Если бы вы были в Сеуле зимой 1964 года, то точно знали, что с наступлением ночи на улицах появляются передвижные палатки с кальмарами, жареными воробьями и тремя видами водки. Холодный ветер раздувал балдахины этих передвижных палаток, пробирал до костей прохожих и заставлял их пропустить рюмку другую для согрева, которую вам любезно наливал в мерцающем свете фонаря дядька в старой армейской куртке. В одной из таких пивнушек встретились случайно трое мужчин: я, Ан в очках в высокой оправе, похожий на студента, и человек неопределенной внешности, по которой можно было определить лишь то, что он низкого достатка, лет тридцати пяти.

Мы разговаривали со студентом, я узнал, что его зовут Ан, ему 25 лет, а специальность у него такая, что я как человек никогда не видевший университет и представить не мог, что такая существует. А от меня он узнал, что мне тоже 25 лет, я родом из пригорода, пытался поступать в военное училище, но провалился и был призван в пехоту, воевал с японцами, а сейчас работаю в районном управлении военными делами.

После рассказов о себе темы для бесед закончились. Мы молча наливали друг другу и пили, когда я взял в руки дочерна прожаренного воробья и понял, что у меня появилась тема для беседы. Я мысленно поблагодарил воробья.

— Брат

[1]

Ан, тебе нравятся мухи?

— Я как-то не думал об этом. А тебе что — нравятся?