Симбирск расположен в среднем течении Волги и был главным городом во всех отношениях наиболее отсталой губернии России в правление Александра III. По ее территории не проходила ни одна железная дорога. В период навигации по Волге курсировали пароходы, но в бесконечно долгий зимний сезон связь с внешним миром осуществлялась только на лошадях по замерзшим просторам Волги. Город был построен в 1648 году на одном из холмов высокого берега реки. На самом верху холма разместились кафедральный собор, губернаторский дворец, гимназия, женский монастырь и публичная библиотека. По его склону до самого берега шли великолепные яблоневые и вишневые сады. Весной деревья покрывались благоухающими белыми цветами, по ночам сады оглушались соловьиными трелями. Туда же, к берегу Волги, спускался уступами парк с тремя аллеями, а через реку открывалась величественная панорама бескрайних луговых просторов. Каждый год, когда начинал таять снег, река выходила из берегов и затопляла левобережные низины, разливаясь словно бескрайнее море. А в разгар лета над лугами неслись песни крестьян, косивших траву и складывавших ее в высокие стога, а также веселый шум пикников горожан. Вокруг всего города по крутым берегам Волги раскинулись дворянские поместья.

В политической жизни города как в миниатюре отражались настроения и эмоции, сотрясавшие страну. Ибо хотя Симбирск был главным образом городом консервативных земледельцев, враждебно настроенных к либеральным реформам Александра II, определенную роль в его жизни играла и немногочисленная элита, состоявшая из учителей, врачей, судей и адвокатов, которые горячо поддерживали эти реформы и ратовали за осуществление в повседневной жизни города новых, либеральных идей. На нижней ступени социальной иерархической лестницы стояла третья группа — радикалы, или «нигилисты», как называла молодых революционеров-смутьянов консервативная верхушка.

Симбирск напомнил о себе Санкт-Петербургу весьма неприятным образом, когда был раскрыт заговор с целью убийства Александра III. Осуществить заговор предполагалось 1 марта 1887 года, и одним из заговорщиков был сын директора симбирского департамента народных училищ и брат Владимира Ульянова (Ленина). Вот каким образом судьба нашего захолустного городка, до которого не дошла еще железная дорога и куда нерегулярно поступала почта, переплелась с судьбой могущественной империи.

И хотя Александр Ульянов был связан с моей жизнью лишь косвенно, в детском воображении он оставил неизгладимый след не как личность, а как некая зловещая угроза. При одном упоминании его имени в моем сознании сразу же возникала картина мчащаяся по ночному городу таинственной кареты с опущенными зелеными шторками, которая по мановению могущественной руки отца Сони увозит людей в неизвестность. Соня — маленькая девочка, которую иногда приводили к нам на танцевальные занятия, а отец ее занимал пост главы жандармского управления Симбирской губернии. Раскрытие в Санкт-Петербурге тайного заговора и арест сына видного симбирского чиновника послужили основанием для арестов в городе, которые, как правило, проводились по ночам. Тревожные разговоры взрослых об этих ужасных событиях проникли в нашу детскую, а тесные отношения нашей семьи с семьей Ульяновых привели к тому, что мы скоро узнали о казни их высокоодаренного сына. Таким было мое первое соприкосновение с революционным движением.

Я родился 22 апреля 1881 года. Отец мой, Федор Михайлович Керенский, занимал в то время пост директора мужской гимназии и средней школы для девочек. Карьера его сложилась отнюдь не ординарно. Он родился в 1842 году в семье бедного приходского священника Керенского

Во времена моей молодости большинство студентов петербургского университета, как правило, жили в скромных, непритязательных меблированных комнатах на Васильевском острове. Общежития в те годы не пользовались популярностью у студентов, подозревавших, что они находятся под надзором полиции. На самом деле их подозрения не имели под собой никаких оснований, ибо студенты в общежитиях пользовались полной свободой.

Поначалу я, как и почти все студенты, намеревался поселиться в меблированных комнатах, однако изменил свои намерения, поняв, что, живя в общежитии, смогу познакомиться со сверстниками, приехавшими из всех уголков России. Мои надежды оправдались, и очень скоро я обзавелся многими хорошими друзьями.

Мы спорили обо всем на свете. До сих пор помню жаркую дискуссию вокруг бурской войны. А после «Боксерского» восстания 1900 года все наши помыслы сосредоточились на Дальнем Востоке. И все же основное внимание мы отдавали нашим внутренним национальным проблемам.

Другим достоинством общежития было его местоположение. Дар одного из почитателей Александра II, здание общежития было построено внутри университетского двора и стояло в самом начале улицы, ведущей к набережной Невы. Красота набережной не переставала восхищать меня. Именно там билось сердце Российской империи. На левом берегу реки, прямо перед моими глазами, на исторической площади, где произошло восстание декабристов, высились Адмиралтейство и Сенат. На фоне Исаакиевского собора вырисовывалась конная статуя Петра Великого (пушкинский «Медный всадник»); чуть влево от «адмиралтейской иглы» виднелись Зимний дворец и Петропавловская крепость — близкие и дорогие сердцу символы нашей истории. На Васильевском острове находилась Академия наук, «кунсткамера», возведенная еще Петром Великим. Громадные университетские корпуса были построены в изящном величественном стиле начала XVIII века. Рядом с университетом стоял бывший Меныпиковский дворец, в котором ныне разместилась военная академия. Справа к дворцу примыкала Румянцевская площадь, небольшой сквер, где в 1899 году была разогнана студенческая демонстрация, а еще дальше виднелись Академия изящных искусств и знаменитые сфинксы. Санкт-Петербург был для меня не только замечательным творением Петра Великого, но и городом, который обессмертили Пушкин и Достоевский. И хотя трагические герои Достоевского обитали в отдаленных трущобах вокруг Сенного рынка, дух великого писателя витал надо всем городом.

Поступив в университет, мы, новички, впервые в жизни испытали пьянящее чувство свободы. Покинув отчий дом, мы были вольны теперь поступать как нам заблагорассудится. Жизнь швырнула нас в свой водоворот, запретным отныне было лишь то, что мы сами считали таковым. Символом нашей новой, свободной и прекрасной жизни стал так называемый «коридор» — бесконечно длинный и широкий проход, который соединял все шесть университетских корпусов. После лекций мы собирались там толпой вокруг наиболее популярных преподавателей. Иных мы подчеркнуто игнорировали, и, проходя мимо, они демонстрировали свое полное безразличие к нам.

Я убежден, что всякий, кто предается размышлениям о своей стране, представляет ее судьбу по-своему, такой, какой хотел бы ее видеть. В молодости у меня тоже сложилось свое собственное представление о России, которое не имело ничего общего ни с ее настоящим, ни с ее прошлым, но, как я верил, всей логикой истории должно обязательно реализоваться в будущем. К такому убеждению, как и ко многим другим, я пришел чисто интуитивно, а позже, в годы обучения в университете, оно получило подтверждение в лекциях таких профессоров, как Платонов и Сергеевич.

Читая еще в школьные годы в Ташкенте труды английского историка Бокля, я понял, что развитие страны зависит не только от устремлений ее народа! но и от географического положения в истории. Так, народ Великобритании, отрезанной от остальной Европы и в течение почти тысячи лет не знавшей иностранного нашествия, получил возможность сравнительно свободного развития. Россия, понял я, была антиподом Великобритании, и в результате история ее оказалась трагичной. Россия была жертвой постоянных нападений, сначала номадов Азии, потом Литвы, Тевтонского ордена, Польши, Швеции и Турции. И хотя это замедлило ее политическое развитие, но в то же время укрепило чувство национального единения. И несмотря на междоусобицы князей из рода Рюриковичей, это чувство сохранилось, — вот почему движимые им жители разных княжеств инстинктивно сплотились вокруг Москвы.

Огромную роль в развитии русского нациоьного самосознания играла церковь. Поскольку Россия была полностью лишена возможности создать по примеру Запада светскую культуру, она обратилась вместо этого к культуре церковной, к евангельским проповедям и их толкованиям. Крайне важно при этом то, что русские с самого начала восприняли учение Христа на языке, который они понимали. И вследствие этого идеи, которые с трудом пробивали себе путь на Западе, в России сразу же пустили глубокие корни. Напрашивается параллель между поступком Феодосия Печерского, выходца из знатной боярской семьи, который, отказавшись от всех социальных привилегий, посвятил свою жизнь служению бедным и страждущим, и «хождением в народ» в XIX веке; или между русскими святыми Борисом и Глебом, которые во имя Христа отказались защищаться от убийц, подосланных их братом, князем Святополком, и Львом Толстым с его проповедью непротивления злу насилием; или, наконец, между решительным осуждением еще в XII веке Владимиром Мономахом смертной казни и публичным обращением Владимира Соловьева к Александру III с призывом отказаться от казни убийц Александра II — и не потому вовсе, что он испытывал к ним какие-либо симпатии, а потому, что считал, что новому царю следует продемонстрировать благодать православия, подтвердив тем самым величие христианского монарха, который, имея власть наказывать, выбирает путь всепрощения.

В таком подходе были и свои минусы, и свои плюсы. Его недостаток заключался в том, что, культивируя лишь стремление к богатству и равенству, Россия не смогла выработать стремления к правовому обществу.

Остаток ночи я провел в состоянии крайнего возбуждения. Казалось, завершилась многолетняя ожесточенная борьба народа за свободу, за право участвовать в решении государственных дел. Конституция перестала быть абстрактным лозунгом революционного движения. Конституция стала реальностью, краеугольным камнем новой России. Вняв мудрому совету Витте, царь нашел в себе достаточно сил, чтобы принять во внимание справедливое требование своего народа и отказаться от абсолютной власти, которую до тех пор считал своей по праву помазанника божьего. С самого начала своего правления царь упрямо противился конституционным реформам. Теперь же я чувствовал себя чуть ли не виноватым в том, что считал его прежде непримиримым врагом свободы. Теплая волна благодарности затопила мою душу, и я вновь ощутил давно утраченное чувство детского благоговения перед царем.

Ночь казалась бесконечной. Я с нетерпением ждал утра, когда смогу выбежать на Невский проспект и присоединиться к ликующим толпам — интеллигентам, промышленным рабочим, студентам, простым гражданам, которые выйдут на улицы, чтобы отпраздновать эту великую победу народа.

Однако когда я утром выбежал на Невский, то к своему недоумению обнаружил, что широкая улица абсолютно пустынна. Не веря своим глазам, я направился к Адмиралтейству и Зимнему дворцу, ожидая увидеть ликующие толпы на Дворцовой площади. Но посреди площади стояла только горстка людей с черными знаменами, на которых красными буквами было выведено: «Да здравствует анархия!»

Не оставалось ничего другого, как вернуться домой. Позвонив по телефону своим друзьям, я выяснил, что никаких манифестаций и не планировалось. А Совет рабочих депутатов, созданный в начале октября, выступил с обращением к рабочим, призывая их продолжить непримиримую борьбу с «царским самодержавием».

Поступившие на следующий день сообщения из Москвы свидетельствовали о том, что Совет рабочих депутатов был отнюдь не одинок в своем отношении к Манифесту 17 октября. В те дни в Москве проходил съезд «Союза освобождения». Ему суждено было стать последним, ибо прямо на лем большинство делегатов высказались за создание либеральной конституционно-демократической партии («кадетов»).

После окончания ташкентской ссылки я возвратился в Санкт-Петербург. Мой приезд совпал с попыткой покушения на жизнь Столыпина, предпринятой 12 августа 1906 года. Максималисты

[23]

взорвали бомбу в его летней резиденции на Аптекарском острове; погибло 32 человека, включая и преступников. Среди 22 раненых были сын и дочь Столыпина. Сам Столыпин не пострадал.

К этому времени я утратил всякую надежду на восстановление доверия между царем и народом, что казалось столь реальным после Октябрьского манифеста.

После роспуска I Думы и принятия членами бывшей Думы «Выборгского воззвания», призвавшего население к «пассивному сопротивлению» путем отказа от уплаты налогов и службы в армии, по городам и сельским районам, а также в армии прокатилась новая волна революционных волнений. Крестьянские беспорядки, охватившие Россию, были жестоко подавлены. В районах с нерусским населением, особенно в Финляндии, прибалтийских губерниях и в Польше, резко усилились антирусские настроения. По всей стране были разосланы карательные экспедиции. В городах происходили столкновения с солдатами и стачки. Особой ожесточенностью отличались еврейские погромы, организованные пресловутым «Союзом русского народа». Одним словом, казалось, что Россия вновь отброшена к мрачным временам, царившим в стране до опубликования манифеста 17 октября 1905 года.

Что касается меня, то я устал от безделья и ожидания того дня, когда смогу приступить к работе в качестве защитника на политических процессах. Я хотел использовать возможности, связанные с такой работой, для поездок по России и ознакомления на месте с настроениями населения. В свете развития политических событий такая задача становилась все более актуальной. И дело уже было вовсе не в том, чтобы понять помыслы людей: они нуждались в активной помощи. Но мои перспективы казались весьма безрадостными. Я упорно отказывался от всех гражданских и уголовных дел в надежде на участие в политическом процессе. Настроение было хуже некуда. Как же можно мне, так страстно желавшему помочь людям, отказать в этом?

Мрак в моей душе рассеялся самым неожиданным образом. В конце октября мне позвонил известный адвокат Н. Д. Соколов: «Вам выпал случай принять участие в политическом процессе». Я радостно вскричал: «Когда, где?» «Наша группа защитников отправляется в Кронштадт на крупный процесс по делу о бунте на крейсере «Память Азова». В нем замешан один из руководителей социалистов-революционеров Фундаминский-Бунаков, и мы взялись защищать его и матросов. К сожалению, в тот же день, 30 октября, начинается еще один политический процесс — в Ревеле по делу крестьян, разграбивших поместье местного барона. Вам следует отправиться в Ревель и взять это дело на себя». «Но это невозможно! Я никогда раньше не занимался политическими делами», — возразил я. «Что ж, воля ваша. Вам представляется большой шанс. Решайте: либо вы воспользуетесь им, либо нет».

Краткий период между роспуском Думы в 1906 году и началом первой мировой войны был одним из важнейших для России и Европы.

Однако на Западе этот период представляется в искаженном виде. Когда истощенная и измученная войной Россия неожиданно превратилась в тоталитарную диктатуру, почти все на Западе расценили этот насильственный переворот как нормальное возвращение к «царизму», на сей раз вместо «белого» к его «красному» варианту. Однако такой переход не может считаться закономерным, ибо в последние десятилетия перед первой мировой войной в нашей стране происходили глубокие изменения в экономической, культурной и политической жизни.

Время деятельности I Думы было отмечено острой борьбой в придворных и правительственных кругах между представителями двух определенных точек зрения. Одна группа, которая связывала свои надежды с естественной антипатией царя и его супруги к Конституции, настаивала на возвращении к неограниченной монархии. В этих целях активно использовался «Союз русского народа», который, играя роль «недовольных низов» и выступая от имени больших и малых провинциальных городов, обрушивал на власти шквал требований о подавлении Думы и аннулировании Октябрьского манифеста. Другая группа, состоявшая из тех, кто не полностью утратил чувство реальности, стремилась доказать, что возвращение к неограниченной монархии было бы чистым безумием и что ликвидация народного представительства толкнет даже наиболее надежные и умеренные слои населения в лагерь революции. И уж во всяком случае, убеждали они, международное положение России того времени никак не позволяло ей резких скачков вправо.

Победила вторая группа. Вместо ликвидации народного представительства и конституции было принято решение внести изменения в избирательный закон, с тем чтобы создать в Думе устойчивое проправительственное большинство из представителей высшего класса, буржуазии, консерваторов, а также умеренно-прогрессивных элементов. Одновременно было решено немедленно осуществить радикальную земельную реформу. Цель ее — создать по примеру французов и немцев новое «третье сословие» преуспевающих фермеров взамен исчезающего высшего класса. Предполагалось, что эти шаги должны сопровождаться решительными репрессивными мерами в отношении явно хиреющего революционного движения, распадавшегося изнутри.

В канун созыва I Думы в Санкт-Петербурге стало известно о назначении нового министра внутренних дел. Им стал саратовский губернатор П. А. Столыпин, которого до этого мало кто знал. Менее чем через три месяца, сразу же после роспуска Думы, 9 июля 1906 года, Столыпин был назначен председателем Совета министров с предписанием провести в жизнь план, о котором я писал выше.

Мировая война, которая вызревала в сердце Европы в течение нескольких лет, обрушилась на Россию подобно урагану. Ни одна великая держава в Европе так не нуждалась в мире, так не жаждала его, как Россия после войны с Японией. Объективно— Россия в 1914 году не была готова к войне с Германией, субъективно— русский народ и думать не думал о войне. Он целиком и полностью был занят разрешением внутренних политических, культурных и экономических проблем. Действительно, Россия, которая в 1914 году стояла на пороге нового и решающего внутреннего кризиса, едва ли замечала, как вокруг нее стремительно нарастала внешняя угроза.

Трагическое положение России в канун мировой войны со всей очевидностью отображено в двух письмах из частной переписки между премьером П. А. Столыпиным и А. П. Извольским, который покинул пост министра иностранных дел, чтобы стать послом в Париже.

Две нижеприведенные выдержки в полной мере подкрепляют мое убеждение в том, что великая война самым глубочайшим образом противоречила национальным интересам и задачам России в 1914 году.

21 июля 1911 года Извольский писал Столыпину:

Около восьми утра в понедельник меня разбудила жена и сказала, что звонил Н. В. Некрасов, просил передать о переносе заседаний Думы и о восстании в Волынском полку. Он также сообщил, что мне следует немедленно прибыть в Думу. Хотя политическое положение в последние несколько дней становилось все более угрожающим и нестабильным, я не сразу осознал все значение сообщенных Некрасовым новостей. Сцена для последнего акта спектакля была давно готова, однако, как водится, никто не ожидал, что время действия уже наступило. И все же после непродолжительных размышлений я понял, что час истории наконец пробил. Наскоро одевшись, я отправился к зданию Думы, которое находилось в пяти минутах ходьбы от моего дома. Первой моей мыслью было: любой ценой продолжить сессию Думы и установить тесный контакт между Думой и вооруженными силами.

Добравшись до Думы, я сразу же направился в Екатерининский зал, где встретил Некрасова, Ефремова, Вершинина, Чхеидзе и нескольких других депутатов от оппозиции. Они согласились с моим предложением о проведении официального заседания Думы. Некрасов сказал мне, что Родзянко уже послал царю в его Ставку в Могилеве и командующим фронтами телеграммы, в которых сообщил о быстром нарастании беспорядков в Петрограде.

В телеграмме, которую накануне направил царю в его Ставку Председатель Государственной думы, говорилось: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах идет беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя…»

27 февраля Родзянко направил царю телеграмму следующего содержания: «Занятия Государственной думы указом вашего величества прерваны до апреля. Последний оплот порядка устранен. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому министерства внутренних дел и Государственной думе. Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною вашему величеству во вчерашней телеграмме. Повелите отмену вашего высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Возвестите безотлагательно высочайшим манифестом. Государь, не медлите. Если движение перебросится в армию, восторжествует немец и крушение России, а с ней и династии неминуемо. От имени всей России прошу ваше величество об исполнении изложенного. Час, решающий судьбу вашу и Родины, настал. Завтра может быть уже поздно. Председатель Государственной думы. Родзянко».

Не раз перечитывал я эти строки во дни своей молодости, но лишь после падения в России монархии до меня дошел их подлинный смысл.

Благословен человек, которому выпадает на долю пережить роковые поворотные годы в мировой истории, ибо он получает возможность заглянуть в глубь истории человечества, стать свидетелем того, как разрушается мир старый и возникает новый. Он видит, что в основе своей развитие жизни определяется не столько экономическими «законами», сколько столкновением воли разных людей, их противоборством в попытке создать новую жизнь на обломках старой.

С момента падения монархии в феврале 1917 года до наступившего в октябре того же года краха свободной России я был в центре событий. Я действительно оказался в их фокусе, в центре, вокруг которого бушевал водоворот человеческих страстей и противоречивых амбиций и шла титаническая борьба за создание нового государства, политические и социальные принципы которого коренным образом отличались от тех, что определяли жизнь прежней Российской империи. Для населения страны падение монархии произошло совершенно неожиданно, в критический момент войны России с Германией, и сопровождалось столь же неожиданным развалом всей административной государственной машины. Перед нами встала задача создать завершенную структуру нового государства.

С первых же дней существования Временного правительства в его адрес стали поступать из всех уголков России, из больших городов и далеких деревень, а также с фронта многочисленные приветственные послания с выражением поддержки. Однако наряду с ними со всех концов страны стали поступать тревожные сообщения о параличе местной власти, о полном развале административного аппарата и полиции. Казалось, Россия вот-вот погрязнет в мятежах, грабежах и неконтролируемом насилии. Если бы это и впрямь произошло, страна тотчас потерпела бы поражение от германской и австрийской армий.

Третий год войны (1917) должен был стать годом окончательной победы над центральными державами. Такова была суть решения, принятого военными руководителями Антанты на совещании в Шантильи 3 ноября 1916 года. На межсоюзническом совещании, состоявшемся в Петрограде в январе, делегаты Англии, Италии, России и Франции подтвердили протоколы совещания в Шантильи. Были разработаны планы военной кампании 1917 года, которая предусматривала ведение боевых действий на всех союзнических фронтах; по единодушному мнению участников встречи, решительное совместное наступление русских и румынских войск на севере и армий Антанты на юге должно будет неминуемо вынудить Болгарию немедленно выйти из войны. Русско-румынское наступление планировалось на первую неделю мая.

12 декабря 1916 года маршала Жоффра на посту главнокомандующего французской армии сменил генерал Нивель. Свою славу Нивель завоевал в ходе успешных наступательных действий под Верденом осенью 1916 года и в глазах французов был национальным героем.

Подготовка ко всеобщему наступлению проводилась ускоренными темпами, однако падение русской монархии 27 февраля неожиданно поставило Россию на грань катастрофы, как и положение на русском фронте. Сообщения о создавшейся ситуации генерал Нивель получил, должно быть, от главы французской миссии при русском Генеральном штабе генерала Жанэна.

Столь неожиданное и масштабное изменение в судьбе союзной страны, имеющей линию фронта в две тысячи километров, должно было бы послужить для нового главнокомандующего вооруженными силами союзников на Западе достаточным основанием для пересмотра плана или, по крайней мере, для отсрочки его осуществления.

К утру 2 мая, после напряженной пятидневной борьбы, развернувшейся внутри социалистических партий относительно предложения князя Львова направить своих представителей в кабинет, правительственный кризис был преодолен.

Немцы, которые оказались в значительной мере дезинформированными, получив от своих агентов неправильные данные о внутреннем положении и соотношении политических сил в России, продолжали в период апрельского восстания большевиков

[124]

подготовительную работу к проведению в той или иной форме мирных переговоров. Они считали, что отставка Милюкова и Гучкова станет решающим шагом на пути к сепаратному миру. Однако они просчитались.

5 мая новый кабинет,

[125]

в который теперь вошли социалисты, опубликовал декларацию. В первом пункте декларации говорилось, что «Временное правительство, отвергая в согласии со всем народом всякую мысль о сепаратном мире, открыто ставит своей целью скорейшее достижение всеобщего мира, не имеющего своей задачей ни господство над другими народами, ни отнятия у них национального их достояния, ни насильственный захват чужих территорий, — мира без аннексий и контрибуций на началах самоопределения народов. И твердой уверенности, что с падением в России царского режима, утверждением демократических начал во внутренней и внешней политике для союзных демократий создался новый фактор стремлений к прочному миру и братству народов, Временное правительство предпримет подготовительные шаги к соглашению с союзниками на основе деклараций Временного правительства 27-го марта».

Во втором пункте, который определял роль вооруженных сил России, говорилось: «В убеждении, что поражение России и ее союзников не только явилось бы источником величайших бедствий для народов, но и отодвинуло бы или сделало невозможным заключение всеобщего мира на указанной выше основе, Временное правительство твердо верит, что революционная армия России не допустит, чтобы германские войска разгромили наших союзников на Западе, обрушились всей силою своего оружия на нас. Укрепление начал демократизации армии, организация и укрепление боевой силы ее как в оборонительных, так и наступательных действиях будет являться важнейшей задачей Временного правительства».

Каким же образом могла русская армия помешать полному и окончательному развалу Западного фронта, что, несомненно, имело бы гибельные последствия для России? План Гинденбурга, как я уже отмечал ранее, предусматривал посредством мирной пропаганды и братания парализовать русский фронт, сконцентрировать всю мощь германской армии на Западном фронте и к концу лета, до прибытия американских войск, нанести там сокрушительный удар. Существовал лишь один способ, с помощью которого Россия могла сорвать этот стратегический план, — взять инициативу в свои руки и возобновить боевые действия. Другого не было дано. И мне, как военному и военно-морскому министру, надлежало в самые короткие сроки осуществить такую задачу.

1 июля Терещенко, Церетели и я возвратились в Петроград. Текст соглашения с украинской Центральной Радой был ранее передан по телеграфу князю Львову, который сообщил его содержание остальным министрам. Вечером того же дня на заседании правительства соглашение было ратифицировано большинством голосов, после чего министры от кадетской партии объявили о своем немедленном выходе из кабинета. Политические круги Петрограда охватило возмущение, а мы оказались в состоянии нового правительственного кризиса.

На следующий день министры после длительных неофициальных переговоров в кабинете Львова договорились отложить решение вопроса о новых назначениях в правительстве. Это позволило мне выполнить обещание, которое я дал генералу Деникину, и немедленно отправиться на Западный фронт. Я выехал из Петрограда вечером 2 июля и прибыл на место следующим утром.

Первым делом я отправился в инспекционную поездку, которая несколько отвлекла меня от мыслей о тягостном положении в Петрограде. Поездка на фронт была словно возвращением домой. Тут людям не до церемоний и сложностей. У них одна-единственная, предельно простая цель — выжить, их сознание целиком занято проблемой жизни и смерти и перед лицом общей опасности они ощущают особую близость друг к другу.

Ранним утром 4 июля мы получили первое официальное сообщение о вооруженном восстании рабочих и солдат в Петрограде, организованном Лениным, которое получило в истории название «восстание 3 июля».

[143]

Новость эта не очень меня обеспокоила — я полагал, что в столице достаточно надежных войск, и приступил к объезду дивизий, которым первым предстояло 9 июля вступить в дело. То, что я увидел, произвело на меня куда более благоприятное впечатление, чем на Деникина.

Несколько лет назад вниманию общественности была представлена часть секретных архивов Германского министерства иностранных дел, захваченных в ходе последней войны. Среди них оказалось немало документов, касающихся отношений немцев с Лениным и другими большевиками в период первой мировой войны. Содержание этих документов может быть истолковано по-разному, можно даже и не комментировать их вовсе, однако невозможно более отрицать их существования. Но и сегодня в СССР в газетах, в академических исторических журналах, в книгах по истории, написанных почтенными исследователями, не говоря уже о последнем издании «Истории КПСС» под редакцией Хрущева (так у автора. —

Прим. ред.),

коммунисты по-прежнему отвергают любые упоминания о сделках Ленина с немцами, квалифицируя их как «гнусную клевету» правительства Февральской революции против основателя Советской системы.

Почему же кремлевские руководители столь упорно отказываются признать достоверность этих отношений? Ведь в конце концов Хрущев разоблачил некоторые преступления Сталина, ослабил тяжкий гнет диктатуры, несколько облегчил повседневную жизнь людей. Положение мало изменилось и при его преемниках — Брежневе и Косыгине. Правда заключается в том, что, несмотря на все успехи промышленного развития, несмотря на определенные попытки усовершенствовать экономику в стране, особенно в области сельского хозяйства, в основном все сохранилось в том же виде, как и при Сталине. Большинство населения, за редким исключением, живет в той же нищете, в том же состоянии бесправия, не имея по-прежнему возможности посвятить свои силы духовному и материальному строительству свободной страны. Почему же? Да потому, что коммунисты не могут обнажить корни зла. Они разоблачили Сталина, наиболее рьяного последователя дела Ленина, но сам Ленин идеализируется и не подлежит критике.

Сказать правду о Ленине равнозначно разрушению тоталитарной диктатуры и дать возможность России вернуться на путь демократии, с которого ее насильственно столкнули большевики в октябре 1917 года. Поэтому-то столь тщательно скрываются от народов СССР германские секретные документы. Но невозможно скрыть их от внешнего мира, и я написал эту главу о большевистском восстании 3 июля 1917 года в свете этих документов, как мог бы ее написать и историк в России, если бы наследники Ленина не боялись бы так сильно правды.

К концу века рабочее движение в Европе выросло в могучую политическую силу. Тесно связанные с ним социалистические партии стали занимать на Западе места в парламентах. Наибольшую тревогу этих непрерывно крепнувших социалистических партий и профсоюзов вызывала угроза миру, создаваемая гонкой вооружений между великими державами. Социалисты полагали, что война является неотъемлемой частью капиталистической системы и что трудящиеся должны бороться против любой угрозы войны всеми доступными им средствами, прибегая, если потребуется, к всеобщей забастовке. Однако в рамках этого социалистического движения существовала незначительная группа, к которой принадлежали Ленин и его сторонники, которая приветствовала возможность возникновения войны, видя в ней провозвестник пролетарской революции.

Восстановление России после падения монархии происходило крайне быстрыми темпами. Страна стремительно набирала силы. Повсюду укреплялись конструктивные силы. Россия вновь начала работать, воевать, отдавать приказы и подчиняться им.

Принятый русской армией весной 1917 года стратегический план зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Улучшились отношения солдат и офицеров, прекратилось дезертирство с фронта. Кое-где в глубинке происходили крестьянские бунты, однако их размах ни в коей мере не приближался к уровню бунтов 1905–1906 годов. На большинстве фабрик возобновились производства, а те проблемы, которые все еще сохраняли остроту, были вызваны не плохими взаимоотношениями рабочих и администрации, а блокадой.

Революция выбила нацию из колеи рутинной жизни, но постепенно жизнь стала возвращаться в нормальное русло, проявляясь в деятельности земельных комитетов, кооперативов, профессиональных союзов; страна с воодушевлением трудилась на ниве культуры и просвещения.

К августу большинство земств и городских управ уже были реорганизованы на основе принципа всеобщего голосования. После восстания 4 июля большевики в Советах, особенно в провинции, практически потеряли всякое влияние. Да и сами Советы, сыграв свою роль в период падения монархии, по сути дела, были на грани самораспада. Осенью 1917 года эта тенденция стала настолько очевидной, что даже официальный орган Центрального комитета Совета газета «Известия» писала, что Советы солдатских и рабочих депутатов переживают состояние очевидного кризиса. Многие из них прекратили существование, еще больше существуют лишь на бумаге. Система рабочих органов Советов в некоторых местах разрушена, в других — ослаблена, в остальных — находится в состоянии упадка. «Известия» объясняли причины этого упадка тем, что Советы перестали быть всеобъемлющими демократическими органами. Они нигде не представляют демократического движения в целом и вряд ли где-нибудь — большинство этого движения. И даже в главных центрах — в Москве и Петрограде, где Советы проявили себя с лучшей стороны, они ни в коем случае не объединяют все демократические элементы. В их работе не принимают участия представители разных слоев интеллигенции и даже некоторые прослойки рабочих. Советы выполнили, по мнению газеты, свою задачу и теперь, когда местные органы власти выбраны на основе всеобщего голосования, когда рабочие получили наилучшую в данных условиях систему профессионального представительства на демократической основе, существование Советов потеряло всякий смысл. Они были эффективным органом в борьбе со старым режимом, но они абсолютно неспособны создать новый. У них нет подготовленных кадров, нет опыта и, главное, нет необходимых организаций, подчеркивали в заключение «Известия».