Наступил сезон жары. Последние несколько дней были теплыми. Последний снег растаял. Сирень и кусты калины стояли в цвету. Пробуждение воскресного утра оказалось жарким и ясным, с мягким ветерком, дующим с воды, который помогал разжижить, если не развеять вонь бензиновых выхлопов и другие запахи, распространяемые металлическими реками вышедших в плавание автомобилей, быстро плывущих по внешнему и внутренним шоссе-артериям, пересекающим когда-то мало населенную деревню индейцев племени оджибва на южном берегу озера Мичиган.

Здание, которое сыграет большую роль в новостях того дня, было ясно видно сидящим в автомобилях на внешнем шоссе, хотя и казалось слишком маленьким на фоне возвышающихся многоэтажных жилых домов и отелей в Ближнем Норт-Сайде, но сомнительно, чтобы хоть один из едущих заметил его.

Архитектура была раннерейнской. Эта форма самовозвеличивания пользовалась популярностью за несколько лет до эры вальса «Веселая вдова» у страдающих ностальгией пивоваров из Милуоки, которые разбогатели сверх своих алчных ожиданий на даровом труде и пятицентовом пиве.

По мнению мисс Мери Дейли, одной из трех незамужних преподавательниц средней школы, живших вместе в квартире на третьем этаже этого здания, которая писала диссертацию на докторское звание по истории Чикаго, это сооружение имело интересное прошлое. Она настаивала на том, что аристократическая усадьба из песчаника вкупе с башенками, балконами и минаретами, с восьмиугольным вестибюлем высотой в три этажа, выстроенная в восьмидесятые годы покойным Поттером Пальмером, — точная копия рейнского замка, у озера. Этот дом вместе с многочисленными нитками жемчуга и бриллиантами, а также отелем «Пальмер-Хаус» был преподнесен его владельцем в качестве свадебного подарка двадцатиоднолетней невесте.

Пешеходов на улице было не слишком много. Но, по мнению Мери Дейли, вполне достаточно для воскресенья. Этот район Чикаго совсем не изменился. Единственное отличие, которое она заметила со времени своего детства, — это явное уменьшение изгоев, отсыпающихся с похмелья в тупиках и перед обшарпанными дверями закрытых контор, случайных ломбардов и дешевых ночных клубов.

Конечно, в те дни она всегда боялась, что одним из этих пьяниц может оказаться ее отец.

Метеоролог оказался прав. Он сообщил, что уик-энд Дня поминовения будет жарким. Даже ранним утром термометр поднялся почти до 90 градусов по Фаренгейту — но самая сильная жара этого дня еще предстоит.

Мери воспользовалась уголком черной кружевной мантильи, закрывающей волосы, чтобы промокнуть пот, выступивший на щеках. Лучше бы она поехала к собору Святого Имени в автомобиле, чем идти туда пешком. А еще лучше было бы пойти вместе с Энн и Корой в дюны.

Черноволосая учительница средней школы шла по полупустынной улице. Стук ее высоких каблучков казался неестественно громким в тишине субботы. Когда она оглядывалась на свое прошлое, ее раннее детство (по крайней мере, то из него, что она позволяла себе вспоминать) было непосредственно связано с Джеймсом Т. Фарреллом. Сквернословящим Фарреллом, питающим странное пристрастие к двусложным ругательствам. Этот район Чикаго, район, в котором она родилась, с его смесью сводников и шлюх, пьяниц, дешевых ночных клубов, еще более дешевых аляповатых отелей и грязных, скудно обставленных меблированных комнат, был тем неприятным типажом романиста, с которым он знакомил элиту богатых загородных клубов.

Подвижный человек среднего роста, с глубоко залегшими морщинами на иссушенном ветрами карнавалов и цирков лицом сидел перед открытым окном в дорого обставленной квартире вдовы своего сына, крутя один из теперь почти полностью поседевших набриолиненных усов и наблюдая неодобрительным взглядом за потоком транспорта на внешнем шоссе на расстоянии двух кварталов.

Ему все это казалось не правильным.

Вместо того, чтобы стать частью непрерывного потока автомобилей, несущихся из города и отравляющих прекрасное утро последнего майского дня дымом своих вонючих выхлопных труб, чтобы стать статистической цифрой в годовом муниципальном отчете по социальной политике, водителям и их семьям следовало бы занять места вдоль Мичиган-бульвара, откуда можно было бы наблюдать ежегодный парад на День поминовения.

Если время повернуть вспять на пятьдесят лет, то так оно и было бы. Было время, когда всякий и каждый в Чикаго — ну почти все — отмечал Парадный день

[Парадный день — День поминовения]

, как они его тогда называли, почти с таким же энтузиазмом, как отмечают Четвертое июля

[Четвертое июля — День независимости]

. Фрэнчи Ла Тур считал, что во времена его детства этот праздник всегда был одним из самых знаменательных дней в году. Это — одно из самых дорогих его сердцу и приятных воспоминаний.

Во-первых, он со своим семейством непременно смотрел парад, потом участвовал в торжествах, в украшении могил и в пикнике на Элмвудском кладбище в присутствии всех членов семейства Ла Туров, включая дальних родственников. Он всегда обожал пикники. Но случай, который ему запомнился лучше всего, произошел в год, когда его дед был выбран командиром местного отделения «Великой армии Республики»

["Великая армия Республики" — Общество ветеранов Гражданской войны — северян, образованное в 1866 г.]

. Именно в тот год старик, одетый в двубортный темно-синий мундир, в черной фетровой шляпе с опущенными полями и золотым позументом, с большим серебряным мечом, свисающим с белого ремня из выделанной кожи, выезжал на белом коне во главе парада, подбадриваемый хриплыми выкриками зрителей, снимавших шляпы при проносе государственного флага.

Лу Мейсон дружила с цифрами, но различия во времени в других странах не давали ей покоя. Ей всегда было непонятно, почему, когда в Чикаго полдень, в Лос-Анджелесе всего только десять часов утра, а в Париже и Риме — еще только семь. А теперь к еще большему ее недоумению добавился еще этот глупый переход на летнее время.

Пристроившись в уютном гнездышке, свитом из отдельных страниц воскресной газеты, разбросанных по дивану в стиле Луи XV, обитому золотой парчой, она провела розовой ладонью унизанной кольцами руки по своим тщательно завитым волосам и перечитала телеграмму. Отправленная из Рима предыдущим вечером, она гласила:

Как мило со стороны Пьетро прислать телеграмму в ответ на ее письмо, в котором она сообщала, что здание, в котором она в настоящее время проживает, готовится под снос и что ей придется переезжать. Если эта телеграмма не обманет ее ожиданий, то лучше и быть не может. Будет здорово пожить с Пьетро и его женой несколько месяцев. Ей всегда хотелось посмотреть Рим. И если уж на то пошло, ей всегда хотелось увидеть Пьетро. Жаль, что он не сообщал, в какое время он будет ей звонить.

Услыхав шаги в вестибюле, а затем звук открываемой двери, она приподняла и чуть раздвинула тяжелые занавески. Она не сомневалась в том, кого увидит. Если драгоценная невестка уезжает из города, а три старые девы-учительницы не залучат его поесть в своей компании, Фрэнчи Ла Тур всегда отправляется в грязную забегаловку на Норт-Кларк-стрит, как охотничий пес, преследующий енота. Она решила, что вся беда Фрэнчи состоит в том, что он никогда не видел ничего лучшего. Он так долго хлебал похлебку со свиньями, что в приличном месте чувствует себя не в своей тарелке.

Когда родился Лео Роджерс, ему не светила никакая звезда.

Ангелы не парили над Чикаго, дуя в золотые трубы. Ни один мудрый человек в городском совете не отметил его появления.

Ни один сосед не принес его родителям подарков и не предложил оплатить больничный счет. Единственным полуофициальным свидетельством его появления на свет был стандартный бланк свидетельства о рождении, заполненный медсестрой и подписанный дежурным врачом. Как любил подчеркнуть один из его сослуживцев на литературной почве, Лео не был Христом всемогущим. Он лишь считал себя таковым.

Последний из четырех сыновей, рожденных у средней семейной трудолюбивой пары с низким доходом, Лео был мальчиком, от которого никто не ожидал ничего особенного, и в течение ряда лет он оправдывал ожидания своих родителей. Он играл в обычные игры, болел обычными болезнями, что, правда, было осложнено его склонностью к полноте.

Первые большие перемены, предвосхищавшие дальнейшие события, произошли, когда он в первый раз нарушил заповедь в баре, поцеловал в первый раз девочку, закончил младшую среднюю школу и мистер Рамплмейер, который владел кулинарией на углу, заплатил ему пять долларов за помощь в ежегодной инвентаризации.