* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПУСТЫННОЕ ОДИНОЧЕСТВО *
1
О, эти полуденные часы, эти бездельные часы, которые я проводил сидя или лежа на Пике Одиночества, иногда прямо на альпийской траве, сотни миль заснеженных скал вокруг, на севере неясно вырисовывается гора Хозомин, на юге громадный покрытый снегом Джек, завораживающий вид на озеро на западе со снежным горбом Пекарской горы позади и на востоке складки гигантских каменных волн образующих Каскадный Хребет, и однажды осознав внезапно что "Я могу меняться, делать все что хочу, приходить, уходить, взывать о жалости и страдать, радоваться жизни и кричать, - я, но не Пустота", теперь каждый раз думая о пустоте я вглядывался в гору Хозомин (потому что стул, кровать и лужайка были обращены к северу), пока не понял что "Хозомин это и есть Пустота - или кажется пустотой моим глазам" - голые скалы, пики, выпирающие из тысячефутовых бугров каменных мышц выпирающих из тысячефутовых выступов густо поросших лесом плеч, и зеленая ощетинившаяся остроконечными елями змея моего собственного (Голодного) хребта подползающая к ней, к ее чудовищному своду синеватого прокопченного камня, и "облака надежды" лениво висящие за хребтом в Канаде, с их слоистыми комьями и усмешками, подмигиваниями и овечьей белизной их туманных лиц, дуновением их дыхания и потрескивающими вскриками "Хой! Хой, земля!" - парящие глумливости вершины чернокаменной Хозомин и лишь когда приходит пора гроз они скрываются от моего взгляда чтобы потом возвратиться мазок за мазком превращая беспросветную угрюмость в облачную дымку - Хозомин, которая не трещит как хижина скрипящая под напором ветра и похожая если посмотреть на нее вверх ногами (когда я стою на голове во дворе) на болтающийся в безграничном океане пространства пузырь
Хозомин, Хозомин, прекраснейшая из гор, иногда становящаяся полосатой как тигр из-за извилистых линий омытых солнцем ручьев и теней выступающих утесов в Сверкающем Свете Дня, вертикальных борозд и бугров и Бабах! трещин в ледниках, трах-тарарах, великолепнейшая Благоразумная гора, о которой никто даже и слыхом не слыхивал, и всего-то 8.000 футов высотой, но какой ужас обуял меня когда я впервые увидел эту пустоту в мою первую ночь на Пике Одиночества, проснувшись от двадцатичасовых туманов к залитой звездным светом ночи и подавленный Хозомин с ее двумя острыми вершинами, прямо в моем окне чернеющая - Пустота, каждый раз думая о Пустоте, я видел Хозомин и понимал - Более 70 дней должен я буду смотреть на нее.
2
Да, ведь в июне, добираясь автостопом до Долины Скэджит в северо-западном Вашингтоне к месту моей работы пожарного наблюдателя, я думал, "Заберусь вот на самый Пик Одиночества и когда все люди покинут меня на своих мулах и останусь я совсем один то встречусь лицом к лицу с Богом или с Татхагатой и смогу раз и навсегда понять в чем смысл существования, страдания и всех этих бессмысленных метаний", но вместо этого я остался лицом к лицу с самим собой, без выпивки, без наркотиков, без всякой возможности увильнуть, но лицом к лицу с чертовым Мной - стариной Дулуозом и бывали времена, когда мне казалось, что я умираю, сдохну со скуки или спрыгну с вершины горы, но проходили часы, дни, а у меня все никак не хватало духу для такого прыжка и я должен был ждать чтобы увидеть реальность как она есть - и это произошло однажды в полдень 8-го августа когда я брел по верхнему альпийскому дворику по узенькой дорожке протоптанной мной за те бесчисленные разы, по нескольку за ночь, что я проходил здесь по пыли или грязи со своей масляной лампой подвешенной внутри хижины со смотрящими на все четыре стороны света окнами, заостренной крышей-пагодой и громоотводом, тогда ко мне пришло это понимание, после всех слез, скрежета зубовного, убийства мыши и попытки убийства еще одной, чего я в жизни своей прежней не делал никогда (никогда не убивал животных, даже грызунов), оно пришло ко мне в этих словах: "Пустоте наплевать на все высоты и падения, Господь мой взгляни на Хозомин, разве она о чем-нибудь тревожится? разве ей бывает страшно? Склоняется ли она перед приходом грозы, ворчит ли когда сияет солнце или кричит во сне? Разве она способна улыбаться? Разве не была она порождена безумным коловращением дождя и огня, а теперь стала просто Хозомин и ничем другим? Почему я должен выбирать быть ли мне жестоким или нежным, если Хозомин это не волнует совсем? - Почему я не могу быть подобен Хозомин и О Пошлость О почтенная буржуазная пошлость "принимай жизнь такой как она есть" - как сказал этот алкаш-биограф У.Е. Вудворт "единственный смысл жизни - прожить ее" - Но О Бог мой, как это скучно! Но разве Хозомин скучает? И мне осточертели все эти слова и объяснения. А Хозомин - устает?
Аврора Бореалис
над Хозомин
Пустота еще тише
3
Ах, как вспоминаются теперь эти восхитительные дни когда я жил дома, дни, не оцененные мной по-настоящему в те времена - полуденные часы, мне 15-16 лет, а это значит крекеры Братьев Риц, ореховое масло и молоко на старом круглом кухонном столе, мои шахматные задачки или изобретенные мной бейсбольные игры, когда оранжевое солнце лоуэллского Октября пробивалось наискосок сквозь занавески веранды и кухни светящимися слоями ленивой пыли и окутанная ими моя кошка вылизывала тигриным язычком коготки передней лапы, ляп ляп, все это ушло и покрыто пылью, Господи - и теперь я бродяга одетый в грязную рвань здесь в Высоких Каскадах и даже кухня моя состоит лишь из этого идиотского измызганного очага с треснувшей проржавевшей трубой замотанной, да-да, у потолка, старыми тряпками чтобы не было хода ночным крысам - в те далекие дни, когда мне надо было всего лишь подняться наверх чтобы поцеловать мать или отца и сказать им "Я люблю вас, потому что придет день когда я стану старым бродягой и буду сидеть один-одинешенек и мне будет грустно и тоскливо" - О Хозомин, скалы твои сверкают в закатном солнце, парапеты твоей неприступной крепости величественны как Шекспир среди людей и на многие мили вокруг нет никого, кому хоть что-то говорят имена Шекспир, Хозомин или мое собственное имя
Давным-давно дома ближе к вечеру, и даже совсем недавно в Северной Каролине, когда вспоминая детство я ел ритцевские крекеры и ореховое масло с молоком в четыре и играл в бейсбольные игры за своим столом и голодные школьники в стоптанных ботинках возвращались домой точь в точь как я (и я делал им особые Джековские Банановые Салаты
[2]
и это было всего-то каких-то шесть месяцев назад!) - Но здесь, в Одиночестве, ветер воет, поет одинокую песню, сотрясая стропила земли, принося ночь - Облачные тени гигантскими летучими мышами парят над горой.
Быстро темнеет, тарелки вымыты, еда съедена, я жду Сентября, жду нового нисхождения в Мир.
4
А пока закаты бесятся во тьме безумными оранжевыми шутами, где-то на юге, откуда тянутся любящие руки моих сеньорит, снежно-розовые дома ждут у подножья мира там, в сребролучистых городах - твердая синевато-серая сковородка озера, чьи туманные глубины ждут когда я проплыву над ними на лодке Фила - Над ним все та же привычная картина - облачко, примостившееся под бровастой выпуклостью высокомерной горы Джек, тысячи снежных футбольных полей которой сливаются и розовеют, невообразимый ужасающий снеговик застывший оцепенело у края бездны - Золотой Рог вдалеке все еще золотист на фоне серого юго-востока - гигантский горб Старательской вглядывается в озеро - Угрюмые облака наливаются чернотой готовые стать углем для кузницы, в которой куется ночь, безумные горы маршируют на закат как пьяные мессинские кавалеры в лучшие времена Урсулы, и я готов побиться о заклад, что и Хозомин сдвинулась бы с места если б мы смогли уговорить ее, но она остается со мной всю ночь и вскоре, когда звезды прольются дождем по снежным полям, она станет безгранично горделива как никогда, черная и - уау-у! устремится на север, где (точно над ее вершиной каждую ночь) Полярная Звезда вспыхнет пастельно-оранжевым, пастельно-зеленым, ярко-оранжевым, ярко-синим, лазурным пророческим созвездием своего убранства там, наверху, принадлежащим иному, золотому миру
Ветер, ветер
И вот мой бедный старательный такой человеческий такой стол, за которым я частенько сиживаю лицом к югу, бумаги, карандаши и кофейная чашка с ветками горной ели и причудливой высокогорной орхидеей, вянущей за день мои ореховая жевательная резинка, табачный кисет, крошки, кипа жалких журнальчиков, которые мне придется читать, и вид на юг со всеми его снежными великолепностями - Ожидание длится долго.
На Голодном Хребте
палочки
5
За день до моего решения прожить жизнь в любви, я был унижен, оскорблен и все из-за этого скорбного сна:
"И не забудь купить кусок вырезки для бифштекса!" говорит Ма, давая деньги Дени Бле, она посылает нас в лавку прикупить провизии для плотного ужина, она решила полагаться теперь в основном на Дени Бле, потому что в последние года я стал каким-то эфемерным и совершенно безответственным существом, проклинающим богов сквозь ночной сон и в серых сумерках шатающимся вокруг как дурачок с непокрытой головой - Это происходит в кухне, все обговорено, я не говорю ни слова и мы отправляемся - В передней спальне у самой лестницы умирает Папа, лежит на своем смертном ложе и уже практически мертвый, и вопреки этому Ма хочет хороший бифштекс, хочет обрести в Дени последнюю человеческую надежду, его деятельное сочувствие Па тонкий и бледный, у его ложа белоснежные простыни и мне кажется, что он уже покойник - В сумерках мы спускаемся вниз и как-то добираемся до лавки мясника в Бруклине на одной из улиц где-то в Флэтбуше - Боб Донелли уже тут и вся его кодла тоже, все без шляп и с хулиганским видом - Теперь в глазах Дени появляется искорка - он уже представляет себе возможность сделать хитрый финт и зажать часть маминых денег, в лавке он покупает мясо, но я вижу как он мухлюет со сдачей засовывает деньги себе в карман и уже прикидывает как ему обмануть ее доверие, ее последнюю веру - Она надеется на него, от меня больше нет толку - А потом мы где-то блуждаем, домой не идем и забредаем на Речной Флот, глазеем на гонки катеров, а потом почему-то должны проплыть вниз по течению по холодным бурным и опасным водам Достаточно "длинные" катера подныривают прямо под плоты, выныривают с другой стороны и оказываются у финиша, но вот у одного гонщика (по имени Дарлинг) катер коротковат и застревает под плотом так что не вытащить- тут его судьи и зацепили
[3]
.
Я оказываюсь служащим Речного Флота, в передних рядах, отдается команда и мы плывем по реке, к ждущим нас мостам и городкам,. Вода холодна и течение ужасно быстрое но я плыву и рвусь вперед. "Как же меня занесло сюда?" думаю я. "И как же мамин бифштекс? Что Дени Бле сделал с деньгами? Где он сейчас? О у меня нет времени поразмыслить над всем этим!" Внезапно я слышу как с лужайки около стоящей на берегу церкви Святого Людовика Французского дети выкрикивают послание для меня, "Эй, твоя мать в сумасшедшем доме! Твой отец умер!" и я понимаю что произошло но ведь я служу в Армии, я плыву и мне никуда не деться от противоборства с холодной водой, и остается только горевать, горевать, в туманном скудном ужасе этого утра, как же мучительно ненавижу я себя, и все же уже слишком поздно и мне становится лучше, но я по-прежнему чувствую себя эфемерным, нереальным, неспособным сконцентрировать свои мысли на чем-нибудь, даже неспособным по-настоящему горевать, да что там, я чувствую себя слишком по-дурацки чтобы мучиться по-настоящему, короче я не понимаю что и зачем я делаю, просто знаю что это приказано мне Армией, и Дени Бле сыграл со мной дурную шутку в конце концов, может чтобы отомстить, но скорее всего он просто решил стать законченным вором и это был его шанс
... И хотя шафрановая морозная мудрость блистающих на солнце ледяных шапок этого мира так близка, О какими одержимыми дураками можем мы быть, я добавляю приписку к большому полному любви письму, которое уже много недель пишу матери:
Не отчаивайся, Ма, я буду заботиться о тебе всегда, когда тебе это понадобиться - ты только крикни... Я здесь, я плыву по реке тягот, но я умею плавать - Никогда даже на минуту не думай, что ты осталась в одиночестве.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОДИНОЧЕСТВО В МИРУ *
48
Но вот и время истории, время исповеди...
Все чему я научился за проведенное на пустынной горе лето, мои Видения Пика Одиночества, я попытался принести их в лежащий внизу мир и разделить со своими друзьями в Сан-Франциско, но они, имевшие дело с давлением времени и жизненной суматохи, а не с вечностью и одиночеством заснеженных горных скал, сами могли бы преподать мне урок - К тому же, видение свободы посреди бесконечности которое открылось мне так же как открывалось ранее всем пустынствующим в первозданности святым, мало подходит для городов и нашего полного противоречий общества - И что же это за мир в котором не только дружба отменяет вражду, но и вражда дружбу, а могила и урна с прахом отменяют все - Самое время умереть в неведении, но раз уж мы живем, чему нам радоваться и что можем мы сказать? И что сделать? Мы, плоть сгрудившаяся
[1]
в Бруклине и других подобных местах, больные желудки, подозрительные сердца, жестокие улицы, борьба идей, все человеческое в огне ненависти и ах-ой - И первое что я заметил приехав в С.Ф. со своим рюкзаком и миссией сообщить людям что они валяют дурака - тратят понапрасну время - потому что несерьезны - нелепы своим соперничеством - робки перед лицом Господа - и даже ангелы затянуты в борьбу - я понял вот что: каждый в мире этом ангел, мы с Чарли Чаплином видели их крылья, ангелу не обязательно быть серафимоподобной маленькой девочкой с задумчивой печальной улыбкой, можно быть Гулякой-Батчем в полосатом пиджаке скалящимся из своего подвала, из этой клоаки своей, можно чудовищным чесоточным Вэллейсом Пивохлебом в грязной майке, можно сумасшедшей индеанкой валяющейся в сточной канаве, можно даже блистательным лощеным и шустрым Американским Чиновником со смышлеными глазами, или даже желчным интеллектуалом европейских столиц, но я вижу большие горестные невидимые крылья за всеми этими плечами и как же мне жаль что они невидимы и бесполезны на этой земле и никогда не были полезны и все чем мы заняты это бесконечная борьба до самой смерти
Почему?
И в самом деле из-за чего же борюсь я сам? Позвольте же мне начать с признания в моем первом убийстве и продолжить свой рассказ, и тогда все вы, с крыльями и всем прочим, решайте сами - Это Инферно
Зачем же еще нам тогда жить как не (хотя бы) попытаться рассказать об ужасе и кошмаре этой жизни, Боже мой как же мы старимся, некоторые из нас сходят с ума и все меняется так порочно - и эти порочные перемены ранят нас, как только что-нибудь становится законченным прекрасным обалденным оно сразу же начинает разваливаться и сгорать
49
И вот я начал утомительный спуск по горной тропе с набитым рюкзаком за плечами и постоянный хрум-хрум моих подошв по камням и земле напомнил мне о том что самое в мире важное для меня сейчас - это ноги - мои ступни которыми я так горжусь, и они начали сдавать уже через три минуты после того как я бросил прощальный взгляд на свою затворенную сторожку (прощай чудачка) и даже ненадолго преклонил перед ней колена (так преклоняют колена перед памятниками ангелам мертвецов и ангелам нерожденных, перед сторожкой в которой грозовыми ночами в моих Видениях мне было заповедано все) (и тогда мне было страшно оторваться от земли, склонив голову, держась за нее руками, потому что казалось мне что Хозомин обернется медведем или в ином мерзком образе и обрушится на меня, склоненного) (в тумане) - К темноте начинаешь как-то привыкать и понимаешь что все духи дружественны - (Хань-Шань говорил "Холодная Гора таит множество скрытых чудес и люди взбирающиеся на нее ужасаются") - ко всему этому привыкаешь, учишься тому что все мифы истинны но пустотны, мифоподобны
[5]
и не здесь, но существуют многие вещи ужаснее и страшнее на (перевернутой вверх ногами) поверхности земли чем тьма и слезы - Таковы люди, стоит твоим ногам начать сдавать, и вот твои карманы вывернуты грабителями, и вот ты в агонии и умираешь - Нет на это времени, нету и смысла, и ты слишком счастлив чтобы думать об этом когда наступает Осень и ты тяжелой поступью спускаешься с горы к изумительным городам бурлящим вдалеке
Забавно что теперь, когда подошло (в безвременности) время покинуть эту опостылевшую скалистую вершину-ловушку, я не испытываю никаких чувств, вместо того чтобы воздать смиренную молитву своему святилищу оставляя его за поворотом и за нагруженной спиной моей, я говорю лишь "Пум-бум - че-пу-ха" (и знаю что гора, пустота, поймет) но где же радость? - радость которую я так ждал, радость сияющих скал и свежих снегов, непривычных священных деревьев и милых укромных цветов возле уводящей вниз О радостной тропы? Вместо всего этого я погружаюсь в размышления озабоченно пожевывая, и в конце Голодного хребта, всего лишь чуть-чуть отойдя от сторожки, я уже присаживаюсь отдохнуть и перекурить потому что мои лодыжки устали - Что ж, я смотрю вперед и вижу Озеро ничуть не приблизившееся и выглядящее почти точно таким же, но О, мое сердце рвется разглядеть что-нибудь - Господь создал тонкую лазурную дымку заволокшую завесой безымянных песчинок бугроватости розовеющего на севере позднеутреннего облака которое отражается в синей поверхности озера, чуть розоватое, это отражение столь эфемерно что почти и говорить-то не о чем, и все же мимолетность эта будто бы призвана подтолкнуть меня в самое сердце и навести на мысль "Но ведь Господь создал это маленькое таинство красоты чтобы я мог ее увидеть" (потому что вокруг больше нет никого кто мог бы увидеть ее так) - И на самом деле, душераздирающее таинство это заставило меня понять его как игру Господа (для меня) и увидеть крутящееся кино реальности как растворение зрения в озере жидкого понимания, и я уже готов был к вскрику осознания "Я люблю Господа" - это наша с Ним возникшая на Горе связь - я полюбил Господа - И что бы ни случилось со мной на этой ведущей в мир тропе я принимаю это потому что я и есть Господь и все это делаю я, а кто же еще?
В медитации
Я Будда - А кто же еще?
50
Все это время я сижу на высокогорном альпийском лугу вытянувшись не вылезая из лямок и облокотившись на поставленный на травяной пригорок рюкзак - Цветы повсюду - Гора Джек все там же, и Золотой Рог - Хозомин не видна, спряталась за Пиком Одиночества - И вдалеке, там где озеро начинается, нет никаких признаков Фреда с лодкой, они должны будут появиться в виде жучиных кругов на округлой водяной пустоте озера - "Пора вниз" - Нужно спешить - За два часа я должен пройти вниз пять миль - В ботинках истерлись подметки и я смастерил толстые картонные подошвы, но камни уже изорвали и их, и вот уже картон начал скользить по камням, и вот уже я ступаю по камням (с 70 фунтами за плечами) ничем незащищенными ногами в носках - Ну разве это не смешно, крутой певец гор и Король Пика Одиночества не может спуститься со своего собственного пика - Я с усилием поднимаюсь, уф, весь вспотевший и начинаю опять, вниз, вниз по пыльной каменистой тропе с крутыми как в аттракционе "русские горки" спусками, съезжаю по некоторым из них скользя по склону на ногах как на лыжах до следующего витка - набиваю себе ботинки камушками
Но что за радость, мир! Я иду! - Но израненные ноги не могут радоваться и праздновать это движение - Утомленные бедра дрожат и им больше не хочется ничего нести на себе, но приходится, шаг за шагом
Теперь я вижу след лодки появившийся на воде в 7 милях отсюда, это Фред плывет встретить меня у подножия тропы, там где два месяца назад тяжелогруженые мулы перебирались, оскальзываясь под дождем, с баржи на тропу - "Я доберусь точняк вровень с ним" - "встречу лодку" - смеясь - Но тропа становится все хуже, с высокогорных лугов русскими горками она спускается до уровня зарослей подталкивающих мой рюкзак, и булыжники на тропе смерть для моих зажатых сдавленных ног - Иногда тропа зарастает травой по колено, и становится полной невидимых колючек - Я подсовываю пальцы под лямки рюкзака чтобы поддернуть их повыше - Это куда труднее чем я думал - Я вижу как ребята хохочут надо мной. "Старина Джек думал что пройдет тропу под своим рюкзаком за два часа! Он и полпути не сделал! Фред ждал его с лодкой битый час, потом пошел искать и прождал потом всю ночь, пока он не заявился при свете луны хныча "О мамочка за что ж ты меня так?" - Я вдруг понял величие труда пожарных на большом пожаре у Грозового - Ведь им пришлось так же ковылять и потеть под рюкзаками с пожарным оборудованием, чтобы добраться потом до обжигающего пламени и работать еще сильней и жарче, и никакой надежды вокруг среди этих камней и скал - А я-то, со своей "китайской обедой" в 22 милях от них, эх - Я продолжал спускаться вниз
51
Лучший способ спуститься с горы вниз это бежать размахивая руками и позволив своему телу свободно падать вниз, ноги сами понесут вас - но О я был безног потому что у меня не было обуви (как говорится в поговорке
[6]
), я был "бос", и мне вряд ли удалось бы легко протанцевать вниз громадными поющими-тропу прыжками выгрохатывая тра-ля-тра-ля, ведь я c трудом семеня переставлял подошвы такие тонкие, и камешки такие неожиданные, некоторые из них награждали меня предательскими ушибами - Такое вот джон-баньяновское утро
[7]
подумал я стараясь отвлечь свои мысли на что-нибудь другое - Я пытался петь, размышлять, грезить, делать все то что я проделывал у своего одинокого очага - Но тропа эта Карма предназначена тебе - Никак не избежать мне было этого утра истертых измученных ног, пылающей боли в бедрах (и жалящих иголок мозолей), удушающего пота, укусов насекомых, и спастись от всего этого дано мне и дано тебе лишь в непрестанной попытке осознать пустотность формы (включая пустотность формы своего стенающего тела) - Я должен был справиться, я не мог остановиться, и у меня оставалась лишь одна цель, добраться до лодки, или даже упустить лодку, О как бы мне спалось этой ночью на этой тропе, под светом полной луны, но полная луна сияет и в долине - и там можно слышать льющуюся над водой музыку, вдыхать запах сигаретного дыма, слушать радио - Здесь же у меня были лишь полуиссохшие сентябрьские ручейки шириной с ладонь, бьющие струйками воды, которую я зачерпывал и пил и рвался идти дальше - Боже - Как прекрасна жизнь? Прекрасна
как холодная
вода в роднике
на пыльной изнурительной тропе
- на бурой изнурительной тропе - в июне, весь заляпанный грязью из под копыт мулов которых я тыкая прутом заставлял перепрыгивать через лежащее бревно, слишком большое чтобы по нему ступать, и Боже мой, я должен был провести сквозь кучку испуганных мулов кобылу наверх, и Энди ругался "Не могу же я один делать все, что за хрень, тащи эту кобылу сюда!" и будто во сне из моих прошлых жизней в которых я знал толк в лошадях, я залез на бревно ведя ее за собой, и Энди перехватил поводья и рывком потащил ее, бедолагу, наверх, в то время как Марти всадил ей палку в зад, глубоко - и потом подвел испуганного мула - и тоже ткнул его палкой - и дождь и снег сейчас все следы этого неистовства исчезли, высохли в сентябрьской пыли, а я сижу на этом месте и попыхиваю сигареткой - Много разных съедобных травок вокруг - Человек смог бы прожить здесь, спрятаться среди этих холмов, и варить себе травы, просто надо взять с собой немного жира, варить травы на маленьких индейских костерках, и так прожить всю жизнь - "Счастливец тот у кого под головой вместо подушки камень, а небо и земля пусть себе меняются сколько хотят" пел старый китайский поэт Хань-Шань - Никаких карт, рюкзаков, определителей пожаров, батарей, аэропланов, радиопредупреждений, одни слаженно жужжащие комары и журчание ручейка - Но нет, Господь сотворил это кино в сознании своем и я его часть (та часть которая называется - я) и мне предназначено этот мир понять и пройти по нему молясь Алмазной Незыблемости которая говорит: "Ты здесь и тебя нет, одновременно, и потому, что" - "это струение Извечной Силы" - Поэтому я рывком поднимаюсь с земли вместе с рюкзаком, сую большие пальцы под лямки, морщусь от боли в лодыжках, и вот уже тропа крутится быстрее и быстрее под моими семенящими ногами и скоро я уже бегу, склонившись, как китайская женщина под вязанкой хвороста на шее, кхрумм кхрумм волоча и проталкивая одеревеневшие колени сквозь каменистый подлесок и обертывая ими повороты тропы, иногда меня заносит за пределы тропы и тогда я запрыгиваю как-то назад, но не теряюсь, с этого пути не собьешься - У подножия горы я встречу тощего паренька в самом начале его пути вверх, я со своим гигантским рюкзаком настоящий громадина, я еду в города чтобы пьянствовать с мясниками, и в Пустоте царит Весна - Иногда я падаю, колени не выдерживают, я соскальзываю вниз, рюкзак защищает мне спину, я падаю стучу скачу дальше, какими словами описать хрямппп кхруммп вниз по мчащейся тропе, парамтарампарам - Свист, пот - Каждый раз ударяя свой покалеченный на футбольном поле палец я вскрикиваю "Ну щас!" но еще ни разу не ударил так чтобы вконец охрометь - Палец, изувеченный в потасовке на матче Колумбийского колледжа, под фонарями в гарлемских сумерках здоровенный детина из Сандаски наступил на него ногой в острой шиповке и изо всей своей дурацкой силы - Палец с тех пор так и не пришел в норму - он сломан и чувствителен сверху и снизу, и когда он натыкается на камень моя лодыжка сама судорожно поджимается защищая - да, этот поворот лодыжки не что иное как павловский fait accompli
52
Туманные Сиэттлы, комические спектакли, сигары и вина и газеты в гостинице, туманы, паромы, яичница с ветчиной и тостами по утрам - милые мои города внизу.
Ниже, там где начинается пояс густых лесов, желтизна громадных сосен и бурая мешанина других деревьев, великолепный воздух ударяет мне в голову, зеленый Северо-Запад, синие сосновые иглы, свежесть, лодка нарезает клин на поверхности ближайшего озера, она опередит меня, но это неважно, двигайся свингуй Маркус Мэгги - Это не первая твоя такая осень и Джойс придумал слово длиной в строчку чтобы описать ее - брабаракотавакоманаштопатаратавакоманак!
Дойдя мы зажжем три свечи трем нашим душам.
Тропа, последние полмили, она теперь хуже даже чем у вершины, камни, большие, маленькие, изогнутые расщелины, ловушки для ног - И мне уже себя жаль, и конечно же я ругаюсь - "Никогда не кончится!" чаще всего повторяю я, а ведь раньше стоя у своего порога я думал так "Разве что-нибудь в этом мире может закончиться?" Но ведь это же просто тропа Самсары-Мира-Полного-Страданий, подвластная времени и пространству, значит она должна закончиться, но Боже мой конца ей все нет и нет!" - и я бегу тяжело не в силах больше подпрыгивать - И впервые я падаю полностью изнуренный не думая ни о чем.
И лодка плывет прямо на меня.