Этот звук раздражал меня больше всего на свете. Он исходил от такой ярко-рыжей штуковины, располагающейся на моем столе и именуемой телефонным аппаратом. И раздражал меня даже не противный тембр звонка и не этот безумный рыжий цвет, а несомненно положительное качество так не вовремя звонить. Этим качеством телефон изрядно напоминал мой домашний будильник, и поэтому я по инерции сначала бил по телефону ладонью, а уж только потом снимал трубку.

Так или иначе, именно в тот момент, когда я было, склонив голову на стол, погрузился в сладкую дрёму, эта штуковина тут же зазвенела, прервав мой так толком и не начавшийся сон. Телефон соединял напрямую мой кабинетик с дежурной частью отделения милиции.

Было часов девять вечера, мои коллеги и начальство давно разошлись по домам, а я дежурил до ноля часов, мечтая о тёплой постели в своей однокомнатке, приятных снах и предстоящих выходных. И вот этот звонок. Конечно, может, дежурный захотел поинтересоваться моим самочувствием или узнать о расположении военных сил на армяно-азербайджанской границе, но сильно рассчитывать на такое стечение обстоятельств не приходилось, обычно в это время он может лишь сообщить о какой-нибудь гадости, случившейся на территории.

Короче, ударив по привычке рукой по трубке, я снял её и пробормотал:

– У аппарата.

Я вернулся в отделение. В дежурку уже поступила телефонограмма из Института скорой помощи. Комаров скончался, не приходя в сознание. По предварительному диагнозу – огнестрельное ранение, поражение кишечника, печени, желудка и других органов. Убийство. Если информацию уже передали в Главк, поднимется кипёж. Хотя, может, и не поднимется. Убийство сейчас не редкость, по несколько на дню. Года четыре назад тут бы уже все на ушах стояли, а сейчас – ничего. Дежурный пальцы греет о батарею, помдеж книжку читает. Сейчас заштампуют телефонограмму, и будет она все выходные в книге происшествий лежать до прихода опера, который ещё дней через десять отправит её в прокуратуру для возбуждения уголовного дела. На этом розыск преступников закончится. Но не я эту систему выдумал, не мне её и менять. Раз такое положение вещей существует, стало быть, оно всех устраивает. Всех, кроме, может быть, потерпевших. Я не имею в виду сегодняшний конкретный случай. Комарову уже ничего не надо. Похоронят за госсчет, квартиру разворуют, если родственников не сыщется, и на этом поставят точку. Был ты, а теперь – нет.

Я вздохнул и отправился к себе в кабинет.

Выходные пролетели незаметно. Два дня я просидел дома, читая детективы, греясь у самодельного камина и слушая «Европу-плюс». Выходить на улицу в такой мороз чертовски не хотелось. Слава Богу, меня туда никто и не тащил. Со службы не звонили и выполнять долг не приглашали.

В субботу я позвонил Вике, одной моей хорошей знакомой, но её не было – возможно, уехала за город покататься на лыжах с Бинго. Бинго – это её ньюфаундленд, а совсем не хахаль. Хахаль у неё я, но я на лыжах катаюсь не очень, так же как и на коньках.

Утром в понедельник я сидел на сходке у Мухомора (подпольная кличка моего шефа) и слушал информацию за прошедшие выходные. Работа в уголовном розыске, с отделения и до Министерства, начиналась каждый день одинаково – с утренней сходки. Здесь, помимо рабочих вопросов, обсуждались и житейские – у кого что случилось, кто сколько выпил и кто только собирается. Опера, как правило, с грустными минами, слушали нотации руководства, реже похвалы, а ещё реже предложения отдохнуть или сходить в ресторан.