— Впусти меня! — пищало за окном создание, похожее на кролика. — Впусти меня! Этот мир — мой!

Гэллегер автоматически скатился с дивана, встал, пошатываясь под бременем похмелья и огляделся. Знакомая лаборатория, угрюмая в сером свете утра, обрела более-менее определенные формы. Два генератора, украшенные станиолем, словно смотрели на него, оскорбленные своим праздничным нарядом. Откуда этот станиоль? Наверняка, после вчерашней попойки. Гэллегер попытался собрать разбегающиеся мысли. Похоже, вчера он решил, что уже Рождество.

Гэллегер играл без нот и не глядя на клавиатуру. Это было бы совершенно естественно, будь он музыкантом, но Гэллегер был изобретателем. Пьяницей и сумасбродом, но хорошим изобретателем. Он хотел быть инженером-экспериментатором, и, вероятно, достиг бы в этом выдающихся успехов, поскольку моментами его осеняло. К сожалению, на систематические исследования ему не хватало средств, поэтому Гэллегер, консерватор интеграторов по профессии, держал свою лабораторию для души. Это была самая кошмарная лаборатория во всех Штатах. Десять месяцев он провел, создавая устройство, которое назвал алкогольным органом, и теперь мог, лежа на удобном мягком диване и нажимая кнопки, вливать в свою луженую глотку напитки любого качества и в любом количестве. Только вот сделал он этот орган, пребывая в состоянии сильного алкогольного опьянения, и разумеется, теперь не помнил принцип его действия. А жаль…

В лаборатории было всего понемногу, причем большинство вещей — ни к селу, ни к городу. Реостаты были намотаны на фаянсовых статуэтках балерин в пышных пачках и с пустыми улыбками на личиках. Большой генератор бросался в глаза намалеванным названием «Чудовище», а на меньшем висела табличка с надписью «Тарахтелка». В стеклянной реторте сидел фарфоровый кролик, и только Гэллегер знал, как он там оказался. Сразу за дверью караулил железный пес, предназначавшийся поначалу для украшения газонов на старинный манер или, может быть, для адских врат; сейчас его пустые глазницы служили подставками для пробирок.

С Гэллегером, который не был ученым педантом, а занимался наукой по наитию, все время случались всякие неожиданности… Сам себя он скромно величал гением повседневности. Он мог, например, без особого труда использовать при создании принципиально новой модели холодильника кусок провода, несколько батареек, да крючок для миниюбки. В настоящий момент Гэллегер вел мучительную борьбу с похмельем. Он распростерся на кушетке в своей лаборатории, высокий, худой, с весьма небрежной прической, и манипулировал алкогольным органом, который нехотя цедил ему в рот сухое мартини.

Гэллегер пытался что-то вспомнить, но особенно не напрягался. Он знал, что дело касалось робота. Впрочем, это было не так уж и важно.

— Идею мне подсказала бутылка с надписью «Выпей меня», — неуверенно произнес Гэллегер. — В технике я ничего не смыслю, разве что когда напьюсь. Не могу отличить электрона от электрода, знаю только, что один из них невидим. То есть, иногда отличаю, но бывает, путаю. Семантика — вот моя главная слабина.

— Твоя главная слабина — пьянство, — откликнулся прозрачный робот, со скрипом закидывая ногу на ногу. Гэллегер скривился.

Протирая затуманенные глаза, Гэллегер смотрел туда, где должен был находиться его двор, но вместо него видел невероятную дыру в земле. Дыра была большая. И глубокая. Достаточно глубокая, чтобы вместить в себя гигантское похмелье Гэллегера.

Гэллегер прикинул, не стоит ли посмотреть на календарь, но тут же решил, что лучше не надо. У него было такое чувство, что с начала попойки прошло несколько тысяч лет. Даже для человека с его практикой и возможностями выдул он много.