Капитан Роберт Сингх любил эти прогулки по лесу со своим сынишкой Тоби. Лес, правда, был прирученным и смирным, гарантированно лишенным опасных зверей, но представлял собой волнующий контраст с окрестностями их предыдущего жилья в пустыне Аризона. Самое главное, приятно было жить так близко у океана, к которому все покорители космоса питали глубокую симпатию. Даже здесь, на этой поляне, чуть ли не в километре от берега, отдаленно угадывался рев прибоя, подгоняемого муссоном и бьющегося о внешние рифы.

— Папа, а это что такое? — спросил четырехлетний малыш, показывая на мохнатую мордочку с беленькими усиками, которая изучала их сквозь завесу листьев.

— Хм… какая-то обезьянка. Ты спросил у Кибермозга?

— Спросил. Он не отвечает.

«Еще одна проблема», — подумал Сингх.

Нейронная запись подошла к концу. Звуки, картины, запах неведомых цветов и нежное прикосновение ветра к коже, помолодевшей на несколько десятилетий, постепенно растаяли. Капитан Сингх снова очутился у себя в каюте, на борту межорбитального корабля «Голиаф». Тоби и его мать остались в том мире, где он больше никогда не побывает. Многие годы в космосе и пренебрежение упражнениями, обязательными дня условий невесомости, настолько ослабили его, что теперь он мог ходить только по Луне и по Марсу. Сила тяготения изгнала Роберта с родной планеты.

— Один час до рандеву, капитан, — сказал негромкий, но настойчивый голос Давида, как, разумеется, окрестили центральный компьютер «Голиафа». — Активный режим, согласно инструкции. Пора отложить мнемочипы и возвращаться в реальный мир.

Человека, управлявшего «Голиафом», окатило волной грусти, когда последние картины его утерянного прошлого растворились в бесформенной мерцающей дымке белого шума. Слишком стремительный переход из одной реальности в другую — отличный способ заработать шизофрению. Капитан Сингх всегда смягчал шок самым умиротворяющим звуком, который знал, — шумом волн, ласкою набегающих на берег, и криками чаек вдалеке. Это было еще одно воспоминание о жизни, которую он потерял, и о безмятежном прошлом, сменившемся пугающим настоящим.

Еще несколько мгновений он откладывал встречу с тяжкой обязанностью, затем вздохнул и снял нейрошлем, плотно охватывавший голову для ввода сигнала. Как и все астронавты, капитан Сингх исповедовал убеждение: «Лысина — это красиво», хотя бы из-за того, что в условиях невесомости парики представляли собой досадную помеху. Социальных историков не прекращал потрясать тот факт, что одно-единственное изобретение, портативный Мозгоблок, за один десяток лет изменило внешность человеческой расы и вернуло старинному искусству изготовления париков статус одной из важнейших отраслей.

— Капитан, — сказал Давид. — Я знаю, что вы здесь. Или вы хотите, чтобы я взял управление на себя?

То, что камни на самом деле могут падать с неба, было хорошо известно в античном мире, хотя и существовали некоторые разногласия относительно того, какие именно боги их сбрасывают. И не только камни, но и бесценный металл — железо. До изобретения плавки метеориты были основным источником этого важного вещества. Неудивительно, что они стали священными и часто оказывались объектом поклонения.

Но более просвещенные мыслители восемнадцатого столетия, века Разума, не опускались до веры в подобную суеверную чушь. Французская академия даже вынесла резолюцию, разъясняющую, что метеориты имеют исключительно земное происхождение. Если воображению представляется, будто некоторые из них прилетают с неба, то это потому, что они возникают в результате ударов молнии — вполне понятная ошибка. Поэтому кураторы музеев Европы выбросили бесполезные булыжники, которые кропотливо собирали их невежественные предшественники.

По одной из самых остроумных насмешек судьбы в истории науки, всего через несколько лет после заявления Французской академии мощный метеоритный дождь выпал в нескольких километрах от Парижа в присутствии непогрешимых свидетелей. Академии пришлось поспешно отрекаться от своих слов.

Тем не менее лишь на заре космической эры значимость и потенциальная ценность метеоритов получили признание. Десятилетиями ученые сомневались и даже отрицали тот факт, что метеориты ответственны за возникновение основных геологических образований Земли. Невероятно, но чуть ли не до середины двадцатого века некоторые геологи полагали, что знаменитый Аризонский метеоритный кратер получил неверное название, и доказывали, что он имеет вулканическое происхождение! Только после того, как космические зонды продемонстрировали, что Луна и большинство малых тел Солнечной системы веками подвергались космической бомбардировке, споры наконец получили свое разрешение.

Как только геологи принялись за поиски метеоритных кратеров, особенно при появлении нового способа наблюдения с камер, установленных на орбите, их стали находить повсюду. Причина того, что они не обнаруживались еще чаще, теперь представлялась очевидной. Все древние кратеры были разрушены воздействием атмосферы. Некоторые были столь огромны, что ни с земли, ни даже с воздуха их было не увидать. Такие масштабы можно было оценить только из космоса.

Роберт Сингх не терпел философских спекуляций, но когда он впервые наткнулся в учебнике астрономии на слова великого французского математика, то почувствовал нечто похожее на ужас. Каким бы невероятным ни представлялся ему так называемый достаточно обширный разум, сама мысль о возможности существования чего-то подобного пугала его. Была ли свобода воли, которой, по своему наивному убеждению, обладал Сингх, не более чем иллюзией, если каждый его поступок мог оказаться предопределен, хотя бы в принципе?

Он испытал неизмеримое облегчение, когда узнал, что демон, созданный Лапласом, был изгнан в конце двадцатого века с развитием теории хаоса.

В то время стало понятно, что будущее даже одного атома, не говоря уже о целой Вселенной, нельзя предсказать с безупречной точностью. Для этого потребовалось бы, чтобы его изначальное месторасположение и скорость были известны с бесконечной точностью. Любая ошибка в миллионном, миллиардном, центиллионном знаке будет накапливаться, и так до тех пор, пока между реальностью и теорией не останется ни малейшего сходства.

Но некоторые события можно было предсказать с полной уверенностью, по крайней мере на периоды времени, которые, по человеческим стандартам, считались долгими. Движение планет под действием гравитационного поля Солнца и друг друга было классическим примером, которому посвящал свой гений Лаплас, когда не толковал о философии с Наполеоном. На долгий срок стабильность Солнечной системы гарантировать не представлялось возможным, но положение планет можно было просчитать на десятки тысяч лет вперед с очень небольшой погрешностью.

Движение Кали необходимо было уточнить лишь на период в несколько месяцев, а величиной допустимой погрешности являлся диаметр Земли. Теперь, когда радиомаяк, установленный на астероиде, позволил просчитать орбиту небесного тела с необходимой точностью, уже не оставалось никакой неопределенности, а значит — и надежды…