Вилла «Амалия»

Киньяр Паскаль

Паскаль Киньяр – один из крупнейших современных писателей, лауреат Гонкуровской премии (2002), блистательный стилист, человек, обладающий колоссальной эрудицией, знаток античной культуры, а также музыки эпохи барокко.

После череды внушительных томов изысканной авторской эссеистики появление «Виллы „Амалия"», первого за последние семь лет романа Паскаля Киньяра, было радостно встречено французскими критиками. Эта книга сразу привлекла к себе читательское внимание, обогнав в продажах С. Кинга и М. Уэльбека. В центре повествования – судьба удивительной женщины-композитора, созданного ею эзотерического музыкального мира, прощание с красотой мира, очарование одиноких прогулок на заветном острове, освобождение от суеты и соблазнов во имя чистого творчества.

Часть первая

Глава I

«Мне хотелось плакать. Я ехала следом за ним, до того несчастная, что легче было умереть. Больше получаса моя машина шла вдоль Сены, и вдруг как-то резко сгустились сумерки. В Шуази-ле-Руа Томас внезапно нырнул в темноту, свернув направо, в какой-то короткий проулок. Почти сразу же он остановился под лавром и выключил фары. Я торопливо и крайне неуклюже припарковала машину поодаль, на проспекте. И пешком вернулась назад, стараясь идти нормальной походкой, сдерживая себя, чтобы не побежать. Он уже распахнул железную калитку. Я подкралась ближе. Я кралась и проворно и медленно. Ну, в общем… не знаю, как вам объяснить».

Она подошла к ограде.

Прижалась лбом к ржавым железным прутьям.

Ей трудно было различить что-нибудь сквозь листву лавра, в темноте.

Но вот она увидела Томаса у входа в дом, под горящим фонарем; его руки сжимала молодая женщина.

Глава II

– Что касается меня, я возьму только сырую печень со спаржей.

Сделав заказ, они умолкли. Потом Анна передумала и снова подозвала официанта:

– Я хочу, чтобы вы мне приготовили еще и салат.

– Простой зеленый салат?

– Да. Но без уксуса. Только с лимонным соком. Соль, оливковое масло и лимон.

Глава III

После того как молодая женщина из агентства и ее друг ушли, она тоже покинула дом. Села в машину, долго ехала, потом купила в кафе карточку для мобильника, взяла сигареты «Lucky». И снова тронулась в путь. Добравшись до южной окраины Медона, свернула на шоссе, ведущее к Севру. Ветер почти стих. Воздух Парижа был, как всегда, насыщен свойственными только ему миазмами гнили, копченостей, мазута и прочей гадости. Она заметила на обочине, в траве, схваченной цементом, совсем белый пень и села на него.

Дерево спилили, видимо, недавно, и от пня еще слегка веяло запахом глубинной, невидимой глазу земли. Вечерело.

К пяти часам стало уже совсем темно. Она долго сидела у реки, глядя, как вода бьется о берег. Душевная боль прочно угнездилась в ней, стала привычным состоянием.

Сидя на обрубке ствола, она пыталась размышлять хладнокровно.

Внезапно налетевший дождь и порывы ветра согнали ее с места.

Глава IV

– Пойдем пешком?

– Конечно.

Он прикрыл дверь дома. Она ждала его на тротуаре, у ограды.

– Дай я возьму тебя под руку, – попросил он.

– И весь Тейи-сюр-Йонн будет о тебе сплетничать.

Глава V

Мать Анны жила в Бретани одна в монументальном доме, выстроенном ее дедом. Дед Анны давно умер, отец бросил их, но Марта Хидельштейн и слышать не хотела о том, чтобы расстаться с этим слишком просторным жилищем. Она не покидала его даже летом. Она ждала мужа. Она истово верила, что ее муж, внезапно осознав свою вину, поспешит вернуться, преклонит колени на ковре гостиной – ну или хотя бы на циновке передней, или пусть даже на прибрежном песке – и попросит у нее прощения.

И она твердо намеревалась даровать ему это прощение.

Поодаль стояли два других дома – виллы времен Второй империи, столь же внушительных размеров; они тоже выходили на пляж, к морю, но отличались более изысканной, даже замысловатой архитектурой и выглядели гораздо более английскими.

Дом же Хидельштейнов не мог похвастаться ни высоким коньком, ни «тоннелем», увитым виноградом, ни открытой кирпичной кладкой. Единственными его украшениями были огромное круглое окно – «бычий глаз» – с видом на океан, высокая балюстрада в нижней части сада, окаймленная полоской голубых гортензий, да широкая изогнутая лестница, вечно занесенная песком, которая спускалась от дома прямо к дороге, идущей вдоль пляжа.

Во время каждого большого» прилива вода затопляла дорогу.

Часть вторая

Глава I

Движение застопорилось. Март в Неаполе был промозгло-теплым. Автомобилисты сигналили хором, как одержимые. Простыни – мокрые простыни – должны были сохнуть на ветру. Они шумно, неумолчно хлопали на балконах, на крышах домов, между телевизионными антеннами. Над Везувием росли, сгущались дождевые облака.

Самолет приземлился в мелкой мороси, пропахшей мазутом.

Потом холодный автобус на поле аэропорта.

Потом влажное такси.

Потом нетопленый отель.

Глава II

«О Oh how I!»

[5]

– напевала она в течение многих недель.

Кэтрин Филипс была одной из великих английских поэтесс XVII века. Она написала элегию под названием «Одиночество», которую Пёрселл положил на музыку, без конца исполняемую во всем мире.

Эти стихи пришлись как раз по ее жизни.

Ее лицо осунулось. И тело подсохло. Остались лишь кости, печаль и странная, новая элегантность.

Волосы у нее отросли, и она снова могла закалывать их в маленький пучок.

Глава III

Как-то утром ей попалось на глаза объявление «Продается», вывешенное на балконе большой желтой виллы. Анна Хидден вошла во двор.

И вот она проходит вдоль пористого розового бортика огромного бассейна.

Перед ней высятся темными силуэтами на фоне неба два кипариса. На желтых стенах красиво смотрятся серые ставни. Она оглядывает сад.

Ей стало ясно, что гостиничная жизнь начинает ее тяготить. Монастырски строгий распорядок этой жизни, приглушенные голоса персонала, ритуалы – обязательные, мягко завлекающие, и запахи. Особенно запахи. Непобедимые запахи еды, шампуней, грязи, серы, табака, тележек с моющими средствами и постельным бельем в коридорах. Однако ей было ненавистно и это роскошное обиталище с его стандартным комфортом, идеально приспособленное для туристов, желавших лишь одного: быть

нигде,

вдали от горестей, на грани смерти под названием

отсутствие.

Глава IV

Однажды, когда Анна пришла опять, старая крестьянка разгневалась не на шутку: с какой стати эта молодая туристка, явившаяся из Искья-Порто, надоедает ей, мешает работать?! И она грозно велела этой женщине оставить ее в покое. А чтобы та лучше поняла, перешла на крик. Но Анна тоже повысила голос, тоже вышла из себя и, схватив за руки крестьянку из Сан-Анджело, ни с того ни с сего воскликнула:

– Вы похожи на мою мать! Кричите на меня точно как мама!

Услышав это, старуха залилась слезами.

И обе женщины долго плакали, держась за руки.

Потом они вошли в дом и выпили по стаканчику крепленого вина, макая в него сахарное печенье и рассказывая друг дружке свою жизнь, с ее бедами, с ее мужчинами – себялюбивыми, развратными, деспотичными, робкими, жалкими. И делясь счастливыми воспоминаниями, которые старели вместе с их телами.

Глава V

Однажды, поднявшись к дому, она увидела крестьянку и какого-то старика, которые сидели там, в мертвой тишине, в дымке света. Был вечер. Они расположились на террасе, в железных креслах перед ржавым столом, не разговаривая друг с другом, спиной к волшебному пейзажу. Казалось, они дремали. На самом же деле они повернулись спиной к солнцу и теперь смотрели, как она взбирается по склону и подходит к ним.

– А, вот и ты, дочка! – сказала Амалия. – Я не встаю. Притомилась очень. Познакомься, Анна, это мой брат Филоссено, он хотел во что бы то ни стало совершить паломничество к этому домику перед тем, как ты начнешь его обустраивать.

Старик Филоссено встал. Он собирался что-то показать Анне. Подвел ее к краю террасы. За желтовато-серым утесом виднелось нечто вроде площадки, выбитой в камне.

– Это я вытесал ее для своего отца, – с гордостью сказал он ей. – Гляньте, синьорина!

Анне Хидден пришлось спускаться, держась за сильную протянутую ей руку, а кое-где, по команде седоволосого старика, даже сползать вниз на животе.