Они сидели в небольшом храме и ждали. Их по-прежнему было всего девять, а без десятого утреннюю службу начинать не полагалось. Престарелый председатель конгрегации Яков Вассерман был облачен в церемониальные одежды, а только что пришедший молодой раввин Дэвид Смолл ещё не успел переодеться. Он выпростал левую руку из рукава пиджака и закатал рукав сорочки до самой подмышки, потом прикрепил к предплечью рядом с сердцем маленький черный ларец с изречениями из Священного писания, семь раз обмотав тфилин вокруг локтя и трижды — вокруг ладони, чтобы получить фигуру, напоминающую первую букву Священного имени. Наконец он обхватил тфилином средний палец, и получилось кольцо — знак божественной принадлежности. Аккуратно пристроив второй тфилин на голове, раввин в точности исполнил все требования Библии: "И укрепишь ты его (Слово Божье) в виде знака на руке твоей, и станет оно пред очами твоими".

Все остальные были в отороченных шелком церемониальных талитах и черных кипах. Они сидели маленькими группами, о чем-то болтали, праздно листали молитвенники и время от времени сверяли часы с круглыми ходиками на стене.

Полностью готовый к утренней службе раввин мерил шагами центральный проход — не раздраженно, а как человек, слишком рано пришедший на вокзал, и иногда улавливал обрывки разговоров, то деловых, то семейных. Кто-то обсуждал детей, кто-то оценивал вероятность победы "Красных носков" в чемпионате. Едва ли такие беседы приличествуют людям, ждущим начала молитвы, подумал раввин, но тотчас одернул себя. Разве избыточное благочестие — не грех? Разве не должен человек вкушать от радостей жизни? А труд, семья и отдых от трудов — суть её радости. Раввину не исполнилось ещё и тридцати, но ему были присущи самоуглубленность и вдумчивость. Он вечно задавался всевозможными вопросами, после чего принимался подвергать их сомнению. И ничего не мог с собой сделать.

Ходивший куда-то мистер Вассерман вернулся в зал.

— Только что звонил Эйбу Райху, — сообщил он. — Говорит, будет минут через десять.

Элспет Блич лежала на спине и наблюдала, как потолок над ней медленно кренится сначала в одну сторону, потом в другую. Мгновение спустя она поспешно ухватилась за одеяло, словно боялась сверзиться с кровати. Будильник исправно зазвонил в назначенный час, но, как только Элспет села на постели, у неё началось головокружение, и женщина была вынуждена опять откинуться на подушки.

Косые лучи солнца просачивались в комнату сквозь венецианские жалюзи, обещая прекрасный июньский денек. Элспет зажмурилась, чтобы не видеть пляшущих стен и потолка. Солнечный свет не исчез, а превратился в алое марево. Женщине вдруг показалось, будто кровать под ней ходит ходуном. Элспет почувствовала тошноту. Хотя утро выдалось прохладное, лоб её покрылся испариной.

Усилием воли она заставила себя снова принять сидячее положение, потом вскочила и бегом бросилась в тесную ванную, даже не позаботившись сунуть ноги в тапочки. Вскоре Элспет немного полегчало, она вернулась в спальню, присела на краешек кровати и, вытерев лицо полотенцем, вяло подумала, что, пожалуй, неплохо бы поваляться ещё с полчасика. И тут, словно в ответ на её мысли, послышался громовой стук в дверь, сопровождаемый криками маленьких Анджелины и Джонни:

— Элспет! Элспет! Одень нас! Мы хотим гулять!

— Минутку, Энджи! — откликнулась молодая женщина. — Ступайте обратно наверх и поиграйте, только тихо. Не будите маму и папу.