ПРОЛОГ: МОРЯК
Стрелок пробудился от сумбурного сна, состоявшего, казалось, из одного-единственного образа: образа Моряка в колоде Таро, из которой человек в черном сдал (или подразумевалось, что сдал) стрелку его плачевное будущее.
– Он тонет, стрелок, – говорил человек в черном, – и никто не бросает веревку. Мальчик, Джейк.
Но это был не кошмар. Это был хороший сон. Хороший потому, что тонул-то он сам, а это означало, что он вовсе не Роланд, а Джейк, и от этого стрелок чувствовал облегчение, потому что было бы гораздо лучше быть Джейком и утонуть, чем жить и быть самим собой – человеком, ради холодной грезы предавшим ребенка, который ему доверял.
«Хорошо, ладно, я утону, – думал он, слушая рев моря. – Пусть я утону». Но это не был шум открытого моря, это был скрежещущий звук воды, давящейся камнями. Да Моряк ли он? Если да, то почему суша так близко? И разве он на самом деле не на суше? Ощущение было такое, будто…
Ледяная вода плеснула ему на сапоги и взбежала по ногам до промежности. Тогда его глаза резко открылись, и сон слетел с него. Причиной тому были не заледеневшие яички, которые вдруг сжались, казалось, до размера грецких орехов, и даже не кошмар справа от него, а мысль о револьверах… о револьверах и, что было даже важнее, о патронах. Промокшие револьверы можно быстро разобрать, вытереть насухо, смазать, еще раз вытереть насухо, еще раз смазать и снова собрать; промокшие патроны, как промокшие спички, то ли будут когда-нибудь снова годиться, то ли нет.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НЕВОЛЬНИК
1. ДВЕРЬ
Три. Это – число твоей судьбы.
Три?
Да, три – таинственное число, стоящее в сердце мантры.
Три?
Первый – темноволос. Он – на грани грабежа и убийства. Им владеет демон. Имя демону – ГЕРОИН.
2. ЭДДИ ДИЙН
Словно чтобы подтвердить эту мысль, при всем ее безумии, то, на что стрелок смотрел через проем двери, вдруг поднялось и скользнуло в сторону. Картина повернулась (опять это ощущение головокружения, чувство, будто ты стоишь на блюде на колесиках, на блюде, которое невидимые руки катают то туда, то сюда), а потом проход вдруг словно потек мимо двери. Стрелок миновал место, где стояли несколько женщин, все – в красной форме. В этом месте было много каких-то стальных штук, и он, несмотря на боль или изнеможение, пожалел, что не умеет остановить движущуюся картину, чтобы разглядеть, что это за стальные штуки – какие-то машины. Одна немножко походила на печь. Военная женщина, которую он видел раньше, наливала джин, заказанный тем голосом. Бутылочка, из которой она наливала, была очень маленькая, стеклянная. Сосуд, в который женщина наливала джин, с виду казался стеклянным, но, по мнению стрелка, на самом деле это было не стекло.
Прежде, чем стрелок успел разглядеть побольше, то, что было видно в дверь, продвинулось мимо. Еще один головокружительный поворот, и он увидел металлическую дверь. В маленьком прямоугольничке светилась надпись. Это слово стрелок сумел прочесть: СВОБОДНО.
Картина скользнула немного вниз. Справа от двери, через которую смотрел стрелок, показалась рука и взялась за ручку двери, на которую он смотрел. Роланд увидел манжет голубой рубашки, слегка поддернутый и открывавший крутые завитки черных волос. Длинные пальцы. На одном – кольцо с драгоценным камнем, возможно, рубином или огневиком, а может и подделкой, хламом. Стрелок склонялся к последнему – для настоящего камень был слишком крупен и вульгарен.
Металлическая дверь распахнулась, и оказалось, что стрелок заглядывает в самый странный из виденных им нужников. Он был весь металлический.
Края металлической двери проплыли мимо краев двери, стоявшей на берегу моря. Стрелок услышал, как ее закрыли и заперли на задвижку. Очередного головокружительного поворота не произошло, поэтому Роланд предположил, что человек, чьими глазами он смотрит, заперся, протянув руку назад.
3. КОНТАКТ И ПОСАДКА
Эдди разбудил второй пилот, объявлявший, что минут так через сорок пять они совершат посадку в международном аэропорту Кеннеди, где видимость неограниченная, ветер – западной четверти, десять миль в час, а температура просто прекрасная – семьдесят градусов [по Фаренгейту, соответствует 21 градусу по Цельсию]. Он сказал пассажирам, что, если у него потом не будет такой возможности, он хотел бы сейчас поблагодарить их – всех вместе и каждого в отдельности – за то, что они выбрали «Дельту».
Эдди осмотрелся и увидел, что пассажиры проверяют свои таможенные декларации и документы, подтверждающие гражданство – считалось, что, когда летишь из Нассау, достаточно иметь при себе водительские права и кредитную карточку, на которой фигурирует один из банков США, но большинство пассажиров до сих пор брали с собой паспорта – и ощутил, что внутри у него начинает туго закручиваться стальная проволочка. Он все еще никак не мог поверить, что заснул, да так крепко.
Он встал и пошел в туалет. Судя по ощущению, пакеты с марафетом у него подмышками лежали удобно и держались крепко, повторяя контуры его боков, так же хорошо, как и в номере отеля, где их укрепил на Эдди американец с тихим и вежливым голосом, по имени Уильям Уилсон. По окончании процедуры прикрепления человек, чье имя прославил Эдгар По (когда Эдди что-то сказал на эту тему, Уилсон только непонимающе взглянул на него), подал ему рубашку. Самую обыкновенную рубашку в узорчатую полоску, чуть выгоревшую, какую может надеть в самолет любой студентик, возвращающийся с коротких предэкзаменационных каникул… только эта была специально скроена и сшита так, чтобы скрывать некрасивые выпуклости.
– Перед посадкой на всякий случай проверь все еще раз, – сказал Уилсон. – Но все у тебя будет в ажуре.
Эдди не знал, будет ли у него все в ажуре, или нет, но у него была и другая причина воспользоваться туалетом, прежде чем вспыхнет надпись ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ. Несмотря на искушение – а большую часть прошлой ночи это было даже не искушение, а отчаянная, бешеная потребность – он сумел сохранить последнюю щепотку того, что у смугловатого гаденыша хватило нахальства назвать «китайским белым».
4. БАШНЯ
Эдди Дийн сидел на стуле. Стул стоял в маленькой белой комнатке. Это был единственный стул в маленькой белой комнатке. В маленькой белой комнатке было полно народу. В маленькой белой комнатке было накурено. Эдди был в одних трусах. Эдди хотелось курить. Остальные шесть – нет, семь – человек в маленькой белой комнатке были одеты. Эти люди стояли вокруг него, окружая его плотным кольцом. Трое – нет, четверо – из них курили сигареты.
Эдди хотелось дергаться и извиваться. Эдди хотелось поводить плечами и притопывать ногами.
Эдди сидел спокойно, расслабившись, и смотрел на окружавших его людей с веселым интересом, будто его не сводило с ума желание вмазаться, будто он не сходил с ума от клаустрофобии.
Причиной этому был другой в его сознании. Сперва он панически боялся этого другого. Теперь он благодарил Бога, что другой – здесь, с ним.
Может, другой и болен, и даже умирает, но стали в нем еще хватит, чтобы одолжить немного этому перепуганному двадцатилетнему торчку.
5. РАЗБОРКА С ПЕРЕСТРЕЛКОЙ
В одном блюзе двадцатых годов Билли Холлидэй, которой впоследствии суждено было самой открыть для себя эту истину, пела: «Пригрозил мне доктор: детка, если сразу не завяжешь и еще хоть раз ширнешься, тут же ты в могилу ляжешь». Так случилось и с Генри Дийном – ровно за пять минут до того, как фургон затормозил возле «Падающей Башни» и его брата завели в нее.
Вопросы Генри задавал Джордж Бьонди (которому его друзья дали прозвище «Большой Джордж», а враги – «Большой нос»), потому что сидел справа от Генри. Сейчас Генри сидел над игровой доской, клевал носом и сонно моргал. Трюкач Постино вложил ему в руку кубик; рука у Генри уже была того пыльного оттенка, какой приобретают конечности наркоманов после длительного употребления героина, того пыльного оттенка, какой предшествует гангрене.
– Твоя очередь, Генри, – сказал Трюкач. Генри разжал пальцы и выпустил кубик, но продолжал смотреть в пространство и, как видно, не собирался передвинуть свою фишку. Это сделал за него Джимми Аспио.
– Гляди-ка, Генри, – сказал он. – Имеешь шанс отхватить кусок пирога.
– Кусочек с коровий носочек, – сонно сказал Генри и огляделся вокруг, словно просыпаясь. – Где Эдди?