Поздняя осень, раннее утро. Холодно, туман поднимается с лесной подстилки, окутывает зеленые деревья в бамбуковой роще, приглушает звуки, скрывает Двенадцать Пиков на востоке. Красные и желтые листья клена лежат на земле, падают сверху. Колокола храма на краю городка звучат где-то далеко, словно их звон доносится из другого мира.

В лесах водятся тигры, но они охотятся по ночам, и сейчас не голодны, к тому же это небольшая рощица. Крестьяне Шэнду, хоть и боятся их (а пожилые даже приносят пожертвования на алтарь тигриному богу, все-таки ходят в лес днем, по необходимости – за дровами или на охоту, если только нет слухов о появлении в окрестностях тигра-людоеда. В такое время их всех охватывает первобытный страх, и поля остаются невозделанными, а чайный лист не собирают, пока зверя не убьют, что может стоить больших усилий, а иногда даже привести к гибели охотника.

Как-то утром мальчик был один в бамбуковой роще, окутанной туманом; слабые, тусклые лучи солнца едва пробивались сквозь листья: свет пытался заявить о себе, но без особого успеха. Мальчик размахивал самодельным бамбуковым мечом и сердился.

Он уже две недели был недоволен и расстроен по причинам, представляющимся ему самому достаточно вескими, ведь его жизнь лежала в руинах, подобно городу, разграбленному варварами.

Однако в тот момент, поскольку его мысли обычно принимали определенное направление, он пытался определить, помогает или мешает гнев его умению сражаться бамбуковым мечом. И будет ли по-другому со стрельбой из лука?

В армии Катая было очень много солдат, но они были неумелыми воинами и их плохо кормили. Большинство из них составляли крестьяне, сыновья фермеров, они отчаянно страдали, находясь так далеко от дома и сражаясь на северных землях.

Они умели выращивать просо, пшеницу или рис, дающий урожай два раза в год, работать в огородах, фруктовых садах, на шелковых фермах, собирать урожай на чайных плантациях. Многие работали на соляных равнинах или в соляных шахтах, и для них служить в армии было лучше, чем почти рабство и ранняя смерть в прежней жизни и в ожидаемом будущем.

Почти никто из них понятия не имел, почему они сражаются с варварами-кыслыками, зачем маршируют сквозь желтый ветер и летящий песок, который жалил и ранил, когда ветер усиливался. Такой ветер срывал и уносил палатки вместе с колышками. У кыслыков были лошади, и варвары знали эти земли, знали местность и погоду, могли напасть и отступить, убить тебя и исчезнуть.

По мнению двухсот тысяч солдат императорской Армии усмирения северо-запада, варвары могли оставить это неуютное место себе.

Но их мудрый и славный император, правящий в Ханьцзине по мандату богов, считал, что кыслыки – самонадеянное и наглое племя, и им необходимо дать суровый урок. Его советники видели в этом благоприятные для себя возможности: славу и власть, продвижение по лестнице придворной иерархии. Для некоторых из них эта война также была проверкой, подготовкой к войне с истинным врагом, которым считали еще более самонадеянную империю сяолюй к северу от Катая.

Командир Цзао Цзыцзи, проходящий службу в префектуре Сиан на центральных рисовых землях к югу от Великой реки, обливался потом в своих спрятанных под одеждой кожаных доспехах, пока его отряд шагал сквозь жаркий полдень.

Для маскировки он надел широкополую шляпу купца, грубую тунику, подпоясанную веревкой, и свободные штаны. В горле у него было сухо, как в пустыне, и он ужасно злился на неумелых лентяев, которых гнал на север, подобно стаду овец, через опасную местность к реке. Собственно говоря, он даже вспомнить не мог, когда еще был так недоволен.

Возможно, мальчишкой, когда сестры однажды подглядели, как он справляет малую нужду, и начали отпускать шуточки насчет размера его полового органа. Он побил их обеих за это, и имел на это право, но ведь это не избавляет от насмешек, стоит им начаться, правда?

Приходится уехать, когда станешь достаточно взрослым, и совершить нечто безрассудное: поступить в армию в далеком от дома районе, чтобы совсем избавиться от этого смеха и от их прозвищ. И с тех пор можно лежать на своей постели в бараке и представлять себе, как утром в их роту приедет новобранец из дома и поприветствует тебя радостным возгласом: «Привет, Цзыцзи – Короткий хрен!», и таким образом испортит тебе жизнь и здесь тоже.

Во-первых, это просто неправда. Ни одна певичка никогда не жаловалась! И ни один из солдат, которые мочились рядом с ним на поле или в нужнике, удивленно не поднимал брови, ни в одном из подразделений, где он служил или которыми командовал. Ужасно несправедливо со стороны девчонок было говорить такие вещи об одиннадцатилетнем мальчишке.

Она заставила себя подождать прежде, чем попытаться снова, она стремилась обрести внутреннюю гармонию, сидя неподвижно за письменным столом. Первые три попытки написать письмо ее не удовлетворили. Она сознает, что напряжение, страх, важность того, о чем она пишет, влияет на мазки ее кисти.

Этого нельзя допустить. Она делает глубокий вдох, устремив взгляд на дерево хурмы во дворе, которое ей всегда нравилось. Сейчас раннее осеннее утро. За окном, в поселке, стоит тишина, несмотря на крайнюю скученность живущих на этом участке земли, отданном членам императорской семьи.

Она одна в доме. Муж уехал на север, на поиски могильных плит, которые можно приобрести или скопировать с них надписи, бронзовых изделий, предметов искусства для их коллекции. Теперь это уже коллекция; она начинает приносить им известность.

Ци Вай снова отправился на границу, к землям, которыми уже давно владеют сяолюй. Все должно пройти хорошо. Между ними мир, мир, который они каждый год покупают. Отец мужа рассказал им, что большая часть их серебра возвращается обратно через торговлю в выделенных для этого приграничных торговых городах. Он одобряет эти выплаты, хотя если бы и не одобрял, то не признался бы в этом. Члены императорской семьи живут осторожно, под надзором.

В отношениях с сяолюй император Катая – по-прежнему «дядя», император сяолюй – его «племянник». Дядя милостиво посылает племяннику «подарки». Это обман, учтивая ложь, но ложь может играть важную роль в этом мире. Линь Шань это уже поняла.

– Помощник министра Кай, – произнес император Катая в своем саду в то утро, – мы недовольны.

Кай Чжэнь, стоя внизу на подметенной дорожке, огорченно склонил голову.

– Мой повелитель, я живу для того, чтобы исправлять все, что служит причиной вашего неудовольствия, любые ошибки, которые совершают ваши слуги. Вам стоит только сказать мне о них!

Лицо Вэньцзуна оставалось холодным.

– Мы считаем, что именно ошибки помощника первого министра нарушили покой нашего утра.

Ни один настоящий поэт не станет утверждать, что образ ручейков, которые, пробежав какое-то расстояние, потом сливаются в реки, отличается оригинальностью. Этот образ говорит о том, что даже реки, способные уничтожить хозяйства фермеров своими разливами или с ревом несущиеся сквозь ущелья и низвергающиеся водопадами, начинаются речушками среди скал в горах или подводными источниками, которые вырвались на поверхность и потекли по земле на встречу с морем.

Точно также и идею, что реки сливаются и образуют единую силу, нельзя считать выдающейся. Все дело в словах – и в мазках кисти, рисующей их. В мире всегда существует ограниченное число идей, ограниченное число штампов.

Реки действительно обычно начинаются почти незаметно. Великие события и перемены в мире под небесами тоже часто начинаются так же, их истоки признают лишь те, кто берет на себя труд оглянуться назад.

Еще одна мысль, известная всем – историкам, поэтам, фермерам, даже императорам: яснее мы видим, глядя назад. Одной из традиций степи – никто не знает, как давно она зародилась – был обычай, чтобы каганы племен выражали покорность самому могущественному из них, танцуя перед более сильным вождем на церемониях, во время которых вручали дань и клялись в верности.

Танцы обычно исполняли женщины – служанки, рабыни, нанятые танцовщицы, куртизанки, или побежденные, выражающие свою ритуальную покорность у всех на виду.

Две вещи изменили Дайяня в ту ветреную, холодную зиму, которая уже почти закончилась.

На болотах у них были кров и еда, хотя стихии и могли доставлять им неприятности. В деревянных лачугах и бараках за сетью каналов и лабиринтами водных путей им жилось лучше многих.

Солдаты уже не рисковали соваться на предательские болотные тропы. Дважды в недавнем прошлом они это делали, получив приказ очистить болота от разбойников, и их прогнали оттуда, растерянных и безнадежно плутавших среди сложного, все время меняющегося чередования воды и мокрой земли. Они гибли целыми группами, многие утонули до того, как оставшиеся отступили. После второй попытки они больше не приходили.

Разбойники на болотах наблюдали, как земля вдоль Великой реки, которая в этом месте очень широкая, медленно согревалась с приближением весны. Дальнего берега в туманные дни даже не было видно. Певчие птицы вернулись, дикие гуси летели на север неровными клиньями. Они видели длинноногих журавлей, которые садились и снова взлетали. Наступил брачный сезон. Появились лисы.

Дайянь любил журавлей, но они влияли на его настроение – из-за того, что они значили в поэзии, в изображениях на сосудах для вина, чайных чашках, картинах. Символ. Верность. Когда-то его учили таким вещам. В другой жизни.

Отец Сыма Пэн всегда утверждал, что они являются потомками прославленного поэта по имени Сыма Цянь, но каким образом, он так толком и не объяснил.

Пэн не знает, так ли это. Ей это кажется маловероятным, и ее муж придерживается того же мнения. Ее отец слишком любит вино и склонен делать возмутительные заявления, и не только когда пьян. Люди смеются над ним, но он добродушный и никогда не имел врагов – во всяком случае, они о них не знали.

Оба деревенских медиума спрашивали об этом, каждый в отдельности, когда в семье начались неприятности.

Пэн мало знает о своем предполагаемом предке. В деревне немного книг, и она не умеет читать. Поэзия мало значит для нее. Она любит, когда люди поют в маленьком храме Пути с красивой, выложенной зеленой плиткой крышей, или во время праздников, или когда поют женщины, стирающие одежду в реке. Она плохо поет и слишком часто забывает слова, но она подпевает им в дни стирки. С пением время проходит быстрее.

Ее старшая дочь хорошо пела, чистым, ясным голосом. Как храмовый колокольчик – так часто говорили у реки. Пэн это помнит. Послушная, услужливая была девочка – до того, как в нее вселился демон и жить стало плохо.

Летом степное племя цзэни с северо-востока находилось еще дальше на севере, у истока Черной реки, которая служила границей их традиционных пастбищ. Река оттуда текла на восток по холмистой и поросшей лесом местности, перед тем как впадала в море.

Лето выдалось сухое, но не опасно сухое, и стада находили себе достаточно корма. Молодой каган цзэни начинал подумывать о переходе на юго-запад, который они совершат с наступлением осени. К зиме они уже будут далеко отсюда, хоть и недостаточно далеко, чтобы уйти от острого, как кинжал, северного ветра и грядущих снегопадов, когда по ночам будут рыскать голодные стаи осмелевших волков.

Это была трудная жизнь. Но другой жизни они не знали.

Летом, сейчас, волки оставались для них угрозой, но лето давало им возможность прокормиться и не рисковать встретиться с людьми, а волки этих степей были самыми умными – и поэтому опасными – на земле. Ходило столько рассказов, и в том числе о том, как они иногда могут перейти грань между животным и человеком. Или как люди могут перейти на другую сторону и стать похожими на волков. Шаманы строили мост через эту пропасть не всегда с добрыми намерениями.

Благосклонность, доброта, безопасность, спокойствие, не были присущи этим местам ни при свете дня под высоким небом бога, ни ночью под его звездами.

На девятый день девятого месяца, «Двойной девятый», братья Лу вдвоем вышли из дома, – как всегда, когда мир позволял им быть вместе, – чтобы традиционно отметить Праздник хризантем.

Совместный выход вдвоем, без сопровождения кого бы то ни было, был их собственной традицией, связанной с традицией древней. Они взяли с собой вино из хризантем, конечно. Младший брат нес его, а также чашки. Старший, после нескольких лет, проведенных на острове Линчжоу, двигался медленнее и опирался на палку.

В этот день люди посещают могилы своих умерших, но их родители и предки похоронены далеко на западе, а тот человек, которого они теперь оплакивали, умер в Еньлине, за письменным столом.

На этот раз они нашли не особенно высокое место, хотя это была часть их традиции. Они получили известие о кончине Си Вэньгао всего несколько дней назад, и ни один из них, охваченный печалью, не хотел пускаться в ночное путешествие, чтобы взобраться высоко.

Вэньгао был наставником для них обоих, оба любили его с того дня, когда приехали в Ханьцзинь вместе с отцом. Два брата были родом с запада, слава об их блестящих способностях, анекдотах и первых произведениях обогнала их и достигла столицы раньше них, еще до того, как они должны были сдавать экзамены: этих людей ждало большое будущее.