Лагуте, давали простор самым смелым предположениям. Версия, над которой сначала чуть ли не иронизировал Литвин, вставала на твердую почву фактов, и капитан торжествовал.

Подобно Ковалю, капитан Бреус также любил размышлять с карандашом в руках. Задумавшись, он рисовал на бумаге маленькие парабеллумы — с коротким стволом и толстой ручкой. Рисовать начальник уголовного розыска не очень умел, и пистолеты у него получались какие-то кривобокие. Но вскоре они стали выходить вполне сносными.

Неожиданно для самого себя он пририсовал к последнему пистолету женскую фигурку. В воображении начальника уголовного розыска уже вырисовывалась полная картина преступления.

…Душный июльский вечер над Росью. Ганна Кульбачка дождалась первых звезд и, завернув в тряпицу парабеллум, вышла из хаты. Пистолет, потерянный Чепиковым, она нашла возле ларька и спрятала на всякий случай в подвале.

После обеда Коваль пошел в небольшой парк; собственно, даже не парк, ибо разбивать его в зеленом городке на берегу Роси нужды не было, — скорее, это был глухой уголок, к которому сходились две-три улочки. Здесь под тихими ивами и липами стояли несколько почерневших от дождя и солнца простых скамеек, закопанных на столбиках в землю. На одной из них и устроился подполковник Коваль.

Прелесть этого уголка была не только в его зелени, а прежде всего в тишине, которая теперь не всегда сохраняется даже на сельских улицах, с их автомобилями, мотоциклами, оглушительным воем транзисторов и магнитофонов.

У Коваля в работе наступил такой момент, когда ему не то что хотелось запереться в служебном кабинете или гостиничной комнатке, а просто требовалось побыть в одиночестве в таком месте — лучше всего на природе, где его внимание не отвлекали бы обычные предметы и где он мог словно бы раствориться в окружающей тишине, предоставляя мозгу свободно находить решение.

Он чувствовал этот момент, который обычно возникал в конце розыска и дознания, когда начинала срабатывать интуиция.

Так было в нашумевшем деле Петрова-Семенова, которое он разгадал, блуждая по дорожкам своего сада на окраине Киева и принимаясь то и дело чертить палочкой на земле разные линии, крестики, кружочки, треугольники… Так было и в Закарпатье, когда он, сидя в стоявшей у берега лодке на Латорице и наблюдая за стремительным течением пограничной речки, вдруг понял, кто убил Каталин Иллеш и где прячется убийца.