Снег почти весь сошел, косогоры, обращенные к солнцу, покрылись нежной зеленью, на деревьях начали, распускаться почки. Но неожиданно подул северный ветер, ясное небо заволокло тучами. Оказывается, злая зима еще не отступила. Таков уж у нас апрель! И в этом, 1944 году, в начале месяца, как всегда, наступила оттепель, зажурчали ручьи, забурлила вода в речках, с юга потянули стаи перелетных птиц. Весна была в полном разгаре, но в середине второй недели погода изменилась: резко похолодало, мелкий дождичек сменился мокрым снегом. Уныло стало вокруг. Замолкли скворцы, тревожно закричали работяги-грачи.

Но людям нельзя было предаваться унынию: шла война… Враг был еще силен и, хотя отступал, все еще огрызался, не собирался сдаваться. Надо было загнать фашистского зверя в его логово и там добить.

…Большой прифронтовой город. Раннее утро. На улицах полно народу: одни возвращаются с ночной смены, другие спешат на работу. К железнодорожному вокзалу тянется колонна новобранцев. В строю много юношей. Это молодые рабочие, всего год-два назад окончившие ремесленное училище. Рядом с ними шагают мужчины постарше. Фронтовая жизнь для них не новость: многие из них уже были ранены и сейчас, после выздоровления, возвращались в армию. Рядом с колонной семенят женщины. Многие плачут, не вытирая слез. Это матери, сестры, жены и невесты новобранцев.

Издали доносится гул моторов. Люди останавливаются, поднимают головы и с тревогой всматриваются в небо. Но воздушная тревога не объявляется: должно быть, наши воздушные патрули отогнали вражеские самолеты.

В пригородном лесу на высоком берегу Днепра стоят двухэтажный особняк. До войны в нем был дом отдыха местного авиамоторного завода, во время оккупации немцы использовали его для размещения офицерского резерва. Теперь здесь отделы и службы Штаба партизанского движения. Отсюда тянутся невидимые нити, связывающие штаб с партизанскими отрядами, действующими в глубоком тылу немецких войск. Тут собирают и обрабатывают данные о противнике, составляют сводки, разрабатывают рекомендации для будущих боевых действий партизанских отрядов и их соединений, отправляют транспортные самолеты с оружием и боеприпасами через линию фронта.

Город был сильно разрушен. В сорок первом году, когда гитлеровцам не удалось с ходу ворваться в него, они подвергли его варварской бомбардировке и артобстрелу. Лучшие административные здания и многоэтажные жилые дома превратились в груды развалин. То, что уцелело, было уничтожено осенью сорок третьего года, когда немцы перед отступлением заложили под дома мины замедленного действия. Только благодаря героизму наших саперов удалось спасти часть зданий, в том числе и здание гостиницы «Советская». Барсуков со своей супругой жил здесь около месяца.

Между Барсуковым и Владимиром существовала давняя и прочная дружба, которая для многих оставалась загадкой, ибо как по возрасту и служебному положению, так и по происхождению и воспитанию люди они были совершенно разные. Сергей Васильевич родился и вырос в семье профессионального военного. Дед его вышел в отставку в чине кавалерийского ротмистра, отец дослужился до полковника, но в 1904 году погиб во время Ляоянского сражения. Сережа воспитывался в кадетском корпусе.

Владимир же родился в чувашской деревне, разбросавшей свои бревенчатые избушки с подслеповатыми окнами и соломенными крышами на левом берегу реки Свияги. Собственно говоря, эту деревню к тому времени уже нельзя было назвать чувашской, ибо еще в начале века она срослась со своими ближайшими соседями-с татарским аулом с одной стороны и с русским селом с другой. Правда, до революции все три общины жили самостоятельно: отдельно созывались сходки, общинным земельным фондом распоряжались строго по национальному признаку, соблюдали свои религиозные обряды, но дети играли вместе, ходили в одну общую школу и между собой разговаривали на всех трех языках. Поэтому для юного Володи и чувашский, и татарский, и русский языки были родными.

В 1921 году народы Поволжья испытали страшное бедствие — в результате небывалой засухи наступил голод.

Смерть косила людей сотнями и тысячами. Особенно трудно приходилось детям. Надо было сохранить молодое поколение, и по указанию Ленина детей начали вывозить из пострадавших районов в другие республики и области. Маленький Володя попал в один из московских детских домов, открытых специально для чувашских детей. Это его спасло от верной смерти. Когда он вернулся домой, отца и двух братьев уже не было в живых. Сестра тоже была в детском доме. «Если бы не Советская власть, — сказала мать, — и я бы давно протянула ноги. Весною выдали немножко муки, обеспечили семенами. Вот и выжила. Не забудь об этом. Когда вырастешь, отплати Советской власти добром…»

Барсуков и Турханов условились поехать на аэродром вместе, но непредвиденные обстоятельства вынудили изменить это решение.

— Звонили с аэродрома. С тобой на одном самолете по летят три поляка из Первой армии Войска Польского. По явление среди провожающих генерала может возбудить излишнее любопытство. Расстанемся здесь, — предложил Сергей Васильевич.

— Дополнительные указания будут? — спросил полковник.

— Особых — нет. По некоторым данным нашей разведки, немцы готовят крупную акцию против советских партизан, действующих на польских землях. К сожалению, пока мы не имеем сведений о характере акции, — Передай товарищам, чтобы усилили бдительность.

— Обязательно передам, — пообещал Турханов.

В лицо ударила струя холодного воздуха, в ушах засвистел ветер. Задыхаясь от стремительного падения, Турханов дернул за кольцо. Парашют устремился вверх, захлопал, раскрылся зонтом. Сильный толчок — и человек закачался в воздухе как на качелях. «Все в порядке, — с облегчением подумал он. — Теперь благополучно приземлиться и разыскать партизан… Вон и костер мерцает вдали. Ветер уносит в сторону. Значит, к нему надо будет идти против ветра». Вот захлестали по телу ветки, а через мгновение ноги коснулись земли. Расстегнув застежки, он быстро освободился от лямок, схватил автомат, прислушался. Сильный ветер раскачивал острые верхушки елей, скрипели стволы, недалеко журчал ручей. Из-за тучи показалась, ущербная луна. Она осветила небольшую поляну, на краю которой растянулось полотнище парашюта. Ничего подозрительного не было. Турханов сложил парашют и двинулся в путь. Однако прошел он совсем немного — вдруг упал в какую-то яму.

— Черт побери, — тихо выругался он. — Как же это я не заметил?

Яма оказалась старой траншеей. Стенки ее были покрыты засохшей травой, сверху ее прикрывали молодые елочки. Полковник стал осторожно продвигаться вперед и скоро наткнулся на блиндаж. Дверь была раскрыта, и из нее с шумом вылетела какая-то птица. Полковник извлек из кармана маленький фонарик, зажег. Увидел в углу чугунную печурку с ребристой поверхностью, какие обычно устанавливают немцы в офицерских землянках, две железные койки и столик со сломанной ножкой.

На столе лежала пожелтевшая газета. Сдув с нее толстый слой пыли, Турханов прочитал название. Это был номер «Фелькишер беобахтер»

[1]

от 20 июня 1941 года.

«Должно быть, в этом лесу располагались немецкие войска перед вторжением в Советский Союз, — догадался полковник. — 22 июня они двинулись на восток. С тех пор здесь никого не было. Странно, а где же партизаны? Может, в этом лесу их и вовсе нет?»

Ева родилась и выросла в Варшаве. Родители ее были состоятельными: отец — известный архитектор — имел собственную мастерскую, мать занималась живописью. Ее картины пользовались неизменным успехом на выставках не только в Варшаве, но и в других европейских столицах. В заказах недостатка не было, зарабатывали они хорошо. Об этом свидетельствовал трехэтажный особняк, выстроенный Болеславским по собственному проекту в одном из аристократических районов Варшавы, Правда, обжить они его не успели, помешала война.

Когда гитлеровцы оккупировали страну, многие деятели культуры эмигрировали. Часть из них поддалась общей панике, другие имели серьезные основания опасаться фашистских репрессий за свои прогрессивные убеждения. В числе последних были и родители Евы, не раз публично выступавшие против германского национал-социализма, против расизма и мракобесия.

— Польское государство развалилось, как карточный домик. Оставаться здесь — значит подвергать себя бесконечному унижению, а может быть, даже физическому уничтожению. Поедем искать убежище под чужим небом! — сказал отец Евы. В тот же день они выехали в сторону румынской, границы.

Навсегда запомнила Ева страшные события этих дней. Казалось, тронулся в путь весь народ. Шоссейные и проселочные дороги были до отказа забиты автомашинами, подводами. По обочине двигались тысячи людей — пешком, на велосипедах. На железных дорогах творилось что-то невообразимое. На переправах и транспортных узлах возникали заторы. Повсюду валялись разбитые автомашины, трупы лошадей и волов, брошенные детские коляски. Горели города и деревни, железнодорожные станции и аэродромы. Черный дым клубился над всей восточной и центральной Польшей. Смерть подстерегала на каждом шагу.

Новенький «мерседес» Болеславских продвигался вперед со скоростью черепахи. Только на третьи сутки они подъехали к переправе через реку Сан. Но там образовалась пробка. Простояли час, другой, а машины и повозки все подходили и подходили. Вдруг завыли сирены. На западе показались немецкие самолеты. Люди в панике бросились бежать. Одни, побросав свои вещи, помчались к ближайшему лесу, другие прижались к земле. Ева с отцом успели прыгнуть в огромную воронку, образованную бомбой, а мать, несмотря на уговоры, осталась в машине. Гул моторов усиливался с каждой секундой. Вот передняя тройка «юнкерсов» перешла в пике. Раздался оглушительный взрыв. За первой тройкой пикировала вторая, потом третья, четвертая… Рвались бомбы. Загорелись автомашины, в воздух полетели колеса, человеческие руки, ноги. Ад, выдуманный верующими, по сравнению с тем, что творилось вокруг, показался бы детской забавой… Одна из бомб разорвалась совсем близко. Ева, оглушенная, полузасыпанная землей, с трудом выползла на край ямы и вскрикнула от ужаса: на том месте, где стояла их машина, зияла огромная воронка.

Западнее Вислы, между городами Сандомир и Коньске, высятся Свентокшиские горы, вдоль и поперек изрезанные глубокими балками, оврагами и реками. Когда-то в былые времена здесь зеленел дремучий лес, под вековыми елями, пихтами, буками и лиственницами сердито рычали медведи, гордо бродили олени, хрюкали кабаны, прыгали горные козлы, в реках и озерах водились форель, сиг, хариус, а высоко в синем небе царственно парили орлы. Изумительно красивый и богатый край! Как магнит притягивал он всех.

Теперь в Свентокшиских горах мало осталось мест, куда не ступила бы нога человека. Но если поискать, все же нетрудно найти укромный уголок, где в случае надобности можно надежно укрыться от чужого взора. Селение Смелово приютилось именно в такой, тихой долине вдали от больших дорог. Сюда и прибыли все четыре роты батальона Краковского и две первые роты Интернационального отряда советских партизан. Местные крестьяне встретили их с присущим им радушием. Истопили бани, выстирали белье и обмундирование, приняли раненых и больных на лечение, накормили и напоили проголодавшихся людей. С наступлением ночи, когда старики и дети легли спать, молодежь вышла на улицу — и заиграла гармоника, зазвенели цимбалы, запели скрипки, начались танцы и пляски…

К утру прибыли группы Соколова и Кальтенберга. Деревенский староста временно уступил под штаб свой дом. Командиры собрались там.

— Где Турханов? — спросил Соколов.

— Это мы должны спросить у тебя, — ответил Савандеев. — Он ведь был с вами.

После переправы через Вислу, бросив раненых и убитых, Айгашев повел свою роту на запад, но в первом же лесу сбился с правильного направления. В результате партизаны проблуждали весь день, а к вечеру, измученные, буквально валились с ног. Пришлось заночевать в лесу. Бойцы разожгли костры, обсушились, выпили горячего чаю и, завернувшись в шинели, легли спать под открытым небом.

Надо признаться, что в этот богатый событиями день досталось всем — и бойцам и командирам. Неся на себе оружие и боеприпасы, а также недельный запас продовольствия, они проделали по дорогам и без дорог почти полсотни километров. Но больше всех намучилась Эсфирь. Когда во время обстрела на переправе появились первые раненые, она передала санитарную двуколку одному из Партизан, сама же побежала оказывать помощь раненым. Кругом рвались снаряды, свистели пули, а девушка, перебегая от одного к другому, делала перевязки. Тем временем рота ушла далеко вперед. Она кричала, умоляла пробегавших мимо, чтобы они помогли унести раненых, но никто не услышал. Даже тот партизан, который принял от нее двуколку, не остановил ее в укрытии, как она просила, а умчался вперед. Несмотря на это, она все же привела двух бойцов, один из которых был серьезно ранен в голову, а другой в плечо. Опираясь на Эсфирь, они хотя и с трудом, но все же могли передвигаться. Догнав роту на привале, девушка еще раз перевязала им раны, а когда рота двинулась вперед, посадила их на двуколку. Самой же ей пришлось весь день идти пешком. Но ее мучения на этом не кончились. Когда рота устроилась на ночлег, Она опять принялась за своих раненых — приготовила ужин, накормила, обсушила и уложила спать. Даже лошадь пришлось самой распрячь и стреножить. Хорошо еще, дело это ей было знакомо — она родилась и выросла в деревне, иначе бессловесному животному пришлось бы всю ночь простоять в упряжи. Наконец, закончив дела, она достала из вещмешка сухари, намочила их в остывшем кипятке и начала ужинать. В это время к ней подошел Сергеев, ординарец командира роты, маленький, кругленький, как мяч, молодой солдат, которого все звали «Малыш».

— Доктор!. - сказал он. — Иди скорее к майору. Он плохо себя чувствует.

Бросив еду, девушка схватила сумку с медикаментами и поспешила за Сергеевым. Тот ее привел к шалашу, сделанному из плащ-палатки и еловых лапок.

— Заходи, он там, — указал Малыш на вход, завешенный плащ-палаткой.

На следующий День Айгашев отправил в деревню Бохеньки трех разведчиков, приказав разузнать, каково настроение местных жителей, кому принадлежит двухэтажный дворец, кто там проживает в настоящее время — если семья помещика, то как относятся к ней крестьяне окрестных деревень. Разведчики в тот день обратно не вернулись, но это мало беспокоило командира роты. Куда больше его интересовали люди, посланные в штаб и в две другие роты. Измайлов появился на четвертый день.

— Ну и ну! — укоризненно покачал головой Айгашев. — Ты, оказывается, не очень-то торопился выполнять задание.

— Товарищ майор, разрешите доложить! — обратился сержант. — На том месте, которое вы указали, никого из наших мы не нашли. Штаб отряда и первые две роты находятся совсем в другом месте, километрах в десяти отсюда, если считать по прямой. Позвольте, укажу на карте.

— Давай показывай, — разрешил Айгашев. Измайлов подошел к столу, нашел на карте нужное место и обвел его красным карандашом.

— Как они там? Савандеев принял пакет? Что сказал? Да, что сказал?

Не везло в жизни Айгашеву. Сколько он терпел поражений, сколько планов и замыслов рассыпалось в прах! Пора было уже привыкнуть к неудачам, но он все еще не хотел сдаваться. Да и мог ли он допустить, что из единоборства выйдет победительницей Ева? Такая нежная и хрупкая? К его несчастью, он всегда переоценивал свои возможности, недооценивая при этом силы противника. Вот и теперь пришлось ему испить горькую чашу поражения. Он и сам не знал, сколько времени пролежал на полу. Когда боль немножко утихла, поднялся, ахая и охая, сделал несколько шагов, открыл дверь и жалобным голосом позвал ординарца. Как назло, того на месте не оказалось. Пришлось ждать почти полчаса. Наконец ординарец, просунув в дверь голову, весело спросил:

— Вы меня звали, товарищ майор?

— Звал сто раз! Где ты шатаешься, подлец? — чуть не плача, спросил командир.

— Ходил во взвод Юркина. Тамошние чуваши раздобыли где-то губную гармошку и наяривают наши песни и пляски. Когда заиграли «Линка-линку», не утерпел я, тоже пустился в пляс. Вот было смеху!

Айгашев смотрел на своего ординарца, как удав смотрит на кролика, собираясь проглотить его. А тот ничего не замечал, возбужденный веселой пляской, стоял перед начальником в своей обычной неуклюжей позе, покачивая плечами, словно все еще отплясывал «Линка-линку». Это окончательно вывело майора из себя.

Ева знала, что добраться до населенного пункта под названием Камень-гура будет не легко. В лесу она заблудится, а на дорогах везде жандармские посты и военные патрули. Без пропуска комендатуры лучше и не показывайся. В другое время она ни за что не осмелилась бы на такое путешествие; но ей надо было узнать, жив или погиб Турханов, узнать во что бы то ни стало. Если погиб, она найдет его могилу, присядет на свежий холмик и выплачет свое горе…

Выйдя на шоссе, Ева прошла не больше километра. Идти дальше было опасно: казалось, все немцы, проезжающие на автомашинах, смотрели на нее с подозрением. «Дождусь какой-нибудь гражданской машины и попрошу подвезти. Может, согласятся за небольшую плату», — решила она.

Спрятавшись в придорожных кустах, она пропустила несколько грузовиков с солдатами. На некоторое время Дорога опустела. Потом появилась встречная колонна тяжелых грузовиков, груженных скотом. Были тут свиньи, телята и коровы. Должно быть, немцы вывозили в Германию скот, отобранный у польских крестьян. Машины шли медленно, обдавая Еву тяжелым запахом навоза. Наконец вдали показался попутный автобус. Скоро девушка увидела знак красного креста и обрадовалась. «Медики, кто бы они ни были, народ гуманный, не откажутся помочь одинокому путнику», — подумала она и, выйдя на дорогу, подняла руку. Автобус завизжал, тормозя, и остановился. Ева оторопела: в кабине рядом с шофером сидел немецкий майор. Но делать было нечего: бежать поздно и опасно. Пришлось обратиться к нему.

— Простите, пожалуйста! Не захватите ли меня с собой? — попросила она по-немецки.

— По глазам вижу — ты полька. Зачем же говоришь на этом собачьем языке? — не то с укором, не то с угрозой спросил майор по-польски на чистейшем краковском наречии.