– Если боги будут милостивы к нам, через два дня мы снова сможем спать в своих постелях, – сказал Мулрадж.

– Еще два дня, еще два дня, всего два дня, – пропел Джхоти. – Через два дня я въеду в город – в свой собственный город – и вступлю в свой собственный дворец, и все люди будут кричать и приветствовать меня. А потом я стану настоящим махараджей.

– Ваше высочество является таковым со дня гибели вашего брата, – уточнил Мулрадж.

– Знаю. Только я пока не чувствую себя махараджей. Но когда вернусь в свое княжество, сразу почувствую. Я собираюсь стать великим правителем. Гораздо лучше Нанду.

– Это не составит труда, – сухо заметил Мулрадж.

Той ночью они мало разговаривали, поскольку все трое валились с ног от усталости. Едва улегшись в постель, Аш заснул крепким сном, каким не спал уже много недель.

Его кровать выставили на частично огороженную стенками крышу, где было прохладнее, и, проснувшись на жемчужной заре знойного дня, он глянул вниз за парапет и увидел Зарина, совершающего молитву в саду. Дождавшись окончания намаза, Аш спустился с крыши, чтобы побеседовать с другом, прогуливаясь среди фруктовых деревьев под пение, щебет и карканье птиц, приветствующих новый день. Речь у них шла главным образом о полке (с разговором о Гулкоте можно было подождать, пока не проснется Кода Дад), и Зарин заполнил образовавшийся за минувший год пробел, сообщив Ашу ряд сведений, которые он по той или иной причине не хотел доверять базарному письмописцу. Подробности своей личной жизни и новости о разных людях из прежнего подразделения Аша; известие о возможном столкновении с афридийскими джоваками из-за строительства дороги через Хайберский перевал и о похвальном выступлении солдат, эскортировавших старшего сына падишахини Виктории, принца Уэльского, во время его визита в Лахор прошлой зимой.

Принц, сказал Зарин, остался настолько доволен выправкой и поведением разведчиков, что написал о них своей августейшей матери, которая в ответ назначила его почетным полковником корпуса и отдала приказ, чтобы впредь разведчики именовались Королевским корпусом разведчиков и украшали знамена и предметы снаряжения королевской монограммой на фоне ордена Подвязки. (Сделанный Зарином перевод последнего слова премного удивил бы чиновников геральдической палаты.) Ко времени, когда они закончили завтрак, солнце уже взошло. Аш и Зарин засвидетельствовали свое почтение хозяйке дома – пожилая дама приняла гостей, сидя за древним и сильно потрепанным чиком, сквозь который ее было хорошо видно, но который служил для формального соблюдения правил пурдаха, – и отправились на поиски Кода Дада.

Было слишком жарко, чтобы выходить наружу, и они трое провели день в старой комнате с высоким потолком – самой прохладной в доме и потому отведенной Кода Даду. Здесь, защищенные от зноя кускусами, они уселись скрестив ноги на приятно прохладном полу из полированного чунама, и Аш в третий раз рассказал историю о путешествии в Бхитхор, на сей раз с начала и до конца, ничего не обойдя молчанием, кроме того обстоятельства, что он всем сердцем полюбил девушку, в прошлом известную всем троим под прозвищем Каири-Баи.

Зарин прерывал повествование вопросами и восклицаниями, но Кода Дад, никогда не отличавшийся словоохотливостью, слушал молча, хотя Аш обращался скорее к нему, нежели к Зарину. Старик изумленно хмыкнул, когда дело дошло до случайно найденной жемчужной серьги Хира Лала, с мрачным удовлетворением кивнул, выслушав рассказ о смерти Биджу Рама, и улыбкой одобрил поведение Аша в деле с попыткой шантажа, предпринятой раной. Но в остальном он не высказал никаких замечаний и, после того как история закончилась, промолвил лишь:

Ливень продолжался до конца недели. Он прибил пыль, охладил воздух и вынудил змей покинуть свои жилища: прежде они обитали в норах под бунгало и среди корней деревьев, а теперь поселились в ванных комнатах и среди цветочных горшков на веранде, откуда впоследствии были изгнаны слугами с громким криком и шумом.

К сожалению, изгнать капитана Лайонела Кримпли, в понедельник въехавшего в бунгало вместо Уолли, не представлялось возможным. Тогда в Равалпинди было плохо с жильем, и если бы к Ашу подселили не Кримпли, так еще кого-нибудь. Впрочем, ему казалось, что практически любой другой сосед устроил бы его больше.

Лайонел Кримпли был на добрых десять лет старше Аша и считал, что старшинство звания дает ему право на лучшее жилье. Он очень возмущался необходимостью делить бунгало с младшим офицером и не скрывал этого, как не скрывал и того, что ему не нравится решительно все в стране, которую он выбрал местом службы, и что он считает местных жителей людьми низшего сорта, независимо от ранга или общественного положения. Он пришел в неподдельный ужас, когда через несколько дней после прибытия услышал доносящиеся из комнаты Аша голоса и смех, а войдя туда без стука, обнаружил, что хозяин весело болтает со своим поваром, который в довершение ко всему – подумать только! – курит кальян.

Справедливости ради следует сказать, что Кримпли решил, будто Аша нет дома, а слуги, воспользовавшись отсутствием господина, рассиживают без дела у него в комнате и чешут языками. Он извинился за вторжение и вышел прочь с невыразимо потрясенным видом, а вечером в клубе описал сей постыдный эпизод своему другу одинаковых с ним взглядов, некоему майору Райксу, с которым свел знакомство, когда их полки стояли в Мируте.

Майор Райке сказал, что нисколько не удивлен: до него доходили очень странные слухи о молодом Панди Мартине.

Ахмадабад, величественный город, построенный султаном Ахмад-шахом в первой половине пятнадцатого века, сохранил мало следов своей легендарной красоты и великолепия. Он располагался на плоской равнине на берегу реки Сабармути, и эти плодородные земли так же сильно отличались от суровой, песочного цвета приграничной местности, как совары Роуперовской конницы отличались от служащих пограничных войск, а гуджаратцы были от природы миролюбивым народом, чья самая распространенная поговорка гласила: «Подружись со своим врагом».

Старшие офицеры кавалерии показались Ашу старыми, степенными и гораздо более консервативными, чем офицеры его собственного полка, а командир части полковник Помфрет со своей растрепанной седой бородой и взглядами, устаревшими, самое малое, лет на пятьдесят, здорово смахивал на Рип Ван Винкля.

Сам военный городок, однако, мало отличался от десятков таких же военных городков, разбросанных по всей Индии: древняя крепость, пыльный, выжженный солнцем плац-парад, казармы и конюшни, маленький базар, несколько европейских лавок и офицерские бунгало, стоящие в тенистых дворах, где длиннохвостые попугаи, голуби и вороны вили гнезда в кронах деревьев, а маленькие полосатые белки шмыгали среди корней.

Жизнь здесь текла в согласии со знакомым распорядком: подъем, конюшни, стрелковая подготовка и служебные часы. Но в плане светского общения Аш сделал приятное открытие – присутствие старой знакомой по пешаварским дням, не кого иного, как миссис Виккари, чьего мужа недавно перевели в Гуджарат. Удовольствие от встречи было взаимным, и вскоре бунгало Эдит Виккари стало для Аша вторым домом, ибо она по-прежнему оставалась заинтересованным и сочувственным слушателем. В последний раз Аш виделся с ней еще до отступничества Белинды и своего побега из полка за границу в Афганистан, и у него было что рассказать ей.

Что касается работы, тут у Аша возникли трудности в части владения местным наречием. Когда-то давным-давно он научился гуджарати от одного из участников отцовской экспедиции, но с тех пор все забыл, а потому ему пришлось начинать с нуля и, как любому новичку, усиленно заниматься, чтобы овладеть языком. Возможно, то, что в раннем детстве он говорил на нем, помогло Ашу сделать большие успехи, чем он сделал бы в ином случае, – безусловно, товарищи-офицеры, не знавшие его истории (хотя прозвище «Панди» последовало за ним в Ахмадабад), были поражены скоростью, с какой он изучил гуджарати. Впрочем, полковник Помфрет, тридцать лет назад встречавшийся с профессором Хилари Пелам-Мартином, а впоследствии прочитавший по меньшей мере один том из монументального труда профессора «Языки и диалекты Индийского субконтинента», не видел ничего странного в том, что его сын унаследовал лингвистические способности. Полковнику оставалось лишь надеяться, что молодой человек не унаследовал в придачу оригинальных взглядов своего родителя.

Пожалуй, Махду повезло, что он уехал. Его тревога за Аша значительно возросла бы, присутствуй он в военном городке двумя днями позже, когда в бунгало Аша прибыл нежданный гость.

В тот день полк выходил на учения, и Аш, вернувшись через час после заката, обнаружил в тени у ворот наемную тонгу и Гул База, поджидающего на ступеньках веранды с докладом о посетителе.

– Это хаким из Каридкота, – сказал Гул Баз. – Хаким рао-сахиба, Гобинд Дасс. Он ждет в доме.

Да, это действительно был Гобинд. Но внезапный приступ ужаса, от которого у Аша замерло сердце, когда он услышал имя врача, разом прошел при виде гостя. Аш увидел перед собой не вестника, присланного сообщить дурную весть, что Джули больна, или при смерти, или просто терпит жестокое обращение со стороны мужа. Гобинд был по обыкновению элегантен, спокоен и благодушен; он объяснил, что направляется в Бхитхор по настоятельной просьбе Шушилы-рани, которая беспокоится о здоровье своего супруга и не доверяет личному врачу раны, престарелому господину семидесяти восьми лет от роду, чьи методы, утверждает она, устарели на несколько веков.

– А поскольку сама рани наконец понесла и сейчас должна быть избавлена от лишних волнений, – сказал Гобинд, – мой господин рао-сахиб не счел возможным отказать ей в просьбе. Посему я направляюсь в Бхитхор, хотя не знаю, смогу ли я помочь и позволят ли мне помочь: вряд ли собственные хакимы раны примут с распростертыми объятиями чужака, приглашенного лечить их пациента.

– Можно подумать, в Бхитхоре не достать яиц, – фыркнул Гул Баз, глядя вслед уезжающему слуге хакима. – А с этого дурака, наверное, содрали втридорога за кур.

Гул Баз радовался отъезду Манилала и опасался, как бы его визит не оказал на сахиба такое же гнетущее действие, какое оказал визит хакима. Но он напрасно беспокоился. Принесенные Манилалом новости избавили Аша от тяжкого бремени тревоги и привели в прекрасное настроение. Джули жива и здорова – и она «не снискала благосклонности раны».

Услышав эти несколько слов, он испытал такое огромное облегчение, что у него закружилась голова. Все невыносимые муки Джули, которые он рисовал в своем воображении, мысли о возможных унижениях, какие ей приходится терпеть, безобразные картины, встававшие перед его внутренним взором всякий раз, когда он не мог уснуть, – все это не соответствовало истине. Рана не посягает на нее, и, возможно, Гобинд прав: как только родится ребенок, Шу-шу перестанет цепляться за сестру, рана разведется с Джули и отправит ее обратно в Каридкот. Она будет свободна. И вольна снова выйти замуж…

Лежа без сна в темноте после поездки за голубями, Аш знал, что теперь он сможет ждать, и ждать спокойно, потому что будущее, казавшееся таким безрадостным и бессмысленным, внезапно озарилось светом надежды и у него снова появилось желание жить.

– У Панди в последние дни отличное настроение, – заметил старший субалтерн неделю спустя, глядя из окна офицерского собрания на Аша, который сбежал по ступенькам, вскочил в седло и поскакал прочь, распевая «Славный Джонни был уланом». – Как по-вашему, что с ним стряслось?

– Мне остается лишь предположить, что вы повредились рассудком, – сурово сказал полковник Помфрет. – Нет, разумеется, я не могу послать в Бхитхор своих людей. Подобные действия совершенно неправомерны, и я не пошел бы на такое, будь даже они правомерны. Подобные вопросы входят в компетенцию гражданских властей или полиции, но никак не армии, хотя я не советовал бы вам столь беспардонно врываться к кому-нибудь еще и отвлекать от дел нелепыми слухами, которые ни один человек, находящийся в здравом уме, не воспримет серьезно. Я вообще не понимаю, что вы здесь делаете. Я думал, вы взяли отпуск и поехали охотиться.

На впалых щеках Аша проступили два белых пятна, но он усилием воли сохранил самообладание и коротко ответил:

– Я ездил, сэр.

– В таком случае вам лучше вернуться обратно. Нечего болтаться по военному городку без дела. Вам уже забронировали места на поезда?

– Да, сэр. На следующий четверг. Но…

Сначала Аш заехал домой к начальнику полиции округа, которого застал в халате и шлепанцах на веранде, за чота хазри

[12]

. Солнце еще стояло низко над горизонтом, но мистер Петтигрю, человек радушный, похоже, ничего не имел против столь раннего гостя. Взмахом руки он пресек извинения Аша и велел слуге принести вторую чашку, тарелку и еще кофе.

– Ерунда, дружище. Разумеется, вы можете задержаться на несколько минут. Зачем торопиться? Возьмите, пожалуйста, кусочек папайи… а как насчет манго? Нет, увы, от старины Тима по-прежнему никаких известий. Понятия не имею, почему он молчит. По идее, я уже должен был бы получить от него ответ. Полагаю, он слишком занят. Однако вам нет нужды волноваться: он не из тех, кто может сунуть телеграмму в ящик стола и забыть о ней. Скорее всего, он отправился в Бхитхор проверить, не творятся ли там какие темные дела. Еще кофе?

– Нет, спасибо, – сказал Аш, поднимаясь на ноги. – Мне пора. Надо еще сделать кое-какие дела. – И после минутного колебания он добавил: – Я уезжаю на охоту на несколько дней.

– Счастливчик, – с завистью сказал мистер Петтигрю. – Я бы тоже с удовольствием махнул куда-нибудь. Но у меня отпуск только в августе. Что ж, удачной вам охоты.

В телеграфной конторе Ашу повезло не больше. Дежурный телеграфист сказал, что для него нет никаких телеграмм, и снова заверил, что, если бы таковые пришли, их немедленно доставили бы к нему в бунгало.

Гобинд не обрадовался при виде сахиба.

Вопреки всему врач из Каридкота надеялся услышать от вернувшегося Манилала, что помощь уже в пути. Всю последнюю неделю он со дня на день ждал, что у ворот Хатхи-Пол появится политический офицер или высокопоставленный полицейский-сахиб с многочисленным, хорошо вооруженным отрядом. Вместо этого он узнал, что Пелам-сахиб, отправив несколько срочных телеграмм и ни на одну не получив ответа, решил, невзирая на все советы, самолично приехать в Бхитхор и в настоящее время предположительно находится в городе, под чужим обличьем и в обществе своего друга-гуджаратца, изображающего слугу.

Тревога Гобинда из-за бездействия властей по силе своей могла сравниться только со смятением, охватившим его при этом известии. Он редко терял самообладание, но сейчас вышел из себя, что было простительно, поскольку он жил в постоянном нервном напряжении, которое еще более возросло с присутствием Аша. Гобинд не видел решительно никакой пользы в приезде сахиба в Бхитхор – разве что он прибыл бы открыто и при полной поддержке правительства. Это было гибельное безрассудство: он все равно не в силах чем-то помочь, а если его вдруг опознают, то наверняка убьют, и никто из его соотечественников никогда не узнает, что с ним случилось, ведь, по словам Манилала, он уехал, никому не сообщив о своих намерениях.

По мнению Гобинда, вся эта авантюра была чистой воды безумием и могла лишь усугубить ситуацию, и без того чреватую бесчисленными опасностями, о которых он даже думать боялся. У него просто в голове это не укладывалось. До сих пор он считал Пелама-сахиба человеком здравомыслящим и ожидал, что в подобной ситуации тот отправится прямо в Аджмер, чтобы выяснить, почему телеграммы остались без ответа и какие меры приняты в связи с ними, а не переоденется индусом и явится в Бхитхор ломать комедию, как будто один человек в состоянии помешать нескольким тысячам осуществить задуманное.

– Он должен немедленно покинуть княжество! – набросился Гобинд на Манилала, давая выход гневу. – Своим присутствием он подвергает опасности всех нас: тебя, меня, нескольких оставшихся служанок из Каридкота и обеих рани, которые и так находятся в крайне угрожающем положении. Если сахиба или его друга разоблачат, никто не поверит, что мы не посылали за ним, и бхитхорцы позаботятся о том, чтобы ни один из нас не выбрался из княжества живым. Пользы от него не будет никакой, а вреда выйдет много. Тебе следовало так и сказать ему и сделать все возможное, чтобы отговорить его от этого безумия.